Номер был ничего, выходил вперед, на самую воду. Телевизор работал смутно и сомневаясь, и я хлопнулся на постель и стал его смотреть, пока Вики распаковывалась.

– Ох, я просто в восторге от этого места!
– говорила она.
– А ты нет?

– Да.

Я встал, сходил вниз, через дорогу и купил пива и льда. Льдом набил раковину и сунул в него пиво. Я выпил 12 бутылок пива, после 10-й поцапался из-за чего-то с Вики, допил остальные две и уснул.

Когда я проснулся, Вики уже купила сундучок для льда и теперь рисовала что-то на крышке. Вики была ребенком, романтиком, но за это я ее и любил. Во мне жило столько мрачных демонов, что такому я был только рад.

"Июль 1972. Авалон Каталена" вывела она печатными буквами на сундучке. Грамотно писать она не умела. Никто из нас не умел.

Потом она нарисовала меня, а ниже - "Нет шеи и гадок, как черт".

Затем изобразила дамочку, а под ней написала: "Генри может отличить хорошую попку на вид".

И в кружочке: "Только Бог знает, что он делает со своим носом".

И еще: "У Чинаски роскошные ноги".

Кроме этого она нарисовала большое количество разнообразных птичек, солнышек, звездочек, пальм и океан.

– Ты в состоянии позавтракать?
– спросила она. Никто из моих предыдущих женщин меня не баловал. А мне нравилось, когда меня баловали; я чувствовал, что я это заслужил. Мы пошли и отыскали сравнительно приличное место, где можно было есть за столиком снаружи. За завтраком она меня спросила:

– Ты правда выиграл Пулитцеровскую Премию?

– Какую Пулитцеровскую Премию?

– Вчера вечером ты сказал мне, что выиграл Пулитцеровскую Премию. 500,000 долларов. Ты сказал, что тебе пришла лиловая телеграмма об этом.

– Лиловая телеграмма?

– Да, а еще ты сказал, что обставил Нормана Мейлера, Кеннета Коча, Дайану Вакоски и Роберта Крили.

Мы доели и побродили вокруг. Все местечко состояло из пяти-шести кварталов. Всем было по семнадцать. Сидели и апатично чего-то ждали. Правда, не все. Было там и несколько туристов, пожилых, решивших во что бы то ни стало хорошенько оттянуться. Они сердито заглядывали в витрины и топали по мостовым, испуская лучи: у меня есть деньги, у нас есть деньги, у нас больше денег, чем у вас, мы лучше вас, нас ничего не волнует; все говно, а вот мы - ни фига не говно, и мы знаем все, смотрите на нас.

Со своими розовыми распашонками, зелеными распашонками и голубыми распашонками, с квадратными белыми гниющими туловищами, шортами в полосочку, безглазыми глазами и безротыми ртами они шли, очень пестрые, как будто цвет может пробудить смерть и превратить ее в жизнь. Карнавал американского распада на параде - они не имели ни малейшего представления о том, какое изуверство творят над самими собой.

Я бросил Вики, поднялся наверх, сгорбился над машинкой и выглянул в окно.

Безнадежно. Всю свою жизнь я хотел быть писателем, а теперь, когда у меня есть шанс, не прет. Ни коррид, ни бокса, ни молодых сеньорит. Даже проблесков вдохновения нет. Выебан и высушен. Не могу пришпилить слово к бумаге, меня загнали в угол. Осталось только лечь и умереть. Но я же всегда воображал себе это по-другому. Писание, я имею в виду. Может, из-за того фильма Лесли Ховарда.

Или из того, что вычитал о жизни Хемингуэя или Д.Г.Лоуренса. Или Джефферса.

Писать можно начинать по-всякому. Пишешь себе некоторое время. Потом знакомишься с кем-нибудь из писателей. С хорошими и плохими. Но у всех души жестяных побрякушек. Это понимаешь сразу же, как только попадаешь с ними в одну комнату.

На каждые 500 лет приходится только один хороший писатель, а ты - не он, и они, вероятнее всего, - тоже не те. Мы все выебаны.

Я включил телевизор и посмотрел, как мешок врачей и медсестер изрыгает свои любовные беды. Они не трогали. Не удивительно, что на них свалилось столько напастей. Они только и делали, что разговаривали, спорили, курвились, искали. Я уснул.

Меня разбудила Вики.

– О, - сказала она, - я чудно провела время!

– Да?

– Я встретила этого человека на лодке и спросила: "Куда вы едете?", а он сказал:

"Я лодочное такси, развожу людей по их яхтам," и я сказала: "о-кей," а стоило это всего пятьдесят центов, и я с ним каталась несколько часов. Пока он развозил людей по яхтам. Это было чудесно.

– А я смотрел каких-то врачей и медсестер, - ответил я, - и мне стало тоскливо.

– Мы катались на лодке много часов, - продолжала Вики, - я дала ему свою шляпу поносить, а он подождал, пока я схожу за бутербродом с морским ушком. Он себе ногу ободрал, когда упал с мотоцикла вчера вечером.

– Колокола здесь звонят каждые пятнадцать минут. Это достает.

– Мне удалось все яхты рассмотреть. Там одни старые пьяницы. С некоторыми - молодые женщины в сапогах. С некоторыми - молодые парни. Настоящие старые пьяные распутники.

Если б у меня только была способность Вики собирать информацию, подумал я, я бы в самом деле смог что-нибудь написать. А я же: вынужден сидеть и ждать, пока само придет. Как только оно приходит, я могу и так им вертеть, и этак, и выжимать его - но не могу ходить его искать. Получается писать только о том, как пьешь пиво, ездишь на скачки и слушаешь симфоническую музыку. Жизнь не совсем искалечена, но и не полна. Как я стал таким ограниченным? Раньше у меня хоть кишки были. Что стало с моими кишками? Мужики что, действительно стареют?