Повеселели князья, заговорило тщеславие, а может, усладила тонкая лесть. Уже казалось им: Саакадзе прав, именно на княжестве лежит великое бремя обновления царства; его опорой и украшением будут возрожденные в своем блеске знамена владетелей. И уже каждый норовил попасть в поле зрения Саакадзе, громко шептал своему соседу о зоркости Великого Моурави, об его снисхождении к некоторым недальновидным, - и тут каждый отчетливо произносил фамилию кого-либо из князей, сидящих поодаль.

Но льстивый шум не обманул Саакадзе, не укрылось сомнение наиболее влиятельных, он решил окончательно обезоружить их:

– Кто из грузин не знает: с чужого верблюда не споря слезай. Если Луарсаб вернется, благородный Кайхосро первый воскликнет: "Любимый царь, я свято охранял твой трон, прими его и владей!" Зачем нам связывать свое будущее, пусть владыка благословит Кайхосро на два года правителем Картли. Испытаем, как он себя покажет, потом станем венчать на царство.

Намек Саакадзе, что фамилия Мухран-батони только временно возвысится над ними, окончательно успокоил князей. Лишь Цицишвили, Липарит и Джавахишвили по-прежнему не доверяли Моурави, но они поняли - решение княжеством принято...

В палате нарастал гул, церковные азнауры выстроились в два ряда от дверей к престолу. Прислужники зажгли разноцветные лампады и вокруг возвышения - светильники на высоких подставках.

По знаку тбилели двери распахнулись, седой монах вынес на фиолетовой бархатной подушке митру - венец католикоса, за ним в черных торжественных облачениях следовали настоятели монастырей.

Осенив себя широким крестным знамением, тбилели поднял митру, увенчанную крестом на золотом глобусе. Засверкало множество алмазов, яхонтов, изумрудов, рубинов и жемчужных нитей.

Католикос, приняв митру, возложил ее на себя, Моурави преклонил колено. За ним - князья. Подняв крест, католикос возвестил:

– Мы, во Христе, католикос Картли и святые архипастыри, вырешили: по древности и достоинствам предков и прародителей возвести на престол Багратидов верного сына церкви Иверской, душой возвышенного и десницей сильного Кайхосро из достойного рода Мухран-батони. Да прославятся деяния его в вечности!
– Аминь!
– колоколом ударило в палате...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Димитрий продолжал горячиться:

– Камни с ума сошли! Полтора месяца, словно лягушки, не только вниз, но и наверх скачут!

Крепостные стены казались заброшенными. В опаловом мареве персидское знамя повисло бесцветным лоскутом. Молчаливо высились десять башен передней стены, а за ними вторая линия башен и укреплений.

Саакадзе оглядел мрачный Табори и, круто повернув вправо, поехал на шум падающей воды. За ним тронули коней Димитрий, Даутбек, Дато, Гиви и Эрасти.

Из сторожевых башенок, воздвигнутых Димитрием вокруг крепостной горы, выскакивали дружинники и приветствовали Моурави поднятием копий. Сотники спешили успокоить Димитрия: минувшей ночью черт не бесил охрану пляской камней.

Разъяренный поток низвергался с крутой скалы. Кони жадно прильнули к вспененной воде. Внимание Саакадзе привлекла полуразрушенная сакля по ту сторону Инжирного ущелья.

Димитрий пожал плечами: он обшарил все расселины в горах, примыкающих к цитадели. Хозяин сакли - старый пасечник - медом славится, пчелы его лакомятся цветами сада эмиров, а сам он закусывает налогами с меда.

Саакадзе предложил направиться к пасечнику: о таком эмирском меде он еще на багдадской стене мечтал.

Кони привычно взбирались по тропе, заросшей орешником и кизилом. Пряный запах жасмина и роз наполнял ущелье. Внезапно встревоженно заметался рой пчел. Из-под навеса в середине пчельника вышел сухощавый старик с красно-желтой бородой, приложил ладонь к глазам, вглядываясь в подъезжающих, и, узнав Саакадзе, суетливо закланялся, умоляя отведать меда.

Словно не заметив тревоги пасечника, Саакадзе стал расспрашивать его о темных и оранжевых пчелах, посоветовал приобрести белых мегрельских хороший дают воск. Пасечник пустился рассказывать о жизни пчел, о соперничестве маток, о пользе, какую приносят пчелы садам в дни опыления.

– Вардан Мудрый внук тебе или племянник?
– неожиданно спросил Саакадзе.

– Его жена - моя дочь, батоно...
– смешался пасечник.

– Богатый купец, а отца в какую скорлупу бросил, - сочувственно посетовал Саакадзе.

– Только летом живу здесь, батоно, пчел очень люблю, они безгрешные.

– Воск богу продаешь, а мед - черту?

И, уже не обращая внимания на старика, Саакадзе повернул коня к спуску. Димитрий беспокойно заерзал в седле, нащупывая рукоятку шашки: