– Оптимист, – фыркнул Пигулевский. – Тот диван, о котором ты говоришь, антиквариатом не станет никогда.

Дерьмо, даже если оно, скажем, окаменело и пролежало в земле десять тысяч лет, так и останется дерьмом. А мой диван даже не окаменеет, он просто развалится и сгниет, и произойдет это, надеюсь, еще при моей жизни. Нынче разучились делать хорошие вещи.

– Тем более, – сказал Илларион. – Значит, твой бизнес бесперспективен не только для тебя лично, но и вообще.

В глобальном, так сказать, смысле. Чем будут торговать антиквары через сто, пусть через двести лет? Пластиковыми ночными горшками? Да тебе уже сейчас, я вижу, туго с товаром приходится. Ни одного приличного раритета. А книги?

Ну, что это такое?

Он небрежно дотронулся до стопки потрепанных томиков серии «ЖЗЛ», выпущенных в начале семидесятых.

– Да, – заливая кипятком заварку, согласился Марат Иванович, – с книгами стало плохо. Даже то, что есть, выхватывают из-под носа. Коллекционеры! Ты знаешь, – признался он, – ненавижу эту новую генерацию коллекционеров. Гребут все под себя, а зачем им книги? Они ведь их даже не читают! Все, что их интересует в книгах, это их рыночная стоимость. Пришел ко мне недавно один – знаешь, из этих, с цепью на шее. Я, говорит, папаша, хочу кабинет себе обставить, так ты мне, типа, подгони книжонок покрасивее, чтобы переплеты с золотом… Подгони! Слово-то какое нашел!

– Ну а ты что же? – заинтересованно спросил Илларион.

– А что я? Продал ему Большую Советскую энциклопедию. Переплет у нее – закачаешься, и сразу на три полки хватит. Хотел еще полное собрание сочинений Ленина продать, да он отказался – золота на переплете маловато.

Илларион молча улыбнулся и с благодарным кивком принял курящуюся горячим паром чашку. Пигулевский уселся напротив него, поддел ложечкой варенье, запил его чаем и почмокал губами. Сделал он это как-то совсем по-стариковски, да и губы у него были нехорошего синеватого оттенка, и Илларион с большим беспокойством отметил про себя, что Марат Иванович начинает понемногу сдавать. Даже щегольской галстук-бабочка сегодня сидел на нем как-то криво, а под тонкой, как пергамент, и такой же коричневой кожей рук сильнее обычного проступали синие узловатые вены.

– Что бизнес, – дуя на чай, пренебрежительно сказал Пигулевский. – Бизнес меня не волнует, на мой век богатых дураков хватит. Душа болит, Илларион. Все меньше для нее отдушин, а это, согласись, печально. Эх, молодость, где ты?

Будь я помоложе, разве я бы тут сидел? Как подумаю, сколько бесценных книг прямо сейчас пропадает по чердакам и подвалам, сердце кровью обливается!

– Брось, Марат Иванович, – сказал Илларион. – Все, что пропадает, спасти невозможно, так же как нельзя заработать все деньги, сколько их есть на белом свете. Брось, береги нервы. Расскажи лучше свою историю.

– Так я же, можно сказать, и рассказываю, – старательно дуя в чашку, обронил Пигулевский.

Илларион осторожно поставил на стол свою чашку и искоса посмотрел на Марата Ивановича. Пигулевский пил чай, так внимательно глядя в чашку, будто там лежало что-то очень интересное.

– Так, – произнес Илларион. – По-человечески, значит, сказать нельзя. Надо, значит, подводить теоретическую базу. Ну-ну. Будем считать, что присказка уже исчерпана. Я жду сказки.

– Есть шанс раздобыть кое-что интересное, – отбросив стариковское кряхтенье, сообщил Пигулевский. Глаза у него заблестели, как у молодого, что было верным признаком того, что Марат Иванович напал на свежий след. Или считал, что напал.

– Это я уже слышал, – равнодушно сказал Илларион, – и слышал неоднократно. И ездил к черту на кулички по твоим советам не раз. Уволь, Марат Иванович, я ведь тоже не мальчик.

Пигулевский сердито запыхтел, но справился с раздражением и скандалить не стал. Не стал он также напоминать Иллариону о том, что настоящие жемчужины его, Иллариона, богатой личной библиотеки были добыты именно по наводкам Пигулевского. Оба и так это знали, и в напоминаниях не было нужды. Забродов просто дразнил старика, и тот, вопреки обыкновению, на сей раз не счел нужным ему подыгрывать.

– Ты слышал о графах Куделиных? – спросил он. – Была такая фамилия – не из самых богатых, не из обласканных, так сказать. Когда-то, по слухам, были сильны, а потом не поделили чего-то с царствующей фамилией и впали в немилость. Так вот, несколько последних поколений этих самых Куделиных безвыездно жили у себя в поместье на Брянщине.

Род был достаточно просвещенный, и от тоски, от невостребованное™ впали господа графы в то, что по тем временам считалось чудачествами. Парк регулярный разбили, да такой, что всем на зависть, а об их саде до сих пор легенды ходят среди специалистов. Но это нас, понятно, не интересует. Так вот, один из этих графов в незапамятные времена начал собирать библиотеку, сын продолжил, и внук тоже, и правнук… Пять поколений библиотеку собирали, представляешь?

– Представляю, – сказал Илларион. – Представляю, что со всем этим стало году этак в восемнадцатом. Тогдашние борцы за победу мировой революции печки, наверное, топили книгами, боролись одновременно с холодом и с чуждой идеологией.

– Это верно, – со вздохом сказал Пигулевский и вдруг оттолкнул от себя чашку. – Нет, не могу я! Как подумаю, сколько тогда всего погибло – и книг, и мыслей, и людей…

Нынешней молодежи этого не понять. Им что гражданская война, что Пуническая – все одно… Но давай-ка не будем отвлекаться. Дело в том, что надежда есть. Слабенькая, но есть.