– Единственное, готовить не очень удобно, - поделилась она.
– Но это даже забавно, такой туман... он, можно сказать, насыщает; на аппетит я, знаете ли, никогда не жаловалась... ну так вот, за три дня - стакан воды, кусочек хлеба, и мне больше ничего не надо.

– Вы так можете похудеть, - заметил Орвер.

– Ax! Ax!
– подавляя свой смешок, раскудахталась она, как с орехами мешок, спущенный с седьмого этажа.

– Пощупайте, господин Орвер, я никогда не была в такой форме. Даже мои животики приподнялись... Пощупайте...

– Но... э-э...
– пробормотал Орвер.

– Пощупайте же, я вам говорю!

Она наугад схватила его руку и притянула ее к одному из вышеупомянутых животиков.

– Поразительно!
– высказался Орвер.

– А ведь мне сорок два года, - продолжала консьержка.
– Ну как? Теперь этого и не скажешь! Такие, как я - немного крупные, - в каком-то смысле даже выигрывают...

– Но, черт возьми!
– воскликнул ошарашенный Орвер.
– Вы же совсем голая!

– А сами-то?
– возразила она.

"Да уж, - подумал Орвер, - вот и соригинальничал".

– По радио сказали, - добавила консьержка, - что это возъебуждающий ахерозоль.

Консьержка придвинулась к нему и учащенно задышала.

– Ox!
– охнул Орвер; ему даже показалось, что этот чертов туман еще и омолаживает.

– Послушайте, госпожа Панюш, - взмолился он, - нельзя же так, по-скотски. Даже если этот туман действительно возбуждающий, надо все же держаться от греха подальше, - добавил он, отодвигаясь.

Госпожа Панюш застонала, выдохнула резко, как отрубила, и безошибочно возложила руки прямо на...

– Мне все равно, - с достоинством произнес Орвер.
– Сами разбирайтесь, я пас.

– Да уж, - прошептала консьержка, нисколько не смущаясь, - вот, например, господин Лерон оказался намного любезнее вас. С вами приходится все делать самой.

– Видите ли, - начал оправдываться Орвер, - я только сегодня проснулся. Я еще не привык.

– А я вам сейчас все разъясню, - сказала хозяйка.

После чего произошли события, которые лучше скрыть, как скрыты бедняки под плащом, нищета Ноя, Саламбо и парус Танит внутри скрипки.

От консьержки Орвер выскочил, ликуя. На улице он прислушался - вот чего не хватало, так это шума машин. Зато повсюду распевались песни. Отовсюду раздавался смех.

Немного оглушенный, он вышел на проезжую часть. Слух еще не привык к звуковому диапазону, покрывающему такие большие расстояния; он в нем терялся.

Орвер поймал себя на том, что размышляет вслух.

– Господи, - произнес он.
– Возбуждающий туман! Как мы видим, размышления на эту тему не отличались большим разнообразием. Но поставьте себя на место человека, который спит одиннадцать дней подряд, просыпается во тьме кромешной в момент общего непристойного отравления и констатирует превращение своей жирной сотрясающейся консьержки в Валькирию с высокой, упругой грудью, в эдакую Цирцею, жаждущую моря непредсказуемых удовольствий.

– Замечательно, - изрек Орвер, уточняя свою мысль.

Только сейчас он понял, что по-прежнему стоит посреди улицы. Испугавшись, отошел к стене, прошел метров сто и остановился напротив булочной. Санитарно-гигиенические нормы рекомендовали принимать пищу после значительной физической нагрузки, и он решил купить какую-нибудь плюшку.

Внутри булочной было очень шумно.

Орвер считал себя человеком без предрассудков, но когда он понял, что именно требовала булочница от каждого клиента, а булочник от каждой клиентки, у него на голове волосы встали дыбом.

– Если я отпускаю вам товар весом в два фунта, - доказывала булочница, то я вправе требовать от вас и соответствующий формат, черт побери!

– Но, сударыня, - возражал тонкий старческий голосок, по которому Орвер идентифицировал господина Кюрпипа, пожилого органиста, жившего в самом конце набережной, - но, сударыня...

– А еще на органе играете!
– упрекнула булочница.

Господин Кюрпип возмутился.

– Вот я вам свой орган и пришлю, - вспылил он, бросился к выходу и врезался в стоящего у дверей Орвера. Удар был такой силы, что бедняга еще долго не мог перевести дух.