Шрифт:
Насколько знала Эйвери, сам Вэн с полным безразличием относился к политике в любых ее проявлениях, но, вероятно, его потрясло дикое человеконенавистничество, которым были пропитаны идеи группировки. Он заснял их учения, раздачу оружия и боеприпасов, тренировки новичков (их обучали партизанской тактике ведения военных действий) и занятия с детишками (этим вдалбливали, что они выше всех прочих). Все это преподносилось под прикрытием христианского учения.
Сюжет был захватывающий, и ее журналистская натура восставала, когда приходилось включать перемотку. Время от времени она запускала нормальную скорость, желая уловить, в чем же особая ценность пленки, заставившая Вэна послать ее Айришу, но никак не могла обнаружить ничего существенного.
Камера запечатлела сидящую группу вооруженных до зубов мужчин в военном обмундировании. Эйвери отмотала пленку назад и снизила скорость, чтобы как следует вглядеться в каждое лицо. Командир промывал мозги жадно внимающим подчиненным.
Вэн дал крупным планом лицо одного из мужчин, и Эйвери ахнула. Она узнала его. И почувствовала приступ головокружения.
Выглядел он непривычно. Сквозь короткий ежик волос просвечивала кожа головы, лицо было в разводах маскировочной краски, но она опознала его в первый же миг. Как-никак он несколько месяцев жил с ней бок о бок.
«То, что все люди созданы равными – чистой воды брехня, – надсаживался в микрофон инструктор. – Треп разной неполноценной швали, надеющейся, что кто-нибудь да клюнет».
Человек, которого узнала Эйвери, зааплодировал и засвистел. В его глазах вспыхнула злоба.
«Мы не желаем жить рядом с ниггерами, жидами и голубыми, верно?»
«Верно!»
«Мы не потерпим, чтобы они развращали наших детей своим коммунячьим бредом, верно?»
«Верно!»
«Так как же тогда мы поступим с теми, кто утверждает, что это необходимо?»
Вся группа, как один, вскочила на ноги. Объектив Вэна по-прежнему был направлен на лицо самого, наверное, фанатичного и оголтелого участника действа.
«Мы уничтожим это отребье! Убьем подонков!» – орал он, и его раскрашенное лицо зловеще искажалось.
И тут кто-то открыл дверь. Эйвери поспешно выключила видеомагнитофон и вскочила.
– Джек! – Она подняла к губам бескровные пальцы. Ноги отказывались ее держать.
– Меня послали за тобой. Мы уже должны быть внизу, но я рад, что у нас есть минутка наедине.
Эйвери стояла, прислонившись спиной к телевизору. Бросив взгляд через плечо Джека, она увидела, что гостиная опустела. Все ушли вниз.
Он надвигался на нее:
– Я хочу знать, зачем ты это сделала.
– Что сделала?
– Зачем так со мной обошлась?
Грудь Эйвери поднялась и опала в единственном, словно последнем вздохе:
– Джек…
– Нет, я обязательно хочу это знать. Дороти-Рей говорит, что я тебе никогда и даром не был нужен, что ты заигрывала со мной, стараясь стравить меня с Тейтом. Зачем, черт тебя возьми? Я чуть не поссорился с братом. Едва не сломал из-за тебя свою семью.
– Джек, мне очень жаль, что так случилось, – серьезно сказала она. – Честное слово, жаль, но…
– Хотела выставить меня этаким шутом, да? Думала самоутвердиться, унизив Дороти-Рей?
– Джек, пожалуйста, выслушай меня.
– Нет уж, изволь ты меня выслушать. Ты мизинца ее не стоишь. Ты хоть заметила, как она совершенно без посторонней помощи бросила пить? И ведь любит меня, несмотря на…
– Джек, когда Эдди начал работать на Тейта?
Он тихо чертыхнулся и нетерпеливо переступил с ноги на ногу:
– Я для чего, спрашивается, тут разоряюсь, чтобы ты…
– Это важно! – крикнула она. – Как Эдди смог настолько втереться в доверие Тейту, что тот сделал его руководителем своей кампании? Кто-нибудь проверял его данные?
– Что ты мелешь? Тебе не хуже моего известно, что никуда он не втирался. Его специально взяли для этой работы.
– Взяли? – пискнула она. – Кто, Джек? Кому такое пришло в голову? Кто его взял?
Джек непонимающе на нее воззрился, потом слегка пожал плечами:
– Папа.
49
Корт Риэл был приятным местом, но не вполне подходящим для празднования успеха Тейта Ратледжа, поскольку имел единственный вход. Массивные двустворчатые двери вели в зал через короткую узкую арку. И разумеется, там сразу начали образовываться заторы.
Через тесный проход новоизбранного сенатора почти внесла в зал толпа восторженных и шумных родственников, друзей и сподвижников. Свет телекамер золотил его волосы, создавая вокруг головы подобие нимба. В его улыбке сквозила уверенность в себе и застенчивость – сочетание, способное поднять хорошего человека до истинного величия.