На мужчине был короткий камзол из чего-то, похожего в неверном свете лучин на коричневую замшу, и такие же штаны, заправленные в те самые сапоги. В памяти всплыло где-то услышанное слово “ичиги”… Одежда была сильно изорвана и покрыта кровью. Левая рука была откушена почти по самое плечо, и, как вскользь заметил леший, осторожно пробравшийся в хижину, отхватили ее одним укусом, не отгрызли, а именно отхватили, махом.

Куртка была стянута поясом, состоявшим, как мне показалось, из небольших золотых пластин, скрепленных кольцами. На поясе висели пустые ножны от кинжала. Самого кинжала нигде не было видно.

В правой руке воин — а то, что это был воин, я не сомневался, вид у него был такой, не крестьянский, да и не купеческий (ой, как много я стал понимать в крестьянах… да и в купцах) — держал обломок меча, не более десятка сантиметров от крестовины. На мой неопытный глаз, меч был плохонький — очень уж простой и, как мне показалось, старый.

— А оружие у него хреновое, — заметил я, извлекая сломанный меч из скрюченных пальцев и поднося ближе к огню.

— Много ты понимаешь, — ехидно ответил Лёшка. — Ну, может, и не очень, чтоб уж очень, но и не плох. Был. Видать, древний, от него так и веет стариной. Небось дедов был, меч-то. Родовое оружие, дорожил им, не иначе. Да только не помогло ему оно, против волколаков-то надобноть чтой получше…

— А что, правду говорят, что оборотней только серебром убить можно?

— поинтересовался я, не без оснований полагая, что встретиться с этой разновидностью местной фауны мне наверняка придется.

— Ну зачем, можно и так. Только если сразу. А если ранить, даже сильно, то без толку, заживает на них все враз… К примеру, мужики раньше, бывало, в топоры их брали. Саданут с двух сторон по хребтине, и, может, тому и конец придет. А может, и нет. Или в сарай загоняли да там и сжигали. А серебро

— оно конечно… Оно им хуже огня, раны от серебра вовсе не заживают. Я одного встретил, так ему серебряной стрелой в лапу попали, так вишь, кровью истек, не зажила рана-то. А ведь пустяк был, почитай что царапина. А простой такой железкой, хоть и десять раз дедовской, с ними драться — лучше сразу горло подставить…

— Этого же они не убили.

— Им, мыслю, солнце помешало. Не любят они солнца, хоть и не вредит им оно особо, а уж очень неприятно. С восходом они и ушли. Видать, просто тешились, были б голодные, добили бы…

— Похоронить бы его надо.

— Надо, земля — она все примет. Но поутру. На ночь не годится хоронить…

— Почему?

— Почему, почему… Не годится, вот и все. А пока, витязь, прибрал бы ты его сапоги. От камзола, считай, ничего и не осталось, а сапоги целы. И вполне тебе по ноге будут, у меня глаз-то верный…

Некоторое время я пребывал в раздумье. С одной стороны, это здорово смахивало на мародерство. С другой — ему действительно не нужно, а если мне и завтра ходить босиком…

В конечном итоге мы с совестью пришли к компромиссу. Она будет меня в меру мучить, а я буду ходить обутым. Сапоги действительно пришлись впору — бывший хозяин носил их прямо на босу ногу, и мне пришлось последовать его примеру. Сапоги прямо-таки ласково обволокли ногу, как родная кожа. О чем я не преминул сказать лешему.

— А то! — хохотнул Лёшка. — Это же из шкуры единорога. Святотатство, конечно, делать из их шкуры сапоги, но не пропадать же добру. К утру, рыцарь, ноги у тебя будут здоровей прежнего… И сносу им, кстати, нет. Да, а ведь не беден был покойник, такая обувка не всякому по карману…

Внезапно он замолчал и прислушался. Спустя мгновение и мне показалось, что за стеной раздался какой-то шорох. Затем в дверь сунулась уродливейшая морда, оснащенная великолепной коллекцией нехилых клыков.

— Пшел вон, — хрюкнул Лёшка. — Ничего тебе не обломится сегодня.

Морда внимательно посмотрела на лешего, затем перевела взгляд на покойника на полу, после чего уставилась на меня. По коже прошла волна холода. Взгляд у образины был самый что ни на есть голодный. И я просто шкурой почувствовал, что он изучает меня, как меню. Вы когда-нибудь чувствовали себя бифштексом? Я почувствовал. Ничего в этом приятного нет.

— Челове-е-ек… — прохрипело или прорычало существо. — Сла-а-адкий… Жрать хочу-у-у…

— Сказал же тебе, пшел вон, — более настойчиво проинформировал его Лёшка. — Это моя тир… территория.

— Я жра-а-ать хочу-у-у! — Существо не собиралось отказываться от позднего ужина, но, по непонятной причине, не желало и нападать, Сомнительно, чтобы его останавливали мои мышцы. Если это был волколак — а я в этом не сомневался, — то уж мышцы он должен был бы воспринимать только как дополнительный источник питания.