Троллейбус был переполнен, и гитару в жестком чехле Бежину пришлось держать над головой. На него оглядывались. Огромная борода и всклокоченная седая шевелюра в сочетании с джинсами, кожаной курткой и гитарой делали его похожим на какого-нибудь американского сектанта, приехавшего петь псалмы во спасение душ заблудших россиян.
– Поликлиника, - объявил водитель. Бежин протиснулся к выходу, почти выпал из двери на слякотную весеннюю улицу. Он ринулся к переходу и налетел на очкастую особу, выходящую из автомобиля. От неожиданного толчка очки упали, он едва успел подхватить их у самой земли.
– Извините, ради Бога!
– Бежин протянул очки, взглянул на нее.
– Господи, какой я неловкий... Солнце вдруг прорезалось в синем проеме облаков и осветило лица, блестящие лужи, яркие машины и дома. В ушах Бежина заиграл на рояле благословенный Ференц Лист.
– Ничего, все в порядке, - сказала она, и голос ее прозвучал ангельским пением. Она невидящим взглядом скользнула по его изуродованному лицу, но этого было достаточно, чтобы сердце Бежина прыгнуло и мощными толчками поднялось к горлу, а внутри, в центре сознания будто щелкнули тайным выключателем, осветив всю его жизнь, прошлую и будущую, невиданным прежде светом. Миг остановился, мир исчез. Осталась только она, летящая над мокрым асфальтом к дверям клиники. Откуда-то извне послышалась ругань водителя автомобиля.
– Ты что, придурок, ослеп?! Куда прешься? Бежин поморщился, хотел устранить назойливую помеху, отодвинуть в сторону, но переполнявшие чувства ненароком вылились в толчок, от которого водитель отлетел на четыре метра, дважды перекувырнувшись, и собрал собою всю грязь с обочины мостовой. Она исчезла за дверями клиники. Солнце скрылось за облаками. Вокруг зашумело, машины поехали, люди с серыми лицами заспешили по своим делам. Бежин помог водителю встать.
– Извини, брат, я не хотел. Случайно вышло. Больно? Водитель смотрел на него странно, с опаской.
– Все нормально, хорошо все...
– Он, обойдя Бежина боком, по дуге, быстро сел в машину, пачкая сиденье, и немедленно уехал. Бежин спустился в подземный переход.

Два быка появились в проеме ворот.
– Эй, - окликнул первый.
– Есть здесь кто? Ему ответило эхо.
– Может, уже?
– сказал второй.
– Проходите, молодые люди, раз уж пришли, - послышался из темноты голос Левко.
– Лучше ты сюда выходи, - сказал первый. Левко вышел на середину цеха, стараясь идти так, чтобы между ним и быками, потенциальным укрытием, оставался штабель мешков с цементом. Лицо его было скрыто черным чулком. Быки одновременно посмотрели наверх, ожидая выстрела.
– Да проходите же, не стесняйтесь, - настаивал Левко.
– Что на пороге-то стоять? Парни нерешительно подошли к штабелю.
– Принесли?
– спросил Левко.
– Ну...
– растерянно потянул первый и посмотрел на кейс у себя в руках. Второй все смотрел наверх, оглядывая балюстраду по периметру.
– Да что вы все головой крутите?
– с некоторым раздражением спросил Левко.
– Уверяю вас, там нет ничего любопытного. Вот, разве что, здесь. Левко разворошил пустые бумажные мешки из-под цемента. Под ними обнаружился труп строгого охранника. Он лежал на штабеле, словно на анатомическом столе, чинно сложив руки на груди. Лицо, припорошенное цементной пылью, было исполнено достоинства и строгости, как при жизни.
– Вы это искали?
– спросил Левко. Второй потянулся к оружию.
– Отставить, - скомандовал Левко.
– Что это у вас на лбу? Первый взглянул на второго. На лбу у того ярко светилось рубиновое пятнышко.
– Учтите, молодой человек, если вы сделаете глупость, это будет последняя глупость в вашей жизни.
– Левко перевел взгляд на первого.
– Давайте сюда.

