– Зюлейка не смеет ревновать - четыре года владела она всецело твоим сердцем, только мои усилия охраняли ваше ложе... Но ты не христианин, кому церковь предписывает единобрачие.

– Я всегда преклонялся перед чистотой законов Христа...

Тинатин испуганно прикрыла ладонью рот Сефи и невольно оглянулась на темнеющие кипарисы.

– Не тревожься, моя добрая мать, здесь у меня прислужницы все грузинки, а евнухов я не держу - некого стеречь. Может, ты уже выбрала мне вторую жену? Неужели третью дочь Караджугая?

– Нет, я не хочу роднить тебя даже с Караджугаем... Хочу еще на несколько лет помочь Зюлейке остаться единственной женой.

– О моя замечательная мать, что ты придумала?

– Упросить шаха подарить тебе хасегу.

– Хасегу? Но разве это не то же самое? Хасега - женщина, а Зюлейка ревнует меня даже к мраморным изображениям.

– С Зюлейкой я сама поговорю, пусть благодарит аллаха, что шах, уступая моим просьбам, не повелел взять тебе в законные жены дочь Исмаил-хана, сестру Юсуф-хана, дочь Эреб-хана и еще пятьдесят хасег, собранных купцами в разных странах.

Сефи вскочил, учащенно дыша. Только теперь он понял, сколько труда стоили матери эти четыре года его безоблачного счастья с Зюлейкой.

– Моя покорность тебе до последнего часа, лучшая из лучших матерей. Но кто эта хасега?

– Мой выбор пал на Гулузар. Не красней, она чиста, как роза, которая трепещет на твоей груди... Шах-ин-шах даже не видел ее и не увидит. Для тебя берегла я голубоглазую Гулузар. Лишь предстала передо мною, я пленилась ее красотой и скромностью. Гулузар предана мне, и знай, Сефи: от нее ты должен иметь сына, - на том моя воля!

Сефи понял все и склонился к коленям матери. Нежно, как в детстве, Тинатин, успокаивая его печаль, гладила шелковистые волосы.

Лениво перекликались розовые скворцы. Сад, насыщенный запахом персидских цветов, дремал. Томил полуденный зной, и белая пена фонтана казалась кипящим молоком.

Зашуршали листья, и выглянувшая Зюлейка беспокойно забегала глазами. Тинатин поднялась, взяла обеими руками ее голову, поцеловала в дрожащие губы.

– Верь, любимая дочь, моя нежность к тебе не иссякла, как не может иссякнуть вода в море. Я сохраню тебе радостную жизнь с Сефи-мирзой, но участь мохамметанки поистине тяжела. Смотри на меня, моя Зюлейка: у шах-ин-шаха четыре жены и триста хасег, а я, при моей скромной красоте, сумела сделать пребывание со мной властелина Ирана приятным, никогда не надоедая слезами и жалобой, но всегда угождая изысканными изречениями, лаская слух мыслями и веселой беседой в час еды. Хочешь любви возлюбленного - будь всегда разнообразно приятной.

– Я внимаю тебе всем сердцем, госпожа моя, но... да свершится предначертанное аллахом, пусть властелин неба защитит меня от горестных слез.

Внимательно всматривалась Тинатин в черкешенку, удивляясь себе: "Неужели раньше не замечала, - красива, но глупа; глупа не умом, а сердцем". Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:

– Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную прелесть, но для земных услад надо избегать выцветших глаз, покрасневшего носа и слюнявых, обвисших губ.

Зюлейка сверкнула агатовыми зрачками, смахнула рукавом слезу со щеки и срывающимся голосом выкрикнула:

– Нарушить твою приятную беседу с повелителем моего сердца я решилась... Ибо еда стынет, а холодный пилав подобен поцелую змеи.

– Как осмелилась ты, Зюлейка, так непочтительно разговаривать с царственной матерью моей? Или ты забыла, кому мы обязаны нашим счастьем?

– Я ничего не забыла, преклоняю к стопам царицы цариц свою голову, но Сэм не любим госпожой, и я - в тревоге.

– Теперь вижу, чья сущность в маленьком Сэме, а еду твою я не приму даже в горячем золотом котле, ибо она неприятно напомнит мне вкрадчивое мурлыканье тигрицы!

Иногда затаенная сила, томившаяся в крови, неожиданно выплескивается, и человек сам с удивлением прислушивается к ее буйству. Тинатин-Лелу и черкешенка Зюлейка с удивлением оглядывали друг друга, точно впервые встретились на узкой тропе.

К радости Сефи, прибежала служанка и, запыхавшись, сообщила, что светлую госпожу ожидает женщина в черной чадре.

Тинатин спокойно подошла к мраморной беседке.

– Что тебе, женщина?

Нестан встрепенулась; перед нею стояли Тинатин и прислужница Зюлейки.

– Госпожа, ты вчера забыла шаль...

– Зачем поторопилась? Отнесла бы в мои покои, как раз я иду туда, проводи! А ты, девушка, скажи моим прислужницам, пусть подадут полуденную еду в гранатовые покои.

Тинатин равнодушно пошла вперед. Нестан, набросив на лицо вуаль и держа на вытянутой руке шаль, как рабыня, следовала за подругой. Тинатин шептала: