– Духи огня, духи гибели!.. Возьмите меня - я ваш!..

И, широко раскинув руки, Фридман с диким победным хохотом ринулся в пустое пространство...

Трагическая смерть сумасшедшего немца ненадолго потрясла людей: нужно было бороться с грозной стихией. Раздались громкие призывы:

– Растаскивай! Рас-тас-ки-ва-ай!..

Сотни людей, как суетливые муравьи, спасающие гибнущий муравейник, накинулись на свалившуюся громаду, разламывали на куски, тащили в сторону Кремля, ко рву, его окружавшему. Там валили в воду, блестевшую в глубине тускло-багровым светом.

А Василий Дубас и Петруха Кубарь уже взбежали наверх и снова принялись за опасную работу.

В эту бурную, тревожную ночь царя и митрополита не было в Москве - за два дня до того они выехали на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Но много бояр приехали к месту пожарища. Не решаясь принять деятельное участие в работе, что не приличествовало их высокому сану, они стояли в отдалении, многодумно качали бородами, иные крестились.

В сопровождении Демида Жука и Филимона прискакали на пожар Голован, Постник, Барма. Дикими, остекленевшими глазами взглянул Барма на опасность, грозившую великому творению. Но оцепенение продолжалось недолго. Через мгновение Постник принял на себя командование, и его твердые, продуманные приказы начали устанавливать порядок в царившей суматохе. Барму не подпустили близко к опасным местам; Постник приказал Демиду держать старика. Дюжий мужичина исполнял приказ точно, несмотря на мольбы и брань Бармы.

Снова и снова, взвихривая пыль и сажу, падали обрушенные пролеты подмостков на площадь и быстро, четко уносились прочь. Опасность спадала, общее напряжение уменьшилось.

И лишь в это время примчался с Покровки Федор Григорьевич. Страшные мысли одолевали Ордынцева, когда он погонял коня среди ветра, свистевшего в темных улицах, в то время как впереди стоял багряно-дымный столб, упиравшийся в небо. Окольничему предвиделся царский гнев, неминуемая опала, может быть казнь...

– Не усмотрел, не усмотрел!
– отчаянно шептал Ордынцев и хлестал плетью коня.

За ним скакали угрюмые, растерянные слуги.

Решетки по улицам были убраны, как всегда во время больших пожаров, и задержки от караулов не было, но дорога казалась боярину бесконечной.

– Еще стоит!
– шумно вздохнул Ордынцев, когда вынесся на площадь, забитую народом.
– Дорогу, дорогу!

Сквозь плотную толпу проехать было невозможно. Окольничий спрыгнул с лошади и пешком пробирался к собору.

Когда Ордынцев добрался до Постника, он с облегчением узнал, что опасность для храма не так уж велика.

На берегу пламя утихало, лесные склады догорали. Но рабочие бараки еще пылали вовсю, и вихрь по-прежнему взметывал огненные лапы...

Большая часть лесов была сброшена. Оставался самый неподатливый пролет, где крючья когда-то вбивал сам Василий Дубас. Долго пыхтели парни, подсунув ломы под стояки, прилегавшие к стене, потом крюки вылетели разом, и площадка поплыла в сторону.

– Падаем!..
– прохрипел Петруха Кубарь.

Василий взглянул в побледневшее лицо товарища и вдруг ухватился за карниз стены.

– Беги!
– крикнул он, задыхаясь от напряжения.

Перепуганный Петрован медлил.

– Беги!
– Ругательство сорвалось с посиневших губ Дубаса.
– Убью!

Петрован дико загремел по мосткам. В толпе раздались вопли ужаса. Никто не решился броситься на выручку Дубасу, да и спасти его было невозможно. Едва Кубарь отбежал от стены, как обессилевший Василий выпустил карниз...

Дубаса нашли среди груды бревен с переломленными ребрами; рыжие волосы его слиплись от крови, сочившейся из пробитой головы.

Петруха Кубарь с воем бросился на труп товарища.

Подвиг Дубаса обезвредил последнее угрожаемое место; мостки со стороны, противоположной пожару, не подвергались опасности, их решили не ломать.

Бараки догорали. Работники просились переночевать у добрых людей, живших поблизости. Иные пошли отдохнуть в церквах, двери которых раскрылись для всех желающих. Толпа любопытных расходилась.

К Ордынцеву подвели дрожащего Томилу - единственного известного виновника случившегося бедствия.

– Как это ты, страж недреманный, не сберег порученное тебе?
– грозно напустился на него окольничий.
– Ты понимаешь ли, безумец, какой из-за тебя урон мог причиниться, да не одним нам, не Ордынцеву, не Барме с Постником, а всей Москве, всему русскому государству?

– Божье попущение...

– Бог-то тута, пожалуй, ни при чем, - раздался насмешливый голос Нечая.
– Тута, чутко, лиходеи поработали!

– А ведь не так ли?
– поднял всклокоченную, замазанную голову Томила. Меня не опоили ли, боярин? Сродясь я таково сладко не сыпал...