– Почему – уродов? – с сожалением оторвавшись от бутылки, сказал Рыба. – Телка очень даже ничего. Дочка, типа.

Не знаю, какая она там дочка, но в ботанике она рубит почище папаши. Мы по дороге базарили, так она нам про эту яблоню все расписала – какие у нее, типа, свойства, как ее сажать, да как подкармливать, да по сколько яблок в день жрать, чтоб хрен стоял и дети были. Дед, правда, ядовитый. Знаешь, как он Проса лажанул? Я думал, кранты, сейчас Простатит его грохнет…

Он снова поднес горлышко к губам, но Майков отобрал у него бутылку.

– И потом, сам прикинь, – продолжал Рыба, инстинктивно облизываясь и косясь на бутылку. – По мне, дерево – оно дерево и есть. Не понимаю я в них ни хрена. Забашлял бы деду, а потом оказалось бы, что это никакая не яблоня, а какой-нибудь этот.., кипарис. Что бы ты мне тогда сказал?

– Какой там кипарис, – проворчал Майков. – В объявлении черным по белому написано: яблоня Гесперид. То, что надо.

– Нормально, – с сарказмом произнес Рыба. – Ну, Май, ты даешь. Сам-то хоть понял, чего сказал? Написано… На сарае знаешь, что написано? А в натуре там дрова. Забыл, как сам объявления давал? «Продам „БМВ-720“, три дня назад пригнана из Германии, состояние идеальное». А машину пацаны в гараже из разного хлама на колене собрали за эти самые три дня…

– Ладно, ладно, не зуди, – проворчал Майков. – Просто не люблю я, когда по двору какие-то левые лохи стадами бродят. Аида посмотрим, что вы там привезли. Твою мать! – с чувством добавил он, подняв лицо к небу, как будто адресуясь непосредственно к Господу Богу. – Ненавижу осень.

Сказал бы мне кто, что я дни до ноября считать буду – не поверил бы, в натуре.

– Да при чем тут осень, – бросая в траву окурок, сказал Рыба. – Просто попали, как бараны, на пустом месте, ни за что. Ты правильно сказал: кто же мог знать, что Алфавит – псих ненормальный?

Они подошли к гаражу. Обе яблони уже стояли рядышком для сравнения. Ту, что еще не была посажена, бережно придерживал за ствол хозяин – тот самый суетливый старикан в соломенной шляпе, с профессорской бородкой клинышком и в старомодных круглых очках. Вид у старикана был обеспокоенный, немного испуганный и при этом какой-то агрессивный, как у старого ощипанного петуха, который гоношится, выкатывая грудь колесом, а сам в это время косится одним глазом на спрятанный за спиной у повара тесак.

За дерево он цеплялся так, что сразу было ясно: старый хрен скорее расстанется с рукой, чем разожмет пальцы до того, как ему заплатят. Девица – типа, дочка, – испуганно жалась к своему папаше, как будто в случае чего этот сморчок мог ее защитить, и стреляла во все стороны широко открытыми карими глазами. Майков заметил, что она то и дело поглядывает на яблоню Букреева, и поморщился: посторонняя да еще, если верить Рыбе, в ботанике разбирается… Как бы она чего лишнего не сообразила. Впрочем, с какой стати?

На дереве ведь не написано, откуда оно…

Он обошел яблоню кругом, придирчиво оглядывая ее со всех сторон. Вроде похожа… Эх, если бы это был, скажем, автомобиль! Тогда папа Май знал бы, о чем спрашивать, куда заглядывать и что проверять. А тут – дерево… Ну, похоже!

Если бы ему показали сначала одну яблоню, а потом другую, черта с два бы он их различил. Не ветки же им пересчитывать, в натуре! Высота вроде одинаковая, форма кроны тоже, и ствол примерно такой же толщины…

«Надо брать», – решил папа Май, завершил круг и остановился перед стариканом, который вызывающе блестел стеклами очков из-под обтерханных полей своей древней шляпы.

– Ну что, отец, будем торговаться? – снисходительно спросил папа Май.

– Я полагаю, торг здесь неуместен, – с надменным видом заявил старый козел. Фраза была хрестоматийная, и папа Май с внезапной грустью вспомнил Хобота, который обожал цитировать Ильфа и Петрова.

Впрочем, пакостный старикашка, кажется, никого не цитировал, а просто выражался в свойственной ему манере.

Как умел, так и выражался, в общем.

– Ладно, – с легким удивлением сказал папа Май. – Хозяин – барин. Не хочешь торговаться, и не надо. Мы люди не бедные и старость, как положено, уважаем. Думаю, в цене сойдемся. – Он вынул из кармана бумажник и взял его наизготовку, как пистолет. – Сколько?

– Десять тысяч, – не задумываясь, выпалил старый хрыч.

– Это ты, дед, загнул, – сказал Майков. – Но черт с тобой. Раз я обещал, что не буду торговаться, значит, не буду. Пацаны, у кого-нибудь десять штук рублями есть? Я эта деревянные с собой не таскаю, – пояснил он, обращаясь к старику. – Места занимают много, а толку от них, считай, никакого.

– Не трудитесь, – проскрипел старик. Выражением лица и в особенности своими очками он неприятно напоминал папе Маю покойного Лукьянова. – Боюсь, вы меня не правильно поняли. Вернее, это я недостаточно ясно выразился.