Огромное здание, выполненное в стиле «греческого возрождения», было завершено в 1867 году, и общие архитектурные принципы его проектирования быстро стали нормой для всех официальных построек в городе: прямоугольность, пустота и монотонность – что внутри, что снаружи. Громадина эта занимала целых два квартала между 7-й и 9-й улицами, так что, оказавшись внутри, я столкнулся с немалой задачей – отыскать кабинет Хобарта. Огромность строения на поверку, впрочем, оказалась милостью божией: по коридорам и вестибюлям всех четырех крыльев слонялись сотни государственных служащих, большинство не имели о работе и личностях прочих никакого понятия, и мое присутствие вопросов ни у кого не вызвало. Хобарт, ничуть не изможденный нашим вчерашним времяпрепровождением, уже отвел мне столик в углу одного из подвальных архивов и раздобыл первую кипу папок, с которыми мне предстояло ознакомиться: то были рапорты из разных пограничных фортов и административных центров начиная с 1881 года, и сообщалось в них о насильственных конфликтах переселенцев и различных племен сиу.

Следующие два дня Вашингтона для меня просто не существовало – я с головой зарылся в пыльные записи в своем подземелье. Как это часто бывает с длительными бдениями в помещениях без окон, реальность начала стремительно ускользать от меня, уступая место пугающим описаниям зверств, убийств и репрессий, на глазах обретавшим форму и краски, которые вряд ли материализовались бы, читай я это все, скажем, в городском парке. Как следствие, меня крайне увлекли эти рассказы, хоть я прекрасно понимал их бесполезность для нашего следствия: убийства либо давно раскрытые, либо не подходившие к нашему случаю, – но они были настолько немыслимы и даже чудовищно привлекательны, что я не мог от них оторваться. Да, среди них было немало кошмарных, однако предсказуемых случаев, героями которых выступали и мужчины, и женщины, и даже дети, преодолевшие многие тяготы одинокой жизни в глуши только ради того, чтобы оказаться хладнокровно зарезанными аборигенами. Большей частью убийства эти служили расплатой за нарушенные договоры и прочие подзаконные дела подобного толка, к условиям и нарушению коих несчастные поселенцы не имели никакого отношения. Но таких историй, к счастью, было немного. В основном отчеты повествовали о мести сиу – пусть и суровой, но, по крайней мере, поддающейся пониманию в сравнении с отвратительным вероломством белых солдат, агентов по делам индейцев (Бюро слыло самым продажным учреждением в самом продажном министерстве) и торговцев оружием и виски, против которых эти акты возмездия свершались. Чтение в результате навело меня на те же опасения, что высказывали Франц Боас и Кларк Висслер: средний белый гражданин Соединенных Штатов, с глубочайшим подозрением относящийся к индейским племенам, понятия не имеет об этих архивах, кои я сейчас изучаю, а потому и не осведомлен об истинной природе взаимоотношений белых и индейцев. Большинству достаточно будет лишь намека на связь между индейской группой и деяниями нашего убийцы, и вульгарное мнение не замедлит сложиться.

В среду вечером, проведя долгий первый день в подвале Министерства, я пришел в номер Крайцлера обсудить достигнутое. Управляющий Сент-Элизабет в жизни оказался таким же неприятным субъектом, каким представился в телефонном знакомстве, и Ласло был вынужден обратиться за помощью к Рузвельту, который в свою очередь совершил звонок своему другу в Министерстве юстиции, попросив его надавить на несговорчивого чиновника, дабы тот предоставил Ласло доступ к госпитальным архивам. В общем, Крайцлер убил на это практически весь день. Хотя ему удалось раздобыть список всех солдат, служивших на Западе и присланных в Сент-Элизабет по причине сомнительной душевной стойкости, общее расположение моего друга было далеко не радужным: герой первого письма из госпиталя действительно был солдатом, но родился и вырос на Востоке, и не служил нигде западнее Чикаго.

– Я полагаю, под Чикаго уже не появляются банды мародерствующих индейцев, – сказал я, пока Ласло внимательно изучал лист бумаги, на котором был выписан весь послужной список нашего подозреваемого.

