Он перевел на нее пристальный взгляд, как будто стараясь понять скрытый смысл ее слов.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что я ваша, Роберт, что бы ни случилось, что бы ни готовило нам будущее. Я всегда ваша, отныне и навсегда.

– Ты действительно так думаешь?

– Конечно.

– Но что я могу предложить тебе? – сказал он. – Очень скоро сюда прибудут полицейские, чтобы забрать меня. Других вариантов нет. И ничто на свете не в силах предотвратить то, что меня ждет. Единственное, что я могу предложить женщине, которую люблю, это запятнанное и опозоренное имя, которое отныне достойные люди будут произносить только с презрением.

– И, тем не менее, я буду с гордостью, да, Роберт, с гордостью носить его. – Ее голос дрогнул. – И что бы ни случилось с вами, я не оставлю Люси.

– Дорогая моя.

Он взял ее руки и с благоговением, как святыню, поднес к губам. Затем пристально посмотрел в ее глаза, и она снова ощутила его губы рядом со своими.

– Я люблю тебя, Сильвия. Ты мне скажешь сейчас, в это момент, что любишь меня?

– Я люблю вас, Роберт.

Это прозвучало так, как будто они обменялись клятвами.

– Ты хорошо подумала, на что себя обрекаешь?

Он на минуту задумался.

– Наш единственный шанс – это тайно пересечь границу Шотландии и обвенчаться в Гретна-Грин. Но если обнаружится, что я уехал, то меня заподозрят в побеге, поэтому, поженившись, мы должны будем вернуться назад. Ты готова на это?

– Я думаю, вы прекрасно знаете ответ на свой вопрос. Сильвия, прильнув к Роберту, обняла его обеими руками за шею.

Она сделала это с такой искренностью и любовью, что все его тело полыхнуло жаром. Он крепко обнял ее и стал целовать. Теперь это уже были поцелуи, полные огня и страсти.

– Наконец-то, – произнес он, – наконец-то ты будешь моей. Я желал тебя, я так безумно желал тебя с той самой минуты, когда держал вот так, как сейчас. Ты помнишь?

Она не могла ответить ему, потому что в этот момент ее переполняло волшебное чувство восторга. Все на свете казалось ей таким незначительным по сравнению с тем восторгом, с той красотой, которые, подобно пламени, охватили их и, объединив в одно целое, не отпускали в течение мгновения, показавшегося бесконечным. И все вокруг куда-то исчезло, оставив их одних на всем белом свете.

– Я люблю тебя, – снова услышала она его голос и ощутила его губы на своих губах, глазах, шее.

Чувствуя, что земля уходит у нее из-под ног, Сильвия прильнула к нему всем телом, положив свою голову на плечо, а он, бережно поддерживая ее, гладил золотые кудри.

– Моя! Моя!

Он забыл обо всем на свете в этот прекрасный момент торжества.

Часы, стоящие в углу, пробили пять. Роберт поднял голову.

– Нам нужно отправиться, пока не рассвело, чтобы никто не увидел, – сказал он, почти касаясь своими губами ее губ, которые были так близко. В его голосе звучала нежность, так трогательно контрастирующая с яростной, всепоглощающей страстью, с которой еще несколько минут назад он обнимал ее.

Сильвия усилием воли заставила себя встать. Она уже представила себе, как придется бежать в ночь. Когда они доберутся до границы, наступит рассвет, а затем, при солнечном свете грядущего дня, они станут мужем и женой и наконец, смогут принадлежать друг другу, пусть даже это и продлится всего несколько часов.

Роберт заметил выражение, которое появилось на ее лице при мысли о том, что их ждет в будущем.

– Не смотри так, моя дорогая, – попросил он и, разжав свои объятия, повернулся и прошел к окну. – Прежде чем ты станешь моей, я хочу, чтобы ты знала правду. Ты – единственный человек, которому я это говорю, и это последняя возможность хоть кому-то рассказать обо всем. Пусть хотя бы ты узнаешь и поймешь, что произошло.

Некоторое время он стоял, глядя невидящим взглядом в сторону вересковой пустоши, а затем обернулся к ней.

– Я любил своего брата. Я любил Эдварда так, как никого и никогда не любил, пока не встретил тебя. Я был сильнее, а он – слабее, но мы принимали это, как само собой разумеющееся, и не помню, чтобы в детстве его волновало мое физическое превосходство, а меня – его болезненность. Мы были счастливы. Я думаю, что наша дружба возникла оттого, что и мой отец, и моя мать вели очень активную светскую жизнь. На нас у них времени не оставалось, и мы были полностью предоставлены самим себе.

По мере того, как я взрослел, мне, конечно, становилось все более понятно, что Эдвард ненормальный. Меня отправили в школу, он же остался дома. Когда я приезжал домой на праздники, он не мог принимать участия в тех играх, которые нравились мне, но все же, мы оставались друзьями, хотя теперь, когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что я всегда верховодил. Я был рад иметь слушателя и обожателя. Но я любил его, и он любил меня, и этого нам было достаточно.

Время шло, а Эдвард так и остался ребенком, в то время, как я стал молодым человеком. И только тогда я стал осознавать то, что, вероятно, всегда чувствовал где-то в глубине души: моя мать страдала какой-то одержимостью по отношению ко мне, тогда как к Эдварду испытывала лишь отвращение и неприязнь. Это невозможно было не заметить, потому что она совершенно не скрывала свое отношение к нему. Я воспринимал это более-менее спокойно, потому, что в общем-то уже привык к такой атмосфере. Я в ней вырос. Но когда умер мой отец, ее чувства стали проявляться очень явно.