Верши задуманное!

Каждая земля позволяет себе какие-то излишества: то попов, то воев, то священных животных, то купцов, то холуев. Кто не хочет работать днем и ночью, должен стать либо проповедником, либо льстецом. Льстец - это нечто среднее между человеком, который кое-что знает, и дураком. Князь должен всю жизнь вертеться между такими холуями и лизоблюдами, как те, которые едут следом за ним, и между людьми, которые умеют что-то делать и делают молча и терпеливо. Должен пройти между ними осторожно и гордо, никого не поддерживая, никому не помогая. Если поможешь кому-то, один будет благодарен, а сто - недовольных. Если же причинишь зло одному, то недоволен будет только один, а сто будут радоваться, ибо у каждого непременно найдется сотня врагов.

Верши задуманное!

Дела твои должны быть огромными даже и тогда, когда и злодеяния огромны. В истории каждой земли есть изрядное число страниц позорных и жестоких. Кроме твоей земли. Ежели и был у нас когда-нибудь позор или жестокость, их надлежит предать забвению. А тому, кто потщится вспоминать об этом, надобно отбить охоту.

Верши задуманное!

Третьего секретаря посольства звали Валерием. Был он москвичом, принадлежал к той эпохе, когда детей не называли ни Петрами, ни Василиями, ни конечно же Иванами. Имел и соответствующую внешность: русые, на пробор зачесанные волосы, дерзковато-наивные глаза, нейлоновый костюм, модные туфли - словом, парень, каких миллионы. Но вместе с тем он обладал несколько непривычным для юноши даром: железной выдержкой, вниманием к собеседнику, неторопливостью в принятии решений, точным мышлением. Так, будто было ему не двадцать с чем-то лет, а все пятьдесят, будто прожил он долгую и напряженную жизнь и научился всему необходимому для человека, работающего среди чужеземцев.

"Третий секретарь посольства" для уха неосведомленного звучало весьма звонко и многозначительно, однако Валерий сразу же положил конец наивности Бориса:

– Товарищ профессор, не утешайте себя надеждой, что к вам приставлен бог весть какой посольский чин! Третий секретарь - это не первый и даже не второй...

– Однако ж.
– Борис Отава в самом деле малость растерялся, в этих вопросах он отличался совершеннейшей наивностью.
– Я полагал, что...

– Я прекрасно вас понимаю! Все едущие сюда по важным делай считают, что заниматься ими будет непременно сам посол. Поймите же, дорогой профессор, у посольства своих хлопот полон рот, выражаясь не дипломатично...

– Понимаю. Но мое дело... Речь идет о ценностях незаурядных... государственных... исторических...

– Все сделаем... Единственное, о чем я вас прошу: соблюдайте спокойствие. Мобилизуйте все свое чувство юмора...

– Чувство юмора?
– Борис засмеялся.
– Кажется, я утрачиваю это чувство. Ибо какое, в самом деле, отношение к моей миссии может иметь чувство юмора, которым, хвала богу, меня, кажется, не обделили.

– Эге, - потер ладони Валерий, - вы еще не знаете, с какими типами придется вам иметь дело... Тут уж если человек получает от государства марки, то он их отрабатывает полностью! Вы в этом убедитесь!

– Я должен попасть в Марбург, - сказал Отава.

– Мы там будем, поверьте мне, - заверил его Валерий, - но вооружитесь выдержкой... Езды в Марбург - всего лишь несколько часов, главное проскочить здесь...

Нужного им чиновника Валерий нашел довольно быстро и договорился с ним о встрече еще в тот же день после обеда. На посольской "Волге" они подъехали к высокому модерному сооружению, скоростной лифт мигом выбросил их на двенадцатый или же на пятнадцатый этаж; они прошли по длинному коридору, наполненному сверканием пластика, алюминия и стекла, Борис попробовал перечитывать аккуратные таблички на полированных пластиковых дверях, но Валерий сказал, что он приблизительно знает, где сидит тот чиновник, с которым им придется вести переговоры; коридор неожиданно уперся в короткое боковое ответвление, там был еще один лифт, но уже не скоростной, маленький, скромный, чуть ли не персональный, - они с трудом вместились в тесной кабинке, поехали уже не вверх, а вниз, попали в какой-то тупик, а в этом тупике было свое глухое место, украшенное роскошной широкой дверью, на которой красовалась табличка с черными готическими буквами:

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОВЕТНИК

ПО ВОЗМЕЩЕНИЯМ ВАССЕРКАМПФ

Звонка здесь не было, стучать тоже не пришлось, потому что, как только они переступили незримую черту, за которой из простых прохожих превращались в посетителей герра Вассеркампфа, дверь беззвучно открылась сама собой, и в глубине просторного светлого кабинета с модерной низкой мебелью навстречу им встал из-за длинного полированного стола сам государственный советник, мужчина средних лет, одутловатый, рыхловатый, довольно высокий, в сером костюме из легкой ткани, которую называют "мачок". Кондиционер поддерживал в кабинете постоянную температуру, воздух здесь был свежий, однако Вассеркампф с напускным видом тяжело переводил дыхание, идя навстречу своим посетителям, и, еще не подпустив их к себе, не дав поздороваться или представиться, воскликнул панибратским тоном:

– Ну и жара - дышать нечем!

– Не заметил, - буркнул Борис, забывая о предостережениях своего спутника.

Чиновнику только этого и нужно было.

– Как же так?
– воскликнул он.
– Вы приехали из такой далекой холодной страны и не замечаете нашей жары? Или, быть может, я ошибаюсь? Ведь вы из России - нетва?

Он каждый раз повторял это свое "нетва", что должно было означать "не правда ли?", видимо, нарочно искажая диалектом общегерманское "нихт вар". Но Борису в эту минуту было не до лингвистических тонкостей.