Безапелляционность и категоричность молодых людей идет вразрез с правилами приличия, утверждения их никогда не должны быть решительными, следует всегда употреблять смягчающие, сглаживающие и скрадывающие выражения, такие как s'il m'est permi de le dire, je croirais plutot, si j'ose m'expliquer249, которые смягчают манеру и вместе с тем не отрицают твоего утверждения и даже нисколько его не ослабляют. Люди пожилые и умудренные опытом вправе ожидать такого вот уважения к себе.

Существуют также правила приличия в отношении к людям самого низкого звания: настоящий джентльмен соблюдает их в обращении со своим лакеем и даже с нищим на улице. Люди эти вызывают в нем сочувствие, а отнюдь не желание обидеть; ни с тем, ни с другим он не позволит себе говорить d'un ton brusque250; одному он спокойно делает замечание, другому очень мягко отказывает. Не может быть такого случая, чтобы человеку благородному пристало прибегать к le ton brusque. Словом, это тоже своего рода манеры, и распространяются они на все стороны жизни. Это нечто должное: просто надо, чтобы на помощь к тебе пришли грации: они-то и дают возможность и легко, и свободно делать то, что требуют les bienseances. В отношении последних у каждого есть определенные обязанности, первые же дают человеку огромные преимущества над другими и украшают его. Хорошо, если бы ты мог сочетать в себе и то, и другое!

Даже если ты танцуешь хорошо, не думай, что на этом можно успокоиться и не надо стараться танцевать еще лучше. И если даже люди будут говорить, что у тебя приятные манеры, старайся сделать их еще приятнее. То, что удовлетворяет Марселя, не должно удовлетворять тебя. Продолжай всю свою жизнь добиваться благосклонности граций: при дворе ты не найдешь себе лучших союзниц; грации откроют тебе путь к сердцам государей, министров и красавиц.

Теперь, когда все бурные страсти и пылкие чувства улеглись во мне и ни мучительные заботы, ни кипучие наслаждения меня уже не волнуют, самая большая радость для меня -- взирать на будущее, которое открывается перед тобою, и не только надеяться, но и верить, что ты им насладишься. Ты уже вступил в свет, меж тем как другие в твоем возрасте едва только узнают о его существовании. Поэтому репутация твоя не только безупречна в нравственном отношении, но и не запятнана вообще ничем низким, грязным и недостойным благородного человека, и я надеюсь, что такой она и останется на всю жизнь. Никто не может тебе отказать в основательных и обширных познаниях, в особенности в том, что касается твоей будущей карьеры. А раз уже в начале твоей жизни у тебя все это есть, скажи, чего же тебе еще не хватает? Из собственного опыта ты знаешь уже, что не денег. У тебя было и будет, их достаточно для поддержания твоего достоинства и твоей деятельности, и, если только это будет зависеть от меня, у тебя никогда не будет излишка их, который может заставить человека пренебречь тем или Другим. К тому же у тебя есть mens sana in corpore sano251 -драгоценнейшее из всех сокровищ. Поэтому приобрести все, что может понадобиться тебе, будет не труднее, чем съесть поставленный на стол завтрак. А понадобится тебе только одно: знание света, изящество, вежливость со всеми и манеры; а если ты будешь вращаться в хорошем обществе и видеть различные города и различных людей, то тебе не придется даже особенно напрягать внимание и ты безусловно все это приобретешь. Дипломатическая деятельность выведет тебя на самое широкое поприще, а когда ты сделаешься членом парламента, тебе будет еще легче добиться успеха. Уделяй же этой заманчивой перспективе столько же внимания и уважения ради себя самого, сколько я уделяю ей ради тебя. Старайся также со своей стороны осуществить ее, как я со своей буду помогать тебе и тебя в этом поддерживать. Nullum numen abest, si sit prudentia252.

Прощай, милый мой мальчик. Я считаю сейчас дни, которые остаются до встречи с тобой, скоро я начну считать часы и, наконец, минуты, и нетерпение мое будет все расти.

Р. S. Камлот отправлен сегодня в Кале: я отправил все госпоже Морель и адресовал, как ты того хотел, на имя главного контролера. Все три куска стоят 680 французских ливров.

