Леденящее душу повествование о двух женщинах – одна из них богатая наследница, пылкая, юная и прекрасная; другая же нищая и безобразная старуха, – чьи жизни чудесным образом оказались связанными таинственным портретом и словами из старой детской песенки.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лондонский крушится мост, старый мост… [1]
Они въезжали в город через Саутуорк и уже приближались к Темзе. Порывистый сентябрьский ветер приносил с собой запах дождя. Ночная тьма готовилась сменить вечерние сумерки, когда почтовая карета, запряженная парой лошадей, пронеслась на всем скаку (так могут нестись только экипажи, за большие деньги нанимаемые в Дувре), вылетела на Боро-Хай-стрит и загрохотала, подпрыгивая по булыжной мостовой, в направлении Лондонского моста.
1
Лондонский мост – самый старый и – до 1749 г. – единственный мост через Темзу. До 1757 г. он представлял собой жилой вартал с домами, лавками и мастерскими, главным образом швейными и вязальными. В 1757 – 1758 пракатически все дома на мосту были снесены. – Здесь и далее примеч. составителя.
В карете сидели двое: модно одетая молодая дама и также по моде одетый молодой человек; они сидели в разных углах, стараясь держаться как можно дальше друг от друга. Пассажиры подскакивали вместе с каретой. В те дни экипажи уже ездили на рессорах, но трясло их от этого не меньше. Пытаясь удержаться, дама схватилась за ременную петлю у окна кареты и тихонечко, но от души выругалась своим нежным голоском.
В тот же миг ее спутник, державшийся весьма надменно, превратился в светского хлыща и произнес, лениво растягивая слова:
– Прошу вас, сударыня, умерьте свои восторги. Не надо столь явно выражать свою радость.
– Радость!
– За всю эту роскошь платил я. Даже если кучер загонит лошадей, деньги мне вернут.
Дама была в ярости; она едва сдерживала слезы.
– Нет на вас погибели! Нет на вас оспы! О Господи, я не знаю, чего я готова вам пожелать! Мало того, что вы силой увезли меня…
– Увез вас силой, сударыня? Я везу вас в дом вашего дядюшки – вот и все. Вы хоть отдаете себе отчет, что это за заведение, в котором вы пребывали во Франции?
– Благодарю вас, но я в состоянии сама о себе позаботиться. Это внезапное опасение за мою добродетель…
– Перестаньте, сударыня. Добродетель ваша или какой другой женщины нимало меня не заботит.
Девушка стукнула кулаком по оконному стеклу.
– Естественно, – вскричала она в ярости, несколько противореча себе же. – Таким, как вы, ни до кого нет дела. Но, я полагаю, дядюшка неплохо заплатил вам?
– В этом можете не сомневаться. Чего бы ради стал я рисковать жизнью? А все же признайтесь, Пег, вы перепугались!
– Мне не в чем признаваться. Это ужасная ложь! Заплатили! Заплатили! Есть ли что-нибудь в этом мире такое, чего бы вы не согласились сделать за деньги?!
– Конечно, сударыня. Хоть это и несовременно и противоречит моим собственным принципам, но ни за какие деньги я не согласился бы полюбить Пег Ролстон.
– Ах! – воскликнула девушка, отзывавшаяся на имя Пег.
Молодые люди обменялись взглядами.
Здесь, в Саутуорке, ветер чуть изменил направление, принеся с другого берега Темзы запах дыма, крупное облако которого повисло над Сити. Здесь, в Саутуорке, все жители уже спали, и ничто не нарушало тишину ночи; только подбитые железом колеса кареты, направляющейся в сторону Лондонского моста, грохотали по булыжникам. Из фонарей, которые должны были зажигаться перед каждым седьмым домом, горели лишь немногие, и огоньки от фитиля, плавающего в ворвани, отражались в сточных канавах и отбрасывали тусклые блики на лица пассажиров кареты.
Мисс Мэри Маргарет Ролстон, высокая, прекрасно сложенная девушка, снова ухватилась за ременную петлю, видимо, для того, чтобы приподняться. Слезы, выступившие у нее на глазах, объяснялись причинами более глубокими, нежели просто ярость. Несмотря на всю ее манерность, она была, в сущности, девушкой мягкой, добросердечной и бесхитростной, хотя сама она, конечно же, стала бы отрицать это, полагая себя мастерицей всяческих интриг.
У мисс Ролстон были удивительные черные глаза, редкий агатовый оттенок которых подчеркивался окружающим зрачки сиянием и розоватой кожей ее прелестного лица. Она сидела, закутавшись в дорожный плащ с откинутым капюшоном; на ней была соломенная шляпка с ленточкой вишневого цвета. Голову девушки не уродовал парик, а гладкие светло-русые волосы – пудра: в 1757 году только мужчины украшали себя таким образом. Однако на лице ее были – по тогдашнему обыкновению – и румяна, и помада, и пудра, а на левой щеке – еще и маленькая черная мушка. На мужчин столь обильная косметика в сочетании с ярко выраженным природным очарованием действовала по-разному.
Когда мистер Гаррик [2] , человек весьма почтенный и к тому же искушенный в делах, предложил ей то, о чем она всегда мечтала, – место в театре «Друри-Лейн», он имел на то свои причины. Но и сэр Мортимер Ролстон совсем не без причин впал в такую ярость, услышав об этом предложении, что пришлось даже прибегнуть к кровопусканию. Наиболее понятными были все же чувства, которые испытывал сейчас мистер Джеффри Уинн, задумчиво сидящий рядом с девушкой в карете.
«Черти бы ее взяли», – думал он.
2
Гаррик, Дэвид (1717—1779) – великий английский актер. Был директором лондонского театра «Друри-Лейн», основанного в правление Якова І в 1663 г.
Но сердце выдало его. И совсем иным тоном Джеффри Уинн произнес:
– Пег…
– Оставьте меня!
– Как вам будет угодно, сударыня.
– Если бы действительно была хоть малейшая опасность. Но то заведение в Версале, куда вы ворвались, словно заурядный грабитель, – не что иное, как актерская школа при личном театре короля Франции.
– Прошу прощения, сударыня, но это заведение – не что иное, как школа при личном борделе короля Франции. И мадам де Помпадур управляется с ней не хуже какой-нибудь бандерши с Лестер-филдз.