Первый через штабель протянул кейс. Левко взял его и жестом приказал встать на место. Он открыл чемодан и высыпал содержимое на живот мертвого охранника. Оттуда высыпалась всякая мелочь - сигареты, бумаги, презервативы.
– Итак, полная корзинка пенисов, - раздумчиво заключил Левко.
– Чувствовал же я, что не следует с вами связываться.
– Мы ни при чем...
– заблеял первый.
– Нам сказали... Он отдаст...
– Уже нет. Поймите меня правильно, ребята: я не могу простить даже попытку обмана. В отличие от вашего командира мне дорога репутация. Она стоит больше Червонца.
– Он обошел штабель, взглянул в глаза второму.
– А мысли у вас блудливые, молодой человек. Уши вам в детстве мало драли. Левко взял его за ухо и резко дернул вниз. Бык взвыл, схватился за место, где только что было ухо. Левко протянул ухо первому.
– Держите. Первый дрожал, как желе и не двигался.
– Я же прошу, - повысил голос Левко. Первый подчинился. Второй плакал, закатывая глаза ко лбу, пытаясь разглядеть зайчик прицела. Левко потрепал его по щеке, подбираясь ко второму уху.
– Ну-ну, будьте мужчиной.
– Не нужно, пожалуйста, не нужно...
– Это вам не нужно. А мне ваши уши очень нужны.
– Левко взял его за ухо, но оторвал не сразу. Страх в глазах быка доставил ему удовольствие. Он дернул. Бык взревел как бык.
– Больно?
– спросил Левко.
– Потерпите, сейчас пройдет. Левко отдал ухо первому, достал из подмышки безухого пистолет, методично произвел два выстрела - в живот и в лоб. У первого потекло из штанины. Он с ужасом наблюдал, как Левко кладет уши в кейс.
– Теперь они и ему не нужны, - объяснил Левко и протянул ему кейс. Передайте это командиру. И еще скажите на словах, что перед его трагической гибелью я освобожу его не только от ушей, но и от всех обязательств передо мною. Запомнили?
– Сказать, что яйца оборвешь, - промямлил бык.
– О, Господи, разве я это говорил? Вот так и рождаются слухи. Ладно, идите уже. Он развернул парня, подтолкнул в спину. Тот пошел неверными шагами, ускорил шаг, побежал, спотыкаясь и оглядываясь.

На маленькой сцене "Вертепа" исполнялся цыганский танец. Бежин, одетый в шелковую рубаху с широкими рукавами, с блестящими волосами, прилизанными бриолином мастерски импровизировал фламенко, но его не замечали - внимание было приковано к стриптизерше. Щелкая кастаньетами, она снимала одну юбку за другой, вдохновенно отбивая замысловатую чечетку. Павлов поднял бокал.
– Выпьем за помин души незабвенного друга?
– Не ерничай, - попросил Широков.
– Земля ему пухом и царствие небесное. Они выпили, не чокаясь. Мизинцем с дорогим перстнем Павлов слегка сдвинул бархатную портьеру кабинета, взглянул на танцовщицу. Зуб его блеснул. Широков знал, что это означает, но ему было не до танцев.
– Почему они не звонят?
– Кто?
– спросил Павлов.
– Передали они деньги?
– А если нет? Широков посмотрел на него внимательно, но Павлов глядел на сцену, где дело дошло до интимных частей туалета.
– Я бы не стал шутить с Левушкой, - сказал Широков.
– Да кто он такой?
– возразил Павлов.
– Ты его видел? Широков зябко передернул плечами.
– Слава, Богу, нет. Но шутить я с ним все равно не стал бы. В зале праздновала компания молодых людей. Старший поднялся с бокалом.
– Хочу выпить за криминал. За столом зашумели, послышался смех.
– Вот, говорят, что мафия бессмертна, так? А пока есть криминал, будем и мы. За нас и за мафию! Компания дружно выпила.
– Логично, - согласился Павлов.
– А пока есть они, будет и криминал. Бойцы.
– Можно?
– В кабинет проскользнул мэтр.
– Извините, к вам пришли.
– Кто?
– спросил Широков.
– Вроде, из ваших...
– Мэтр подобострастно глядел на Павлова.
