* Возможно, Таточкин вариант этого двустишия был связан также и с тем обстоятельством, что маленькие дети еще не тверды в правильном применении слов "я" и "ты" (см. рассказ Л.Пантелеева "Буква "ты").

Бабушка умерла. Ее сейчас закопают. Но трехлетняя Нина не слишком-то предается печали:

– Ничего! Она из этой ямки переляжет в другую, полежит-полежит и выздоровеет!

Мертвые для маленьких бессмертны.

Л.М.Николаенко повела трехлетнюю Марину на кладбище и посадила на могиле ее бабушки клен. Вернувшись, девочка сказала с удовольствием:

– Наконец-то я увидела бабушку Лиду!

– Что ты, Мароша! Ты видела только ее могилку.

– Нет, я видела, как она сама выглядывала в ту ямку, в которую вы сажали деревце.

Девочка пяти лет пришла с мамой на кладбище и вдруг увидела пьяного, который шел, шатаясь, за кустами.

– А этот дядя уже выкопался из могилки?

У Вересаева записан такой разговор:

"- Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут, потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся.

– Какие ты, Глебочка, говоришь глупости. Подумай, как это может быть? Закопают человека большого, а родится маленький.

– Ну что ж! Все равно как горох! Вот такой большой. Даже выше меня. А потом посадят в землю - начинает расти и опять станет большой".

Прошло много лет, и мне сообщили о такой же гипотезе, снова выдвинутой трехлетним ребенком.

– Хоронят старых людей, - это их в землю сеют, а из них маленькие вырастают, как цветы.

Младшим дошкольникам смерть представляется сплошным удовольствием. Волик спрашивал о каком-то покойнике:

– А на чем он ехал хорониться?

– Ты ведь видел, как хоронят.

– Это когда в ящике катают на лошадке? Да?

Жалеть умирающих - не детское дело.

– Я умру, - говорит мать.
– Меня сожгут.

– А как же твои туфли?
– ужасается дочь (двух с половиною лет).

Фелик вбегает в комнату:

– Мама, я хочу быть курсантом: их хоронят с музыкой, - и шапка на гробу!

Похороны без музыки вообще никуда не годятся.

– Почему умер не играет? Я хочу, чтобы умер играл!

Зато, когда "умер играет", можно встать у окна и хвастать:

– Скоро и моего папу так повезут!

– Наташа, кого хоронят?

– Не поймешь: их много, и все шевелятся.

Скончался дядя Шура. Сегодня хоронят.

– А пойдет за ним музыка?

– Нет, он не военный.

– А ты военный?

– Нет.

– А дядя Гога военный?

– Нет. А что?

– Музыку охота послушать.

– Из нашего дома вынесли лодку, а потом еще лодку, в ней умертый дядя, положили его на грузовик, закрыли другой лодкой и увезли.

– Моя бабушка никогда не умрет. Дедушка умер - и хватит.

В соседнем дворе умерла старуха.

– Нет, старик! Я сам видел, что старик! Впереди несут гроб, а старика ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться.

Хоронят женщину. Над нею плачет осиротелая дочь. Сироту уговаривают, чтобы она перестала, но она продолжает рыдать.

– Какая непослушная!
– возмущается Юрик и, желая, чтобы его похвалили, спешит заявить своей матери:

– Вот когда ты умрешь, я ни за что плакать не буду.

– Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь.

Мать моей правнучки Машеньки пишет:

"Вот примерная эволюция ее представлений о смерти. Сперва девочка, потом - тетя, потом - бабушка, а потом - снова девочка (в два с половиною года). Тут пришлось объяснить, что очень старенькие бабушки и дедушки умирают, их закапывают в землю.

После чего она спросила у бабеньки:

– А почему вас еще в земельку не закопали?

Одновременно с этим возникла боязнь смерти (в три с половиною года):

– Я не умру! Не хочу лежать в гробике!

– Мама, ты не будешь умирать, мне без тебя скучно будет! (И слезы.)

Однако к четырем годам примирилась и с этим".

Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной мечтой о бессмертии всего человечества. Украинский ученый Н.Н.Гришко сообщил мне о таком разговоре:

– Мама, я тоже умру?
– спросила девятилетняя Галка.

– Непременно.