Сандерс кивнул. Он не мог понять, то ли на самом деле изменилось отношение Триса к нему, то ли изменилась его собственная интерпретация отношения Триса к нему. Удивительно, но он почувствовал себя польщенным и сказал:

– Благодарю вас.

Казалось, Триса смутила эта реплика. Он щелкнул пальцами и воскликнул:

– Баллоны! Я почти забыл о них. Лучше запустить этого монстра сейчас, а то он будет кудахтать здесь всю ночь.

Сандерс вышел за Трисом из дома и стоял рядом, пока тот запускал компрессор и подсоединял к нему два баллона.

Когда они вернулись в кухню, Гейл готовила себе питье. У нее были голые ноги, и на ней был хлопчатобумажный халатик. Сандерс поцеловал ее в шею; от нее пахло мылом.

– От тебя хорошо пахнет, – сказал он.

– Я хорошо себя чувствую, плохо только моим пазухам.

– Головная боль? – спросил Трис.

– Нет, это не голова. Вот здесь. – Она указала на области над глазами. – Я чувствую, что они чем-то забиты. Больно до них дотронуться.

– Так. С ними жестоко обращались. Завтра нырять будет Адам. А вы можете понежиться на солнце.

Трис перевернул мясо на сковородке, наклонился к ящику под раковиной и вынул оттуда целый ассортимент овощей: фасоль, огурцы, кабачок, лук и помидоры. Он покрошил все в большую миску, добавил соус и перемешал вилкой.

Мясо было темно-розовое, почти пурпурное и имело специфический вкус.

– Вы храните это мясо здесь? – спросила Гейл, окуная кусочек мяса в соус.

– Не знаю. А что?

– Мне просто любопытно.

– Оно вам нравится?

– Оно... имеет интересный вкус.

– Это ведь не говядина, знаете?

– Вот как? – медленно произнесла Гейл. – Что же это?

– Козлятина. – Трис отрезал кусок мяса, положил его в рот и с удовольствием стал жевать.

– О!

В желудке у Гейл что-то перевернулось, и она взглянула на Сандерса. Он как раз собирался откусить кусочек мяса, но теперь вилка застыла в нескольких дюймах от его рта. Он увидел, что она смотрит на него, и, задержав дыхание, взял мясо в рот и проглотил его целиком.

После ужина Трис положил свою тарелку в раковину и сказал:

– Я собираюсь прогуляться; возможно, наведаюсь к Кевину ненадолго. Можете меня не ждать.

– Нам нужно что-то сделать? – спросила Гейл.

– Нет, наслаждайтесь друг другом. – Он вытер руки о штаны и взял бутылку рома из шкафчика. – Кевин пьет пальмовое вино домашнего изготовления. Обжигает внутренности быстрее, чем морская медуза. – Он окликнул собаку, спавшую под столом: – Пошли.

Собака вскочила на ноги, потянулась, зевнула и вышла за Трисом через кухонную дверь.

Когда калитка была закрыта и звуки шагов Триса замерли вдали, Сандерс произнес:

– Неплохо с его стороны.

– Что?

– Оставить нас наедине.

Он протянул руку через стол, чтобы взять ее руку в свою. Гейл не выдернула свою руку, но и не ответила на его прикосновение.

– Трис был женат, – проговорила она и затем рассказала ему историю, которую поведал ей Коффин.

Пока Сандерс слушал, он вспомнил свою беседу с Трисом и понял: то, что казалось ему дружеским советом, было искренней, сердечной заботой. Трис пытался увести его от того отношения к жизни, которое когда-то избрал для себя сам и которое навсегда лишило его надежды на радость. Поняв это, Сандерс почувствовал холодный страх, никак не связанный со страстью к приключениям.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она кивнула. На ее глаза навернулись слезы.

– Пошли спать.

Он поднялся и составил посуду в раковину, затем вернулся и повел Гейл в спальню.

Впервые ему не удалось ее возбудить. Через некоторое время он перестал пытаться и спросил:

– В чем дело?

– Сожалею... Я не могу. – Она отвернулась от него и прижалась к стене.

Сандерс долго лежал без сна, прислушиваясь к звуку работающего компрессора на улице. Постепенно ее дыхание стало ровнее и глубже, и вскоре она крепко спала.

Сексуальный порыв Сандерса не был простым желанием: он чувствовал, что ему необходимо выразить свою любовь к Гейл, успокоить, оберечь ее. Но она его не хотела, по крайней мере, не нуждалась в том, что он хотел дать ей, и Сандерс вдруг почувствовал себя обиженным на Триса. Трис не рассказывал им о жене, даже не предполагал, что они знают о его личной жизни, но каким-то образом он, его прошлое, его неизбывная печаль встали между ними. Сандерс понимал, что его досада ни на чем не основана, но не мог подавить ее.