– Так в чем дело?
– с раздражением спросил Широков.
– Они мокрые... И пахнут. Парень с кейсом и дикими глазами пробирался меж столиками. Мэтр брезгливо посторонился пропуская парня в кабинет. Павлов нахмурился.
– Что случилось? Где Пиня? Да, говори, онемел ты, что ли? Что с Егоровым?
– Нету их.
– Парень протянул кейс Павлову.
– Это они вам велели передать...
– Кто?
– Павлов щелкнул замками. Внутри кейс был испачкан кровью, он не сразу понял, что сморщенные кусочки мяса в углу чемодана - уши Пини.
– Фу, гадость!
– Павлов бросил кейс на пол, побледнел, его затошнило. Он налил минералки, выпил быстрыми глотками.
– Исчезни, - приказал он парню, - не воняй здесь. Парень исчез.
– Уберите это. Мэтр салфеткой поднял уши с ковра, сложил кейс, вышел. Широков, словно завороженный, глядел на действия мэтра, потом поднял на Павлова глаза, полные страха.
– Значит, ты не отдал деньги?! На сцене голая танцовщица лихо отплясывала испанскую чечетку. Павлов молчал.
– Толя, я не понимаю, почему?!
– допытывался Широков.
– Жалко стало? Павлов фыркнул.
– Так тебе сейчас эта глупость дороже обойдется. Скупой платит дважды...
– Но не трижды, - слабо возразил Павлов.
– Не трижды, - согласился Широков.
– Вдесятеро, в сто раз! Ты понимаешь, что ты уже покойник?! Павлов, глядя на обнаженную девушку, почесал возбужденное естество.
– Пока нет.
– Ты понимаешь, что так не делают? Это не по закону, не по понятию!
– Плевать я хотел, - сказал Павлов.

В туалете над писсуарами были установлены большие зеркала. Облегчаясь, Бежин смотрел на свое лицо. Подведенные глаза, нарисованная ниточка усов делали его похожим на дона Альфонсо из мексиканского сериала. Бежин скорчил кровожадную физиономию. Получалось смешно, как у них. В зеркале он видел как в туалет вошел Широков. Увидев Бежина, тот замешкался, поставил кейс на умывальник и скрылся в кабинке. Вслед за ним вошел один из празднующей компании. Возле умывальника он брызнул себе водой на разгоряченное лицо, взглянул на кейс.
– Твой?
– спросил он у Бежина.
– Нет, - признался Бежин. Парень взял кейс и направился к двери. Воров Бежин не любил и с детства знал, что их бьют.
– Куда потащил?! Твой, что ли?
– Бежин взял парня за грудки, прижал к стене и приподнял над полом вместе с портфелем. Из кабинки вышел Широков. Он увидел прижатого парня с кейсом в руках и ударил автоматически. Удар получился жестокий - затылок парня был прижат к мраморной стене. Он беззвучно сполз вниз, распластался на полу без признаков жизни.
– Ну, ты где застрял, Бибиков?
– В туалет вошел еще один из бойцов. Он хотел что-то сказать, увидев тело Бибикова на полу, но не успел. Бежин ударил в живот, а Широков в подбородок. Также беззвучно боец улегся рядом с Бибиковым. Пытаясь понять, что происходит, Бежин и Широков переглянулись. Но думать было некогда - за дверью смеялась и галдела остальная компания. Их было, как минимум, восемь. На этот раз их захлестнула волна ударов со всех сторон. Прижавшись спиною к спине, случайные соратники заняли круговую оборону. Обнаружив, что с кондачка обидчиков не взять, молодые одновременно и несколько заученно приняли стойки, характерные для восточных единоборств и принялись с криками "Йа!" и "Хэй-хо!" выбрасывать вперед руки и ноги. Однако карате и тейквондо в тесном помещение и при стечении народа были малоэффективны. Порою, кто-либо из бойцов в запале заезжал пяткой в лоб своему соседу, и вообще, сливающиеся вопли и полная неразбериха позволяли Широкову и Бежину держать ситуацию под контролем. Зато крестьянские удары кулаком сверху, нанесенные вовремя защищавшимися, давали поразительный эффект. Вскоре на полу лежало четверо, включая Бибикова, а остальные рисковали затоптать поверженных. Заметив это, старший в компании притормозил.