– Вы правы, – тихо бросил Крайцлер. – И это весьма печально, ибо множество деталей указывает именно на него.

– Лучше на них особо не задерживаться, – сказал я. – У нас достаточно кандидатов. Пока что мы с Хобартом отсекли четыре дела с увечьями в Дакотах и Вайоминге – все совершены в периоды тесных противостояний сиу и армейских подразделений.

Крайцлер неохотно отложил бумагу и поднял голову:

– Дети фигурируют?

– В двух делах из четырех, – ответил я. – В первом две девочки убиты вместе с родителями, во втором – мальчик и девочка, сироты, зарезаны вместе с их дедушкой, который был их опекуном. Главная же закавыка в том, что в обоих случаях изуродованы только взрослые мужчины.

– Какие-нибудь версии выдвигались?

– Оба преступления, по всей вероятности, – результат карательных рейдов военных отрядов. Но в деле с дедушкой есть интригующая деталь. Все произошло в конце осени 1889-го около Форт-Кеога, когда распалась последняя большая резервация. В округе было полно недовольных сиу, в основном – сторонников Сидящего Быка и еще одного вождя, по имени… – я быстро провел пальцем по своим записям, – Красное Облако. В общем, на убитую семью наткнулся кавалерийский патруль, и лейтенант сначала возложил вину на кого-то из самых воинственных последователей Красного Облака. Но один из старослужащих возразил, что племя этого вождя в последнее время не проводило никаких карательных рейдов, а за погибшим дедушкой числилось немало конфликтов с агентами Бюро и армейскими чинами в другом форте – по-моему, Робинсон. Похоже, старик обвинил сержанта кавалерии из Робинсона в непристойных домогательствах к своему внуку. Как выяснилось, когда семью вырезали, подразделение этого сержанта как раз было откомандировано в Форт-Кеог.

До сего момента Крайцлер не обращал особого внимания на мой рассказ, но последние слова заставили его встрепенуться.

– А у нас есть имя этого солдата?

– В деле его не содержится. Впрочем, Хобарт собирается завтра еще порыться в Военном ведомстве.

– Хорошо. Обязательно утром телеграфируйте все эти сведения нашим детектив-сержантам. Детали потом.

После этого мы бегло прошлись по оставшимся делам, отобранным мною в подвале Бюро, и по разным причинам отсеяли их. Следом пришел черед длинного перечня имен, собранных Крайцлером в Сент-Элизабет, который через несколько часов свелся лишь к нескольким. В начале второго ночи я вернулся в свой номер, налил себе стакан виски с содовой и, даже не допив его, уснул прямо в одежде.

Утро четверга застало меня в уже знакомом подвале: я вновь погрузился в леденящие кровь истории о нераскрытых убийствах на фронтире. К полудню из Военного ведомства с неутешительными известиями вернулся Хобарт: кавалерийскому сержанту, отметившемуся в деле с убитым дедушкой, на момент описываемых событий было уже сорок пять лет. То есть в 1896 году ему должно быть никак не меньше пятидесяти двух, а значит, он слишком стар для нашего предполагаемого убийцы. По все равно имелся смысл отметить его имя и адрес (после ухода из армии он открыл галантерейную лавку где-то в Цинциннати), если вдруг мы ошиблись с возрастом.

– Извини, хороших новостей сегодня не было, – виновато сказал Хобарт, когда я все это записал. – Как смотришь на ланч?

– Воодушевленно, – ответил я. – Забери меня отсюда через час – думаю, я уже покончу с делами за 1892 год.

– Отлично. – Он уже направился к выходу – и тут хлопнул себя по карману, похоже, что-то вспомнив. – Да, Джон, чуть не забыл… Тебя только фронтир интересует, правильно? – Он достал из кармана сложенный лист.

– Правильно. А что?

– Да ничего. Странная штука… Нашел вчера вечером после твоего ухода. – Он кинул бумагу мне на стол. – Но это пустышка, наверное, место действия – штат Нью-Йорк. Тебе же с кровью надо?