Хотя карие глаза Долли улыбались, ее лицо казалось лицом человека, старающегося скрыть боль. Внезапно она увидела Кэролайн.

— Я не хотела ничего плохого! — начала оправдываться Долли.

Кэролайн молча смотрела на нее.

— Мистер Реймонд, — продолжала Долли, — говорил, что у меня музыкальный голос. Я никогда не видела настоящего клавесина, кроме как в театре, вот и подумала... — Она умолкла, ее глаза расширились, а рука скользнула к правому боку. — Что-то не так?

Почти ослепнув от слез, Кэролайн снова обернулась к приоткрытой двери на улицу. На фоне ночной тьмы маячили еще более темные очертания чьей-то фигуры, но Кэролайн не обратила на это внимания.

— Мой муж мертв, — отозвалась она так холодно и четко, что каждый слог звучал как падающая ледышка. — Я имею в виду человека, которого вы называли Диком Даруэнтом.

Рука Долли крепче прижалась к правому боку.

— Ни вы, ни я больше не увидим его живым, — продолжал холодный, бесстрастный голос. — Прошу вас покинуть мой дом как можно скорее.

Губы Долли дрогнули, словно в судороге боли. Она попыталась шагнуть вниз, упала и покатилась по лестнице.

Элфред и Томас, стоящие в дверях столовой, бросились к ней, но было слишком поздно.

Долли летела вниз, как неодушевленный предмет, не делая никаких попыток остановить падение, в стремительном вихре желтого бархата платья и желтого шелка нижней юбки, отороченной кружевом. Одна из желто-голубых балетных туфелек слетела с ноги, когда бедняжка со стуком ударилась о нижнюю ступеньку, откатилась в сторону и застыла, лежа на полу лицом вниз.

Старый Таунсенд, очерствевший душой в атмосфере насилия, где пребывал с детства, подошел к Долли, перевернул на спину, словно манекен, и прижал пальцы к ее запястью, пытаясь нащупать пульс. Потом, без лишних церемоний, разрезал ей корсаж карманным ножом и прижал ладонь к сердцу. Веки девушки дрогнули, а с губ сорвался слабый стон.

Поднявшись, толстенький старичок закрыл нож с громким щелчком.

— Она жива, — пыхтя, заявил он, — но, по-моему, проживет недолго.

Внезапно стоящий в дверях столовой Джемми Флетчер испуганно вскрикнул.

Дверь на улицу распахнулась, и Даруэнт собственной персоной — растрепанный, в рваном вечернем костюме, но живой и невредимый — шагнул в холл и захлопнул за собой дверь.

— Что здесь происходит? — резко осведомился он.

Никто ему не ответил.

Все стояли, прямо или нагнувшись, вокруг подножия лестницы, где неподвижно лежала Долли в своем пышном наряде, с закрытыми глазами и пятном пыли на щеке.

Даруэнт не спрашивал, как она здесь оказалась. Его взгляд стал холодным и суровым, губы плотно сжались.

— Понятно! — заметил он, медленно оглядевшись вокруг. — Значит, слух о моей смерти уже достиг этого дома. — Даруэнт посмотрел на Джемми: — Полагаю, вы сообщили?

— Но ведь это правда, старина! Я имею в виду...

— Не могу вас порицать. Мне уже некоторое время приходится это опровергать.

— Да, но кто... — Джемми запнулся.

— Кто был убит? — закончил за него Даруэнт. — Неужели вы не догадываетесь, кого могли принять за меня в тусклом освещении?

— Луис! — воскликнул Джемми. Эмоциональное напряжение, очевидно, усилило его сообразительность.

— Да, Тиллотсон Луис.

Даруэнт взглянул на пустые золотые ножны из-под своей шпаги, и его щека судорожно дернулась.

— Эй, преподобный мистер Коттон! — окликнул он голосом, от которого Элфред похолодел. Хотя преподобный Хорас Коттон находился далеко отсюда, Даруэнт обращался к нему так, будто видел его в холле. — Почему достойные люди всегда умирают, а мерзавцы набивают брюхо у Ватье? Объясните мне!

Джемми Флетчер стиснул в кулак длинные пальцы, словно стараясь выжать апельсин сплетен до последней капли.

— Так что случилось в действительности, Дик?

— Не имеет значения! — Но произошедшее настолько терзало Даруэнта, что он продолжал, сам того не желая: — Я был в партере и стал карабкаться в ложу 45, принадлежащую моей жене. Это оказалось не так легко, как я думал. Некоторые деревянные выступы подгнили и крошились. Наконец я ухватился рукой за барьер ложи и пытался уцепиться правой ногой за колонну, когда Луис вошел в ложу сзади. «Даруэнт! — окликнул он. — Могу я вам помочь?» Я не мог ответить. Мой рот был прижат к деревянным лавровым листьям, а нога все еще нащупывала колонну. Не думаю, что Луис заметил меня, хотя я его видел. Моя окровавленная шпага все еще лежала на барьере. Он поднял ее и стал оглядываться по сторонам. Глядя на него сзади, вертящего головой туда-сюда, даже человек, знающий нас обоих, мог бы поклясться, что это я. Кучер проскользнул в ложу, трижды ударил Луиса ножом в спину и был таков. — Даруэнт помолчал. — Было жалко смотреть — если кому-то из вас знакома жалость, — как бедняга, зная, что умирает, пытается выглядеть, будто ничего не произошло. Когда я ухватился за барьер другой рукой, он увидел меня. «Боюсь, я не сумею вам помочь, — прошептал Луис, — и мы с вами больше не сможем беседовать о политике». Говоря, он старался ухватиться за спинку стула, чтобы сесть, но потерпел неудачу и рухнул на пол. Так умер хороший человек.

Даруэнт снова бросил взгляд на пустые ножны и стал вглядываться в холл, словно искал там преподобного Хораса Коттона.

Все это время Кэролайн молчала, отступив к правой стене холла и силясь понять, что происходит на самом деле, а что порождено ее воображением. Наконец она протянула руку:

— Дик!

Даруэнт обернулся. К ужасу Кэролайн, его лицо выражало такое же вежливое презрение, что и в ньюгейтской камере, а в голосе звучала та же насмешка.

— Да, мадам?

— В чем дело, Дик? Что с вами?