А когда мысль исчезнет - ничто не может быть

замеченным,

Рождение всякой мысли осуждается за стремление

к бытию.

В заключение Ван Вэй упоминает древние китайские царства У и Шу, под которыми он подразумевает конфуцианство и буддизм:

Покориться царству У

Или возвратиться в царство Шу.

Намекая на историю о некоем полководце, которому нужно бьшо решить задачу - возвращаться ли обратно в царство Шу, где ему за свои деяния не сносить головы, или покориться царству У, где его ждала та же участь, Ван Вэй говорит о том, что ему, по крайней мере, во время болезни, когда писалось это стихотворение, безразлично, будет ли он и далее оставаться приверженцем буддизма или вернется в лоно конфуцианского учения. Ван Вэй понимал всю сложность прочтения своего философскою произведения, обращенного к отшельнику Ху, который был, как намекает поэт, ограничен рамками буддийского мировоззрения и не отличался высоким полетом мысли, "Если ты не поймешь, прошу меня не винить", - такими строками заканчивает Ван Вэй свое произведение.

Таким образом, этот стихотворный цикл, написанный в минуты физического недуга и связанного с этим душевного беспокойства, в целом можно считать отражением всего мировоззрения Ван Вэя, сколь сложного, столь и противоречивого.

Этот цикл не единственный, посвященный отшельнику Ху, который, был, вероятно, его близким другом. В стихотворении "Посвящаю отшельнику Ху по поводу болезни и отправляю ему рис", написанном, очевидно, в ту же пору, что и предыдущие два стихотворения, Ван Вэй касается более глубоких философских основ буддийского учения:

Когда окончательно узришь четыре больших причины,

Корни природы откуда появляются?

"Четыре больших причины" в буддизме - земля, вода, огонь и ветер, где земля выступает как олицетворение костей и мяса человека, т. е. плоти и вообще всего сущего; вода - как наличие жидкости в теле человека - кровь, слезы, моча, слюна и т. п.; огонь - как символ тепла и дыхания, а ветер как олицетворение движения мускулов в теле. От физического Ван Вэй переходит к духовному:

Ложные помыслы если не появляются,

Тело это кто обвинит в дурном или хорошем?

Ван Вэй не согласен с утверждением, что все живущие лишь гости - "кэ" на этом свете:

Облик и голос как можно назвать приходящими?

Мир инь вновь кто будет хранить?

Далее поэт указывает буддистам на то, что в учении, проповедуемом ими, столь же много нелепостей, как и в китайских учениях, например, в притче "Чжуанцзы" об ивовой ветке, которая стоит буддийского "глаза лотоса" - как олицетворение глаза бодхисаттвы - всевидящего глаза мудрости:

Вы лишь говорите о глазе лотоса,

А разве можно гнушаться ивовой ветки?

Болезнь отшельника Ху, вызванная чрезмерным усердием, долгим постом, побудила Ван Вэя напомнить ему, что жизнь и смерть должны восприниматься буддистом как иллюзия, да и стоит ли так стремиться к совершенству, к пустоте.

Ван Вэй близок в понимании смерти к концепции смерти Хуэйнэна. "Смерть и рождение сосуществуют в каждый миг бытия: провожая кого-нибудь в мир иной, мы одновременно встречаем кого-нибудь, пришедшего к нам. Хорошее и плохое едины, и это понял только Шэньхой {Шэньхой или Шэньхуэй - ученик Хуэйнэна, спустя 50 лет после смерти наставника опубликовал трактат "Люцзу таньцзин" "Алтарная сутра шестого патриарха" - и добился главенства школы Хуэйнэна.}, следуйте ему и не оплакивайте меня", - просит умирающий Хуэйнэн собравшихся вокруг него учеников [53, с. 47]. Сам поэт лишний раз убеждается в своих выводах, что тело - лишь временная субстанция, корень всех зол и страстей. Да и что такое смерть! Лишь переход из одного состояния в другое. Это ли не прямое влияние буддизма:

Бытие и небытие отличаются от обычного взгляда

людей,

Жизнь и смерть воспринимаются как химера.

Раз уж заболел, значит, реальный облик обретаешь,

А стремление к Пустоте как раз и есть безумство.

Не существует ни одной дхармы как реальность,

Не существует ни одной дхармы как грязь.

Ты, отшельник, издавна сведущий во всем,

Следуя обстоятельствам, умей встряхнуться!

А тем более во время болезни не следует так во всем себе отказывать, например, в удобной постели, необходимой для больного, и, конечно же, чашке риса. Едва ли будешь сыт одним полосканием рта {Во время периода поста монахам запрещалось принимать скоромную пищу, и наиболее благочестивые монахи ограничивались лишь полосканием рта.}:

На кровати нет войлочной подстилки,

А есть ли в котле рисовый суп?

Во время дней поста не просишь подаяния

Непременно впустую полощешь рот.

Пока же я поднесу тебе несколько доу риса

Для спасения непрочной жизни твоей прими.

В этом стихотворении Ван Вэй позволяет себе иронизировать над "постриженным" другом.

Поэту, несмотря на уважение и дружбу с отшельниками, ближе призывы чаньских наставников, которые, в отличие от идеала аскета-отшельника в ортодоксальном буддизме, говорили о возможности внезапного просветления, умении жить в мире людских страстей и понимать жизнь во всех ее проявлениях. Под влиянием этих наставлений многие танские поэты, говорившие в своих произведениях о стремлении принять монашеский сан, так и не воплощали этого в действительности. Без преувеличения можно сказать, что в творчестве почти всех танских поэтов (Мэн Хаожаня и Ван Вэя, Ли Бо и Ду Фу, Бо Цзюйи и Юань Чжэня) отразилась тема отшельничества. Пожалуй, с наибольшей силой идеал отшельничества танской поры был выражен в строках Бо Цзюйи:

Хочу одного лишь - на реках, на глади озерной,

Стихи распевая, всю жизнь провести до кончины.

(Перевод Л. З. Эйдлина.)

Дружба с монахами

Поэта-отшельника, поэта-монаха часто можно было встретить в танском Китае. Знаменитые поэты обычно искали встречи с буддийскими монахами-наставниками, становились их гостями, монахи бывали в гостях у поэтов. В немалой степени их объединяло духовное родство, дни и ночи проводили они в длительных беседах в тиши буддийских монастырей, расположенных вдали от людских поселений, в живописных местах, где сама природа побуждала к размышлениям. Результатом такого общения часто становилось стихотворение-посвящение. Едва ли не у каждого танского поэта можно обнаружить стихи-посвящения буддийскому или даосскому монаху. Как правило, это были не просто стихи о встрече и расставании или о памятном событии - это были стихи, в которых поэт стремился выразить свое понимание буддизма, свое отношение к нему.