– Отставить! Достали корки! Быстро! У Бежина зарябило в глазах, от окруживших его красных книжечек. Старший раскрыл свое удостоверение и сунул прямо в нос Бежину.
– Школу сегодня закончили?
– догадался Бежин. Старший подозрительно взглянул на него.
– Ну...
– Отмечаете?
– уточнил Бежин.
– Ну, - подтвердил старший. Ловким движением Бежин вырвал из его руки удостоверение, молниеносно сунул в карман.
– Драка в общественном месте. Нехорошо, товарищ старший лейтенант.
– Отдай документ!
– потребовал старший.
– Свои документы получите в управлении, - строго сказал Бежин.
– Напишите объяснительную и подойдете завтра к восьми ноль-ноль. Не опаздывать.
– Да ты кто такой?!
– возмутился офицер. Бежин мельком взглянул на свое отражение в зеркале, насупился, погладил плечи шелковой рубахи.
– Если б я хотел, чтобы всякий лох это знал, погоны для тебя бы надел. Широков пригляделся к Бежину, оценил его искусство перевоплощения. Старший растерялся.
– Четверых ребят вы неправильно положили, - упрекнул он.
– Двоих, - уточнил Бежин.
– Эти сами нарвались. Нечего было ногами махать.

– Ну, двоих, - признал старший.
– Значит, так. По стольнику за каждого и корки назад. Итого двести баков. И разбежались.
– Стыдно торговать телами товарищей, - торговался Бежин.
– А ты хотел бесплатно уйти?
– возмутился старший.
– Нет у меня денег, - упирался Бежин.
– Я заплачу.
– Широков достал бумажник, протянул две купюры старшему.
– Документ давай, - сказал тот. В туалет вошел мэтр, мигом оценил ситуацию.
– Что тут происходит?
– Так, побеседовали, - объяснил старший. Мэтр посмотрел на деньги в его руках.
– За шум заплатить бы надо.
– Сколько?
– Ста хватит.
– Обсосешься.
– Старший обернулся к Бежину.
– Ксиву гони.
– За шум заплатить бы надо, - вступился за мэтра Бежин.
– Подавись.
– Старший сунул одну купюру в руку мэтра, и тот мгновенно исчез. Бежин отдал удостоверение. Компания принялась поднимать лежащих. Бибиков вдруг открыл дикие глаза и, указав перстом на Бежина, заорал: Это он меня бил! Он!
– Тихо, тихо, - успокоил его старший.
– Разобрались уже. Бибиков никак не мог понять, как разобрались, если обидчики живы, здоровы и не арестованы.
– Он же меня бил, он!
– продолжал кричать он из двери. Бежин и Широков остались наедине.
– За что ты его бил?
– спросил Широков.
– Ничего себе!
– возмутился Бежин.
– Это ты его бил. А я подумал, он вор, портфель твой украсть хочет.
– А он, наверно, думал, что забыл кто-то, мэтру отдать хотел.
– Широков приглядывался к Бежину, обнаруживая, что тот поразительно похож на его шефа.
– Я не знал, что он мент, - оправдывался Бежин.
– Рожа бандитская. Не разберешь их. Широков взял кейс.
– В общем, недоразумение вышло.
– Может, там ценное что-то.
– Там уши, - сказал Широков.
– От мертвого осла?
– пошутил Бежин.
– От мертвого осла, - серьезно подтвердил Широков. Он вошел в кабинку, выбросил у унитаз уши бедного Пини и спустил воду.

Бежин пел один. Это была очень нежная, тихая песня о любви и разлуке, и он был совсем не похож на того Бежина, который только что бился в ресторанном сортире. Столик выпускников милицейской школы был пуст, в зале стало тихо, к песне прислушались. Когда Широков вошел в кабинет, испанская танцовщица уже сидела на коленях у Павлова.
– Брысь!
– Широков смахнул ее с коленей, выставил вон.
– Ты что?
– удивился Павлов.
