— Спасибо тебе, кормилец, за добрые слова. Бог заплатит тебе! Знаю, что ты мне не поможешь, но так и быть: я все тебе расскажу. Видишь там, за крашеным забором, большой сад и высокие хоромы? Там живет сосед мой, боярин Милославский. Мой покойный муж Петр Иванович Смирнов, здешней приходской церкви священник, оставил мне домишко с огородом. Он преставился накануне Крещенья, незадолго до кончины царя Алексея Михайловича. Вот уж седьмой год, кормилец мой, как я вдовею. Сын мой Андрюша обучается в Андреевском монастыре. Не отдала бы я его туда ни за что, как бы не покойник муж завещал. Будущим летом, в день святой мученицы Аграфены-Купальницы, минет ему осьмнадцать лет; мог бы уж меня, старуху, кормить. А то бьет только баклуши, прости Господи! Кабы не помогала мне дочь Наташа, так давно бы я с голоду померла. Она одним годом помоложе брата, а какая разумная, какая добрая! Самоучкой выучилась золотом вышивать. Успевает и шить, и за хозяйством ходить, а по вечерам читает мне Писание да Житие. И в книжном-то ремесле она брату не уступит. Каково же мне, батюшка, расстаться с такою дочерью!

При этих словах старушка снова, горько заплакала, а потом продолжила:

— Был у меня, батюшка, знакомец, подьячий Сидор Терентьич Лысков. Он часто навещал меня, ухаживал за мною, старухою, грамотки писал, по приказам за меня хлопотал. Не могла я нахвалиться им. Думала, что он добрей человек, а он-то, злодей, и погубил меня! В прошлом году на моем огородишке всю капусту червь поел да попущением Божиим от грозы учинился в домишке пожар. Наташа с испуга захворала. Хоть по миру иди! Я и сказала о своей беде подьячему. Он дня через два принес мне десять рублей серебряных и сказал, что упросил крестного отца своего, боярина Милославского, помочь мне, бедной, и дать взаймы без роста и без срока. Принес с собой писаную грамотку и велел в деньгах расписаться Наташе. Она было хотела грамотку прочитать: не дал, лукавец! Сказал, что она приказных дел не смыслит. Я и велела ей расписаться. А сегодня утром пришли ко мне подьячие из Холопьего приказа и объявили, что Наташа должна у Милославского служить во дворе и что он завтра пришлет за нею своих холопов. Я свету Божьего не взвидела! Уж не за долг ли, подумала я, берет боярин к себе Наташу? Побежала к знакомым просить взаймы десяти рублей, чтобы отдать долг боярину. Бегала, бегала, кланялась в ноги, никто не дал! У всех один ответ: самим, бабушка, есть нечего. Не знаю, что и делать! Погубила я, окаянная, мою Наташу!

Старуха вновь залилась слезами. Бурмистров, не говоря ни слова, вынул кожаный кошелек, отдал вдове и, не дав ей опомниться, поспешными шагами удалился.

Немедленно вдова побежала к Милославскому и, заплатив слуге, упросила его сказать боярину, что она пришла к нему для уплаты долга. Но через несколько минут слуга вышел к ней с ответом, что дело о ее долге уже кончено и что боярин денег от нее не примет. «Поди, поди! — говорил он, выводя плачущую старуху со двора. — Хоть до завтра кланяйся: не пущу к боярину! Не велено!»

Солнце давно уже закатилось, когда Бурмистров возвращался домой по опустевшим улицам. Пройдя переулком, вышел он на берег Москвы-реки и сел отдохнуть на скамью, стоявшую под окнами небольшого деревянного дома, от которого начинался забор Милославского. Густые облака покрывали небо. В окне, под которым сидел Василий, появился свет, и вскоре кто-то отворил окно, говоря сиплым голосом:

— Угораздила же его нелегкая истопить печь на ночь глядя! Я так угорела, что в глазах зелено.

— Боярин давно уж спит, — сказал другой голос. — Можно и выпить. Да вот этого не попробовать ли, Мироныч? Тайком у немца купил. Выкурим по трубке?

— Что это? Табак! Ах ты, греховодник! Получше нас с тобой крестный сын боярина, Сидор Терентьич, да и тому за эту поганую траву чуть было нос не отрезали. Коли поймают нас с табаком, так мы от кнута-то не отцелуемся [5] .

— Ну так выпьем винца.

— За твое здравие, Антипыч!

— Допивай скорее; другую налью!

— Нет, будет. Боюсь проспать. Боярин приказал идти за три часа до рассвета с Ванькой да с Федькой за дочерью попадьи Смирновой.

— За какой дочерью?

— Да разве ты ничего не слыхал?

— От кого мне слышать! Расскажи.

— Боярин, с год назад или побольше, за обедней у Николы в Драчах подметил молодую девку, слышь ты, красавицу! Я с ним был в церкви. Он и приказал мне проведать: кто эта девка? После обедни пошла она с молодым парнем домой, а я за ними следом. Гляжу: они вошли в избу, знаешь, там, подле нашего сада, а у ворот сидит мужик с рыжей бородой. Я к нему подсел и разговорился. Он мне рассказал, что эта девка — дочь вдовой попадьи Смирновой, а парень — ее брат. Я и донес обо всем боярину. Тут же случился Сидор Терентьич. «Да я давно знаком, — молвил он, — с этою старухою». Боярин тут же меня выслал вон, и начали они о чем-то шептаться. Долго шептались. А в прошлом году у попадьи невзначай дом загорелся. Тут Сидор Терентьич дал им денег и написал служилую кабалу, что если попадья с дочерью через год деньги не вернут, то дочь пойдет к нашему боярину в услужение.

— Так теперь дочь попадьи с нами стала одного поля ягода?

— Нет, брат, погоди! Боярин давно на нее зарился. Жениться он на ней не женится, а полубоярыней-то она будет. Ну да сам завтра увидишь. Боярин, слышь ты, велел привести ее к нему ночью, чтобы шуму и гаму на улице не наделать. Ведь станет плакать да вопить, окаянная. Она теперь в гостях у тетки, да не минует наших рук. Около дома на всю ночь поставлены сторожа с дубинами. Не уйдет, голубушка! Дом ее тетки неподалеку…

Окно затворилось. Бурмистров встал со скамьи и поспешил возвратиться домой.

— Вставай, Борисов, — сказал Василий, войдя в свою горницу, освещенную одною лампадою, горящей перед образом. — Ишь, заспался! Ничего не слышишь. — Он потряс за плечо Борисова, который спал на скамье возле стола. — Вставай, нам надо идти.

Борисов потянулся, протер глаза и сел на скамью.

— Идти? Куда идти?.. Ах, это ты, Василий Петрович. Куда ты запропастился? Я ждал, ждал тебя, да и вздремнул со скуки. Какой мне страшный и чудный сон привиделся!

— После расскажешь, а теперь поскорее пойдем!