Я купил бутылку «Цинандали», торт, салями, кое-какие деликатесы и, разумеется, шампанское. Вернувшись, рассовал покупки в холодильник, допил минеральную воду, а белую пробку свинтил, чтобы закрыть бутылку с кетчупом. Гляделась она ничуть не хуже черной. Потом направился к телефону и позвонил Жанне Арнатовой, решив, что остроносому этот звонок полезных сведений не добавит. Дело, в сущности, завершено; пропавшие найдены, мертвые мертвы, а вдовы нуждаются в сочувствии и утешении.

У Жанны все обстояло не так уж плохо. Из Грозного прибыл чеченский десант – старый Саид-ата, ее отец, а с ним и другие родичи, суровые отпрыски гор, блюстители законов шариата. И хоть законы те строги, сердце Саида не выдержало, растаяло при виде внучки, которую он тут же начал звать Марзией. [6] Жанну, за поругание семейной чести, пообещали забить камнями или обрить наголо, но, осмотрев богатую квартиру, успокоились и отложили экзекуцию на неопределенный срок. Саид-ата был, вероятно, человеком разумным и действовал по принципу: где спешка, там убытки. Жанну еще не простили, но дело двигалось к тому, что скрашивало ей внезапное несчастье.

Вспомнив о смерти мужа, она поплакала в трубку и принялась рассказывать мне, как изменился Сергей за последние месяцы, каким он стал заносчивым, самовлюбленным, нетерпимым – хоть о покойных не говорят плохого, но и случившегося не вычеркнешь из памяти. Я верил ее словам. Метаморфоза, произошедшая с Сергеем, была обычной и скорее всего неотвратимой, как наступление сумерек после заката солнца. Он не выдержал искуса власти, но воздаяние за этот грех, в котором повинны многие, обычно следует не в жизни сей. Вот недооценить врагов – гораздо большая ошибка! И он ее сделал, если припомнить все обстоятельства смерти: он мог бы защититься черным амулетом, а выбрал красный… Отчего? Чтоб доказать Танцору свое превосходство на уровне кулака?.. Видимо, так: после рассказов Жанны эта гипотеза казалась мне самой приемлемой.

Мы распрощались, и я включил компьютер, чтоб потрудиться над описанием, обещанным Скуратову. Этот документ должен был выглядеть солидно и убедительно, со всеми финтифлюшками и прибамбасами, какие требуются по научной части. Основной текст я набросал вчерашним вечером со слов Косталевского; в общем и целом у нас получилась вполне развесистая клюква, в которой были как бы рассмотрены суть открытия, конструктивные особенности установки и способ подбора инициирующих частот. В процессе сотворения этой дезы я узнал, что установка, в физическом смысле, не производит никаких гипноглифов. Их основой мог являться любой подходящий по нескольким параметрам носитель – гладкий предмет из стекла, металла, дерева или пластика, хорошо отшлифованный, определенного цвета и формы, без выступающих ребер или торчащих углов. Но эта исходная структура была тусклой, инертной и мертвой, не испускающей таинственных флюидов, пока ее не подвергали необходимой обработке, или инициированию, по словам Косталевского. Процесс был довольно прост и состоял из напыления мономолекулярной пленки с последующим электромагнитным воздействием. В зависимости от частоты гипноглиф приобретал те или иные свойства; его помещали в футляр (разумеется, автоматически), и вся эта операция занимала от тридцати минут до часа.

Текст, над которым я работал, являлся таким же исходным сырьем, как те объекты из пластика и стекла, которые еще не прошли инициации. Иначе и быть не могло: ведь если бы продиктованное Косталевским, все эти слова и фразы и скрытые в них команды могли воздействовать на нас, то, по завершении своих трудов, мы бы забыли, о чем, собственно, речь. К тому же добиться необходимого психологического эффекта ручным, что называется, способом, было попросту невозможно: такое удавалось кое-каким ораторам и писателям, но всех их история числит в разряде гениев. Так что в данном случае я работал с полуфабрикатом, который затем полагалось трансформировать в окончательный текст-гипноглиф с помощью программы-инициатора. И то, что получится, станет могущественным колдовским заклятьем… Правда, с очень узкой, очень специфической функцией: забыть те события и имена, которые должны быть позабыты. Забыть, но передать наш текст тому, кто еще помнит.

С программой трудностей не ожидалось: все, что поведал мне Косталевский, я мог описать несложными формулами и разработать необходимый алгоритм трансформации. В сущности, дело сводилось к определенному подбору слов и их расстановке в предложении, столь искусной, что мысль вроде бы формулировалась с предельной ясностью, но после прочтения в голове зияла пустота. Полный вакуум! С подобным эффектом селективной амнезии я уже сталкивался, да и вы, разумеется, тоже. Вспомните речи политиков в предвыборной кампании, бессмысленные статьи, унылые доклады и книги ни о чем… Вспомните! Не содержание их, но факт: вы что-то прослушали и прочитали. И что же? Через день (бывает – через час) все испарилось и забылось…

Велик и могуч русский язык, да и английский ему не уступит, и оба, с сотнями тысяч слов, с идиомами, сленгами и жаргонами, были в полной моей власти. Я собирался подключить к программе словари, редакторы, трансляторы и прочую лингвистику, какую смог разыскать на дисках и в Интернете – гигантские базы данных, где всякому слову нашелся бы синоним, а всякую мысль можно было выразить и так и этак, и наоборот. В общем, как говорится у Киплинга, есть шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и каждый из них – правильный.

Часам к семи я завершил работу над исходным документом, перевел русский текст на английский (с помощью новейшего оксфордского транслятора), проверил и подредактировал компьютерный перевод, вставил в нужных местах команды («передай дальше и позабудь») и зафиксировал их, чтобы дальнейшие манипуляции не исказили смысла приказа. Настала очередь программы, но это были завтрашние хлопоты; сегодня, как говорили латиняне, – finis! Имелось у них еще одно мудрое изречение, на тот счет, что женщины изменчивы и непостоянны (varium et mutabile), но мы их любим, ибо дарят они нам блаженство – beatitudo. Сегодня я с полной определенностью рассчитывал на beatitudo, а потому, выключив компьютер, занялся столом. А также розами: они уже скучали в своей прозрачной упаковке, и стоило содрать ее, как комната наполнилась чудесным ароматом.

Тут и Дарья заявилась – вроде бы не уставшая, а свежая, как маргаритка в майский день. Сегодня она сопровождала шведа. Бельгийцы после вчерашних утех окончательно рухнули, а немцы (тип нордический, выносливый) по завершении переговоров отправились в кабак. Видно, не только в кабак – Дарью от этой экскурсии отстранили, предложив развлечь шведа. А швед, мужчина в возрасте, серьезно озабоченный здоровьем, был большой любитель дендрологии и пожелал «гулять на свежий воздух, ту зе парк». Дарья отправилась с ним в Пушкин и прогуляла так, что он уснул по пути в гостиницу.