LXXI

Лондон, 24 июня ст. ст. 1751 г

Милый друг,

Уменье держать себя, обходительность и манеры могут принести такие огромные преимущества тем, у кого они есть, в особенности же они необходимы и важны для тебя, причем в такой степени, что теперь, когда наша встреча уже недалека, я трепещу от страха при мысли, что ты, может быть, недостаточно всем этим овладел, и, говоря по правде, я до сих пор не уверен, что сам ты в должной мере понимаешь, насколько все это много значит. Взять, например, твоего закадычного друга м-ра X.; при всех его достоинствах, глубоких знаниях и множестве хороших качеств он, сколько бы ни жил, никогда ничего не будет представлять собой в свете. Почему? Да просто потому, что ему не хватает того заметного, обращающего на себя внимание светского лоска, который он не успел приобрести оттого, что слишком поздно стал появляться в свете; к тому же у него есть склонность к занятию науками и философией, а светскость он, должно быть, не считает достойной внимания. Он мог бы еще сделаться, пожалуй, значительным лицом в республике писателей, но в тысячу раз лучше было бы, если бы он что-то представлял собою как светский и деловой человек в Республике Объединенных Провинций, чего, ручаюсь тебе, никогда не будет.

Коль скоро уж я привык говорить тебе все без утайки всякий раз, когда признания мои могут принести тебе пользу, я вкратце расскажу сейчас о своей жизни, о том времени, когда я вступил в свет, а произошло это, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, так что, кстати сказать, ты опередил меня в этом важном деле по меньшей мере года на два-три. Девятнадцати лет я расстался с Кембриджским университетом; в стенах его я был совершеннейшим педантом: желая блеснуть в разговоре. я приводил цитаты из Горация; когда мне хотелось пошутить, я цитировал Марциала; когда же мне приходило в голову разыграть из себя джентльмена, я начинал говорить стихами Овидия. Я был убежден, что здравый смысл искать надо только у древних, что классическая литература содержит все, что необходимо человеку, полезно ему и способно его украсить, и римская toga virilis253 была мне больше по вкусу, чем вульгарная и грубая одежда моих современников. С такими вот отменными понятиями я сначала отправился в Гаагу, где несколько рекомендательных писем помогли мне очень скоро войти в самое лучшее общество и где я очень скоро обнаружил, что едва ли не все мои понятия не имеют ничего общего с действительностью. По счастью, у меня было большое желание нравиться людям -- порождение добродушия и тщеславия, в котором, однако, не было ничего предосудительного, и я чувствовал, что желание это -- единственное, что у меня есть. Поэтому я решил, если возможно, овладеть также средствами его осуществления. Очень внимательно и с большой тщательностью изучал я одежду, наружность, манеры, умение держать себя и говорить всех тех, кто казался мне настоящим светским человеком и кто больше всего умел понравиться в обществе. Я подражал этим людям как только мог; если слышал, что о ком-нибудь говорят как о человеке исключительно. хорошо воспитанном, я старательно вглядывался в его платье, движения, позы и пытался у него все это перенять. Когда мне случалось узнать, что. кто-то умеет хорошо и приятно говорить, я старался вслушаться в его речи. Я заговаривал, хоть и de tres-mauvaise grace254, со всеми прелестными, великосветскими дамами, признавался им в моей неотесанности и неуклюжести и вместе с ними сам над собою смеялся, предоставляя им испробовать на мне свои воспитательские способности.

