Но теперь с ним разговаривала уже не Дженни, а Маршалл.

— Мотор уже заглушили, так что давай немедленно начинай.

Голос Парли стал намного тише, и теперь в нем звучала обида.

— Я так часто повторял эти слова, что они утратили для меня всякий смысл.

— А тебе и не надо понимать их смысл, ты просто должен их произносить.

— Но это слишком длинный кусок!

— Мы уже сократили его, оставив самое главное. Вашингтон говорит им, что они могли бы захватить Филадельфию и разогнать Конгресс, но тогда вся их борьба оказалась бы совершенно бессмысленной, и поэтому надо набраться терпения и не мешать демократии спокойно проявить свою волю.

— Но почему я должен все это говорить? Ведь это такая длинная речь.

— Вообще-то Вашингтон говорит здесь не только это Папа, мы не можем ставить «Славу Америки» без Джорджа Вашингтона.

— Ну тогда сам его и играй! Я больше не в силах этим заниматься! Ни один человек не в состоянии запомнить все эти речи!

— Раньше ты делал это без всякого труда!

— Я уже слишком стар! Неужели я сам должен напоминать тебе об этом, Маршалл? — затем он смягчил свой тон и обратился к своему сыну чуть ли не с мольбой: — Я хочу уехать домой.

— К Ройалу, — он произнес это имя с тем же шипением, что издает капля кислоты, упавшая на кусок дерева.

— Домой.

— Наш дом теперь, под водой.

— Тебе следовало бы самому произносить речь Вашингтона, и ты это прекрасно знаешь. Твой голос вполне для этого подходит, а Тули мог бы сыграть Джефферсона.

— Может, он и Ноя мог бы сыграть? — спросил Mapшалл с издевкой, словно эта идея была полным безумием.

— В его годы ты уже играл Ноя.

— Для этого Тули еще не созрел!

— Нет, созрел, а тебе уже надо играть мои роли. Что касается Донны и меня, то нам уже давно надо возвращаться домой. Ради всего святого, Марш, ведь мне уже семьдесят два, и мир, в котором я жил, уже давно не существует. Я хочу хоть перед смертью обрести покой, — последние слова этой фразы Парли произнес хриплым шепотом. Это была настоящая драма. Сидевший в кабине грузовика Дивер не мог ее видеть, но попытался представить себе, как все это происходит: старый Парли долге всматривается в лицо своего сына, а затем медленно отворачивается от него и походкой усталого, но полного достоинства человека удаляется в направлении своей палатки. Каждая семейная склока Аалей напоминала сцену из спектакля.

Наступившая затем тишина продолжалась довольно долго, и Дивер решил, что теперь можно открыть дверцу и выбраться из кабины. Спрыгнув на землю, он сразу же посмотрел назад, туда, где Дженни и Парли репетировали монолог Вашингтона. Их там уже не было. Ушел и Маршалл.

Под навесом походной кухни сидела Донна, жена Парли. Эта хрупкая женщина выглядела гораздо старше своего мужа. Еще утром, как только выгрузили ее кресло-качалку, она сразу же уселась в тени навеса. Так она и сидела в своем кресле, то засыпая, то снова просыпаясь. Но она вовсе не впала в старческий маразм. Она могла самостоятельно есть и разговаривала с окружающими. Похоже, ей нравилось сидеть, закрыв глаза, в своем кресле и воображать, что она находится совсем в другом месте.

Но сейчас она явно пребывала в данной пространственной реальности. Увидев, что Дивер смотрит на нее, она тотчас сделала ему знак, чтобы он подошел к ней. И Дивер подошел.

Он решил, что Донна хочет попросить его быть поосторожнее.

— Мне жаль, что я как раз в это время завел грузовик.

— Ну что вы, грузовик здесь совсем ни при чем, — она указала ему на стоявшую рядом с ней табуретку. — Дело в том, что Парли всего лишь старик, который больше не желает работать.

— Могу понять его состояние, — сказал Дивер.

Она печально улыбнулась, словно хотела сказать, что ему никогда в жизни этого не понять. Донна внимательно смотрела на Дивера, изучая его лицо. Он ждал. Ведь это она попросила его подойти. Наконец она задала вопрос, который ее действительно интересовал.

— Зачем вы здесь, Дивер Тиг?

Он счел этот вопрос вызывающим.

— Чтобы отблагодарить за оказанную услугу.

— Нет, нет. Я хочу узнать зачем вы здесь остались?

— Мне нужна была попутка.

Она молчала.

— Я подумал, что должен отремонтировать вентилятор обогрева.

Она по-прежнему молчала.

— Я хочу посмотреть представление.

Она удивленно подняла бровь.

— А Кэти здесь ни при чем?

— Кэти красивая девушка.

Она вздохнула:

— И смешная. И одинокая. Она думает, что хочет уйти из труппы. Но на самом деле это не так. Бродвея больше не существует. Здания, в которых были театры, давно захвачены крысами. Они сгрызли павлина NBC [7] — Национальная компания радио и телевещания США.], не оставив от него даже перышка, — она хихикнула, развеселившись от собственной шутки.