– Тебе надо исчезнуть, - сказал Широков.
– И как можно быстрее.
– Хорошо, я уеду за границу.
– Только не за границу. Документы засветишь, он тебе в два счета вычислит. За границей служба регистрации иностранцев четко поставлена. Здесь на дно ляжешь. Павлов нахмурился.
– Надолго?
– Хорошо бы навсегда. Он не успокоится, пока тебя не убьет. Вопрос стоит просто - или ты, или он. Против Левушки тебе никакая охрана не поможет.
– Что же делать?
– спросил Павлов.
– Деньги надо было заплатить, - отрезал Широков.
– Ну, сейчас-то что? Я же вижу по глазам, ты что-то придумал, Сережа.
– Есть одна мысль, - с некоторым самодовольством сказал Широков.
– Для другого бы после такой подлости, ей Богу, пальцем бы не пошевелил. Но уж поскольку с детства тебя знаю... Взгляни-ка.
– Он приподнял штору.
– Ну?
– Павлов глядел на сцену.
– Не узнаешь?
– Где-то, кажется, видел, - неуверенно сказал Павлов.
– Не где-то, а в зеркале. Это же ты.
– Неужели я так похож на педераста?
– обиделся Павлов.
– Особенно когда долги не отдаешь, - съязвил Широков. Я к нему присмотрелся - подмазать его, поднатаскать - справится. Артист.
– Ты хочешь сказать, он заменит меня? Ерунда.
– Незаменимых нет, говорил товарищ Сталин.
– Типун тебе на язык. Ну, ладно, я еще понимаю, в одетом виде. А Илзе?
– Она плохо видит.
– Разве женщине надо видеть? Она мгновенно узнает любого мужчину на запах, на вкус, на слух. Для нее прикосновение кожи в постели лучше всякой дактилоскопии.
– Ну, это вещи субъективные. А вот когда девять человек уверенно говорят десятому, что белое - это черное, он, в конце концов, соглашается, сказал Широков.
– Психология. А они скажут. Скорее всего, она самой себе не поверит, даже если увидит. А она не видит. Павлов снова поглядел на Бежина.
– Ты хочешь, чтобы этот хмырь жил в моей квартире, ездил на моей машине, тратил мои деньги и трахал мою жену?
– Ты хочешь, - поправил Широков.
– Потому, что убивать будут тоже его. Впрочем, смотри, тебе решать. К тому же, я думаю, это ненадолго. Левушка не заставит себя ждать.
– Ну, хорошо, он замочит его, потом появлюсь я, и он замочит меня. Так?
– Нет, - возразил Широков.
– Мы предупреждены и сможем все держать под контролем. Когда он клюнет на наживку, мы его возьмем. Я же сказал - либо ты, либо он. Пусть покойником будет он. Или ты считаешь иначе? Бежин закончил петь. Ему захлопали, он раскланялся. Мэтр смахнул слезу белоснежным платочком.
– Овца сраная, - сквозь зубы выругался Павлов.
– Она с этим придурком за ведро супа в голодный год в постель не ляжет.
– Кто?
– не понял Широков.
– Илзе, кто же еще. Широков, отвернувшись, ухмыльнулся.
– Угу.

У выхода Бежина догнал мэтр.
– Андрюша, погоди-ка.
– Он протянул сто баксов. Бежин смутился.
– Ты что, дядя Слава, не надо. Это твои деньги.
– Бери, бери, я много зарабатываю, а ты молодой, тебе надо.
– Мэтр сунул деньги в карман его куртки.
– Нехорошо как-то.
– Очень хорошо, - оборвал мэтр.
– Это тебе за песню. Спасибо, милый. Широков, наблюдавший за сценой, сел в автомобиль, хлопнул дверцей.

На сцене звучали последние такты музыки. Дети в зале нестройно аплодировали, смеялись, переговаривались и стремились наружу. Бежин играл старика. Он вышел на поклоны в огромной седой бороде и таком же всклокоченном парике с сетью через плечо. Громче всех хлопал Широков. Он стоял в проходе и мешал детишкам выйти. Вслед за Бежиным вышла старуха с разбитым корытом.