Шрифт:
Но пин не приходил в себя. Кирилл, наконец, оставил тело в покое и обессилено сел на гравий.
"Василек... Василек! Ведь он тоже курил с нами там, у ручья!" внезапно пронеслось в голове у Кирилла... Он лихорадочно зашарил по карманам, вытащил трубку, непослушными прыгающими пальцами набил ее сухим листом, даже не растирая его, не шелуша, и принялся раскуривать, часто и глубоко затягиваясь. Трубка раскуривалась плохо, но затем зашипела, зашкворчала, у Кирилла даже закружилась голова, и тогда он сунул трубку в рот пину. Первая затяжка сразу оказала свое действие. Пин задергался, засучил лапками, наконец открыл глаза, увернулся от трубки и с силой отпихнул от себя Кирилла.
Пин вскочил и, сильно покачиваясь, принялся ошарашенно оглядываться. Кирилл схватил его в охапку, усадил рядом и, захлебываясь нервным восторгом, принялся щебетать ему что-то умиленное и глупое и не мог остановиться.
Первое время Василек настороженно слушал его, пытаясь хоть что-нибудь понять в словесной околесице Кирилла, но, так ничего и не уразумев, снова стал оглядываться. Наконец он освободился из объятий Кирилла и сипло спросил:
– Что с ними? Что здесь произошло?
Блаженная улыбка сползла с лица Кирилла.
– Погибли все, Василек...
– тяжело роняя слова еле выговорил он.
Василек вскочил, его затрясло, он не знал, что делать, в лихорадочном возбуждении пробежал вдоль тел, затем назад и с хриплым стоном снова сел на щебень. И застыл. Вид у него был взъерошенный и жалкий. Его трясло. Кирилл смотрел на него и ничего не мог сказать в утешение. У него не было слов.
Постепенно дрожь у пина стихла, и Кирилл услышал тихий тоскливый свист, словно заунывную песню далекого ветра. Василек пел прощальную песню и тихонько покачивался.
Кирилл опустил голову.
– Ничего, Василек, - процедил он сквозь зубы, - мы за них еще посчитаемся со смержами...
Свист оборвался, и пин, шатаясь, встал на ноги.
– Нет, - прошелестел пин, глядя куда-то в сторону.
– Я не смогу. Ты прости меня, Кирилл...
И он медленно побрел прочь. По пути он споткнулся о василиск, нагнулся, схватил его за ремень и поволок за собой по щебню.
Кирилл недоуменно уставился ему вслед. Пин уже почти добрался до леса, и только тогда Кирилл словно очнулся, и его охватила неудержимая яростная злоба.
– Ах ты тварь! Предатель! Гнили же в лагере вместе!..
Он вскочил на ноги, в руках у него откуда-то очутился василиск, поднял ствол... и опустил его. Ярость схлынула также быстро, как и появилась.
"Как же это я так? Как я смог поднять на него василиск? Ведь он же свой. Такой же как я, как они... Как все в лагере..."
Кирилл понурил голову. Вольному - воля. И тут его мозг озарила яркая вспышка.
– Василек!
– закричал он и, отбросив василиск в сторону, стремглав побежал за ним.
– Василек, обожди!
Василек остановился и обернулся. Кирилл подбежал к нему и, запыхавшись, принялся судорожно рыться в карманах.
– Вот, на... это тебе...
– Он совал пину в лапы сухие листья, затем вытащил трубку и тоже отдал.
– Кури! Обязательно кури! Тогда смержи с тобой ничего сделать не смогут. А вот этим - прикуривай...
И он отдал пину и высокотемпературный резак Льоша.
– А ты?
– А я... У Портиша есть кресало - я возьму.
– Кирилл перевел дух.
– А может быть, все-таки...
Пин отвернулся.
– Нет, - прошелестел он.
– Я не смогу... Извини меня, Кирилл.
И побрел в лес. Кирилл постоял немного, вздохнул и зашагал назад.
Он собрал все василиски, перенес их в лес и спрятал, оставив себе один. Затем он взял у каждого все, что мог, все, что могло пригодиться. У Лары - две иголки, у Портиша - кресало, у Испанца сапоги и остро отточенный, выправленный нож, очевидно, Испанец им брился, у Льоша - куртку. У Микчу же и у пинов ничего, кроме "сырных" наростов не было, но он их взял тоже.
– Вы меня простите, - говорил он, засыпая могилу.
– Я не мародер. Вы бы меня поняли...
Затем он долго стоял над могилой - простым холмом щебня - и не мог заставить себя уйти. Был бы у него в руках обыкновенный немецкий шмайссер - какие он, еще будучи мальчишкой, находил с ребятами у себя в горах, на Земле: партизанские бои в горах были ожесточенные, и еще долгое время после войны там находили подобные трофеи, - он разрядил бы его весь без остатка в небо с ненавистью и болью. А так... Даже нечего было положить на этот скорбный холм, а крестов на братских могилах не ставят...