Шрифт:
Несколько часов бродил я по берегу — прошел до Сагапонака и обратно, возвращаясь памятью к бездумным спокойным дням, когда был отшельником.
На кухонном столе лежала записка от кухарки, извините, от Эллисон Уайт, что ужин в духовке. Я поел. Аппетит у меня всегда хороший. Немного выпил, послушал музыку. За восемь лет армейской службы я выучился одной очень полезной вещи: засыпать в любых условиях, что бы ни случилось.
Проснулся я часа в два ночи: кто-то теребил меня за шею, нежно так. Это была Цирцея Берман.
— Все уходят, — спросонья пробормотал я. — Кухарка уже предупредила. Через две недели они с Селестой уедут.
— Да нет же, — сказала она. — Я поговорила с ними, они останутся.
— Слава Богу! Но что вы им сказали? Ведь им все здесь так опротивело.
— Я обещала, что не уеду, и они тоже решили остаться. Вы бы шли в постель. К утру вы здесь закоченеете.
— Хорошо, — нетвердо сказал я.
— Мамочка уходила потанцевать, а теперь она снова дома. Идите баиньки, мистер Карабекян. Все в порядке.
— Я никогда больше не увижу Шлезингера, — пожаловался я.
— Ну и что с того? — сказала она. — Он никогда не любил вас, а вы — его. Неужто не знаете?
17
Этой ночью мы заключили нечто вроде контракта, обсудили его условия и срок: ей нужно то, мне это.
По соображениям, более понятным ей самой, вдова Берман предпочитает еще пожить, работая над книгой, здесь, а не в Балтиморе. По соображениям, более чем ясным для меня, я, увы, нуждаюсь в такой яркой личности, как она, чтобы жить дальше.
На какую главную уступку она пошла? Обещала больше не упоминать о картофельном амбаре.
Возвращаясь к прошлому:
Во время нашей первой встречи Дэн Грегори дал мне задание написать сверх реалистическое изображение его студии и после этого сказал, что я должен выучить очень важное изречение. Вот оно: «А король-то голый».
— Запомнил? А ну, повтори несколько раз.
И я повторил: А король-то голый, а король-то голый, а король— то голый.
— Прекрасное исполнение, — сказал он, — великолепно, высший класс. — Он похлопал в ладоши.
Как реагировать на это? Чувствовал я себя, как Алиса в Стране чудес.
— Хочу, чтобы ты произносил это так же громко и убедительно всякий раз, когда будут говорить что-то положительное о так называемом современном искусстве.
— Хорошо, — ответил я.
— Это не художники, а сплошь мошенники, психи и дегенераты, — сказал он. — А тот факт, что многие принимают их всерьез, доказывает, что мир свихнулся. Надеюсь, ты согласен?
— Конечно, конечно — ответил я. Мне казались убедительными его слова.
— Вот и Муссолини так думает. Я в восторге от Муссолини, а ты?
— Да, сэр.
— Знаешь, что прежде всего сделал бы Муссолини, приди он к власти в этой стране?
— Нет, сэр.
— Сжег бы Музей современного искусства и запретил слово «демократия». А потом объяснил бы нам, кто мы есть и кем всегда были, и направил бы все усилия на увеличение производительности. Или работай как следует, или пей касторку.
Примерно через год я осмелился спросить Дэна, кто же мы, американские граждане, такие, и он ответил:
— Избалованные дети, которым нужен строгий, но справедливый Дуче, чтобы растолковать, что мы должны делать.
— Рисуй все в точности, как есть, — говорил он.
— Да, сэр.
Он указал на модель клиппера, маячившего в сумерках на каминной доске.
— Это, мой мальчик, «Властелин морей», — сказал он, — который, используя только силу ветра, двигался быстрее большинства современных грузовых судов! Только подумай!
— Да, сэр.
— Когда ты нарисуешь все, что есть в студии, мы вместе проверим каждую деталь клиппера с увеличительным стеклом. Я укажу любую рейку в оснастке — и ты должен будешь сказать, зачем она и как называется.
— Да, сэр.
— Пабло Пикассо так никогда не нарисует.
— Да, сэр.
Он взял с оружейной полки винтовку «Спрингфилд» образца 1906 года, тогда это было основным оружием пехоты Соединенных Штатов. Была там и винтовка «Энфилд», основное оружие британской пехоты, примерно из такой вот винтовки его потом и убьют.
— Нарисуй эту замечательную пушечку так, чтобы я мог зарядить ее и убить грабителя.
Он указал на небольшой выступ около дульного среза и спросил, что это такое.