Он увидел. А потому спешил.

На той стороне в торжественном марше, колонною, к воде шло стадо игуанодонов. Полкилометра до речки и чуть больше до неизбежно приближавшихся жертв. Глупые твари! кричал он, все быстрее и быстрее сбегая с холма, вы слышите меня, глупые твари? Идите, идите, не останавливайтесь! Я спешу к вам!

Компсогнаты разбегались во все стороны, землеройки-триконодоны спешили забиться в норы, во множестве покрывавшие склон. Он не обращал внимания на них, видя лишь одну цель, спеша к ней, что было сил.

Стадо с видимым безразличием следило за приближающимся человеком; недавний грохот и исчезновение стада диплодоков они никак не связывали с крохотным - по колено - существом, спешащим к ним. И только один игуанодон шагнул в воду, вывернув передние лапы и выставив вперед полуметровые кинжалы когтей больших пальцев. Он привык не доверять, что ж, он абсолютно прав в этом.

Стадо зашло в воду. Детеныши, маленькие бестии, двухметровые проказники, резвились, шлепая по воде, брызгались и вопили от радости, баламутили воду. На них шикнули и загнали обратно на берег. Только после этого малышня немного угомонилась.

Он был рядом - уже на том берегу. Запыхавшись, остановился у самой воды. Оружие подрагивало в руках, в нетерпеливом ожидании. И точно в таком же ожидании уставились на него глаза стада.

Разом все смолкло. Мелюзга пискнула, спрятавшись за спины взрослых. Он поднял оружие, медленно, неспешно поддаваясь сладкому искушению. И только когда сердце сладостно заныло, надавил на крючок.

Он перестрелял их всех - каждого за каждым. Молча, лишь улыбка кривила его рот, да изредка, при особенно удачном попадании, из глубины его естества вырывался удовлетворенный смешок. Когда грохот смолк, и крики затихли, он медленно отступил, пятясь спиной, и все еще ожидая, может быть, кто-то пошевелится, хоть один, ну, пожалуйста.

Но груда тел была недвижима. Подождав еще немного, он все же выстрелил. Просто так. Затем выстрелил снова, раздробив в щепы ствол самого высокого саговика - тот рухнул, широченными листьями своими укрыв сразу двух молодых игуанодонов.

Тогда он стал стрелять по деревьям, пробивая бреши в их тесно сплоченных рядах. В воде что-то плеснуло, он поспешно опустил ствол оружия. Брызги окатили его с ног до головы. Но рыба, если это была именно она, ушла невредимой.

И только тогда он почувствовал, как дрожат колени, и ноет спина. Словно целый день копал землю или рубил дрова. Выбрав место посуше, он присел - его трясло, как в лихорадке. Адреналин улетучился из крови, наступила релаксация.

Над ним плавно, едва помахивая огромными крыльями, пролетел птеранодон. Гигант не спешил, он летел куда-то на юг, наверное, к скрытому от глаз расстоянием и грядой холмов на горизонте великому морю Тетис, и еще дальше, к легендарной Гондване.

Нехотя, словно по принуждению, он поднял ствол оружия. Птеранодон летел метрах в тридцати над землей, и с этой высоты казался огромным. Целиться в него было легко, и все же он сдвинул переключатель на автоматическое удержание цели. И только тогда выстрелил.

Остатки гиганта по параболе пошлепались на той стороне речушки, невдалеке от лежащих туш. Он повернулся, и стал медленно подниматься по пологому склону. Добравшись до мертвого стада диплодоков, он остановился и снова присел отдохнуть. И в этот момент почувствовал, насколько голоден.

После обеда он еще долго сидел у костра и изредка бросал невольные взгляды в сторону диплодоков. Все это время падальщики старательно обходили мертвое стадо стороной. Казалось, этот мир вымер, и он на какое-то время остался единственным его обитателем.

Лишь под вечер он все же услышал какую-то возню в той стороне. Едва заметные зверьки, ростом не больше собаки, грызлись меж собой возле тел. Но когда зашло солнце, и пала ночь, стремительно, будто пытаясь догнать уходящее за горизонт светило, он установил вокруг своего спального мешка низкочастотные излучатели - и все падальщики, все, кто оказался в зоне транслируемых универсальных сигналов страха, тотчас же исчезли, покинули огромные горы еды, оставив пиршество на потом. И только внизу у речки слышны были далекие звуки, сопровождавшие чей-то обильный ужин. Он слышал их сквозь дрему, пока не провалился в долгий бесцветный сон.

И только когда он снял излучатели и убрал их в рюкзак, из покровов леса вышел первый падальщик. Солнце близилось к зениту: встал он поздно, весь разбитый, будто за ночь пережил лихорадочные скачки температуры. Теперь его мучил упадок сил, не только и не столько физических.

Он занимался упаковкой своего нехитрого багажа, когда услышал со стороны леса какое-то шевеление ветвей папоротников, шевеление столь неуверенное и робкое, что поначалу не придал ему особого внимания. И потом только, когда увидел семиметровую фигуру, выросшую среди кустов, опустил рюкзак и обернулся.