Так вот, охваченный страстным желанием понравиться всем, я поя степенно добился того, что понравился кому-то; и, уверяю тебя, тем немногим, что я стал представлять собою в свете, я гораздо больше был обязан этому вот желанию понравиться всем, нежели какому-нибудь присущему мне достоинству или каким-либо основательным знаниям, которые у меня тогда могли быть. Желание мое понравиться было (и я очень рад, что это так было) настолько велико, что, должен прямо тебе сказать, я хотел, чтобы каждая женщина, увидев меня, тут же в меня влюбилась, а каждый мужчина мною восхитился. Если бы у меня не было этого, страстного стремления к цели, я никогда не был бы так внимателен к средствам ее достичь, и признаюсь, не очень-то понимаю, как человек добрый и здравомыслящий может прожить без этой страсти. Неужели сама доброта не побуждает нас нравиться всем тем, с кем мы говорим, без различия положения и звания? И разве здравый смысл и простая наблюдательность не говорят нам, как для нас бывает полезно кому-то нравиться? Пусть так, скажешь ты, но человек же может нравиться своими душевными качествами и красотой ума без всех этих пресловутых уменья себя держать, светской обходительности и манер, которые не более чем мишура. Отнюдь нет. Уважать и почитать тебя, может быть, и будут, но понравиться ты никак не сможешь. Больше того, в твоем возрасте меня никогда не удовлетворяло то, что я нравлюсь: я хотел блистать и отличаться в обществе как человек светский и как галантный кавалер, а равно и что-то представлять собою в деловом мире. И это самолюбие или тщеславие, называй его как угодно, было чувством справедливым; оно никого не обижало и давало мне возможность развивать способности, которые у меня были. Оно стало для меня источником множества начинаний хороших и справедливых.

На днях я говорил с одним твоим очень близким другом, с которым ты часто виделся в Париже и в Италии. Среди бесчисленных вопросов. Которые, будь уверен, я задавал ему о тебе, мне случилось спросить его о твоем платье (ибо, по правде говоря, это было единственное, в чем я считал его компетентным судьей), и он ответил, что в Париже ты действительно одевался довольно прилично, но что в Италии ты бывал до того плохо одет, что он постоянно над тобой смеялся и даже иногда рвал твое платье. Должен сказать тебе, что не быть отлично одетым в твоем возрасте так же смешно, как в моем было бы смешно носить белое перо на шляпе и башмаки с красными каблуками. Уменье хорошо одеваться -- это один из многочисленных элементов искусства нравиться, во всяком случае -- это радость для глаз, в особенности для женских. Если ты хочешь понравиться людям обращайся к чувствам: умей ослепить взгляды, усладить и смягчить слух, привлечь сердце, и пусть тогда разум их попробует что-нибудь сделать тебе во вред.

Suaviter in modo255 -- это великий секрет. Если ты обнаружил, что незаметно для себя проникся симпатией к человеку, у которого нет ни высоких достоинств, ни каких-либо выдающихся талантов, задумайся над этим и проследи, чем именно человек этот произвел на тебя столь хорошее впечатление; и ты увидишь, что это есть та самая douceur256, приятность манер, обходительность и уменье себя держать, которые я так часто рекомендовал твоему вниманию. Сделай же из этого вывод, который напрашивается сам собой: то, что нравится тебе в них, понравится и другим в тебе, ибо все мы сделаны из одного теста, хоть замес и бывает иногда погуще, иногда пожиже; вообще же говоря, самый верный способ судить о других -- это тщательно понаблюдать и проанализировать самого себя. Когда мы увидимся, я помогу тебе в этом, -- а помощник в таком анализе нужен каждому человеку, чтобы он мог справиться с собственным эгоизмом. Прощай.

LXXII

Гринвич, 15 июля ст. ст. 1751 г.

Дорогой друг,

Так как это письмо последнее или предпоследнее перед нашей встречей, оно должно немного подготовить тебя к предстоящим разговорам в те дни, которые мы проведем вместе. Перед тем как встретиться королям и принцам, послы той и другой стороны согласовывают между собой важные вопросы местничества, распределения кресел по правую и левую сторону и т. п., так что заранее известно, на что можно рассчитывать и полагаться, и это очень правильно, потому что государи обычно завидуют друг другу или друг друга ненавидят и уж, во всяком случае, друг другу не доверяют. Наша встреча будет происходить на совсем иных началах, и все эти приготовления нам не нужны: ты знаешь, как нежно я к тебе отношусь, я знаю, как ты любишь меня. Поэтому мне хочется только, чтобы те немногие дни, которые мы проведем вместе, принесли тебе как можно больше пользы, и надеюсь, ты мне в этом поможешь. Я не уверен, что, сделав нашу встречу целительной и полезной для тебя, я смогу сделать ее еще и приятной. Ни слабительных, ни рвотных назначать тебе я не стану, ибо уверен, что они тебе не нужны, но что касается различных снадобий, то ты их получишь в большом количестве, и могу заверить тебя, в моем распоряжении есть немало домашних средств, предназначенных для тебя одного.