— Спасибо, — сказала она у отделения милиции и протянула ему деньги.

Он не взял, даже не взглянул сколько, отрицательно замотал головой, опять не сказав ни слова. И никуда не уехал. Кассета с песнями Вертинского давно кончилась, он сидел в тишине. Только дождь стучал по крыше машины.

В милиции она пробыла долго. Паше показалось, что целую вечность. Стало смеркаться. Ему вдруг почудилось, будто она уже давно ушла, исчезла, растворилась в мокрых сумерках, а он не заметил и теперь никогда ее не увидит. Сердце больно стукнуло и остановилось на миг. Впервые за всю свою разумную, спокойную тридцатипятилетнюю жизнь Паша Дубровин не мог думать и анализировать, только чувствовал: если он больше ее не увидит, то, наверное, умрет.

Но она появилась на крыльце отделения, растерянно огляделась по сторонам. Он коротко просигналил. Она шагнула к его машине.

«Надо сказать что-то, иначе она решит, будто я псих, маньяк, испугается, не сядет в машину. На самом деле я и сам не знаю теперь, может, я и правда — псих? Молчу как идиот, волнуюсь. А почему, собственно? Что в ней такого? Я ведь не мог влюбиться с первого взгляда, с полувзгляда… Этого не может быть. С мной, во всяком случае».

— Куда вас подвезти? — хрипло спросил он, выходя под дождь и открывая ей переднюю дверцу.

— Спасибо… — Она улыбнулась растерянно и удивленно. — Мне неловко, вы не взяли денег и уже потратили на меня столько времени.

— Садитесь, — сказал он, — дождь… — Мне нужно на Кропоткинскую. Если вам по пути… — Она все еще не решалась сесть в машину.

— Да, мне по пути.

— Но только на этот раз не бесплатно, — произнесла она, усаживаясь наконец на переднее сиденье, — вы очень меня выручили. На самом деле я здорово опаздываю. У меня спектакль через полчаса.

Когда она опять оказалась в его машине, он немного успокоился.

— У вас спектакль? Вы актриса?

— Балерина.

— Вместо денег пригласите меня на балет, — попросил он.

— Можно и то, и другое, — улыбнулась она. — Вы любите балет?

— Нет. Терпеть не могу.

Она взглянула на него с интересом. Машина стояла на светофоре. В полумраке салона светилось ее лицо, умытое дождем. Глаза казались огромными, совсем черными. Паша впервые решился посмотреть ей прямо в глаза и тут же понял, что пропал. Влюбился, окончательно и бесповоротно.

— И много вы видели балетов? — спросила она.

— Ни одного.

— А по телевизору?

— По телевизору я смотрю только новости, «Очевидное — невероятное», «Клуб кинопутешествий» и старые советские фильмы.

— Это замечательно. В таком случае, я вас приглашаю.

Театр занимал маленький двухэтажный особняк в одном из тихих переулков, неподалеку от Кропоткинской. Она попросила въехать во двор и остановить машину у служебного входа. Ей навстречу выскочила какая-то полная дама в развевающемся шелковом платье и закричала:

— Катя! Ты с ума сошла! В чем дело?

— Викуша, не волнуйся. Я успею. Посади, пожалуйста, этого молодого человека куда-нибудь на хорошее место. Без него я бы пропала. У меня машину угнали.

— Да что ты говоришь! Ужас какой! В милиции была? У меня есть знакомый гаишник, надо дать хорошую взятку, тогда найдут, — тараторила дама.

Они бежали по длинному пыльному полутемному коридору, уставленному огромными кусками разрисованного картона. Мимо проносились люди в гриме, в странных костюмах. Катя сунула Дубровину в руку какие-то смятые бумажки и тут же исчезла за дверью гримуборной.

Противный радиоголос сообщил:

— Внимание! Третий звонок! Артистов прошу на сцену.

Паша разжал кулак. Так и есть, деньги. Несколько десятитысячных купюр. Отличный повод, чтобы дождаться после спектакля… — Пойдемте, — кивнула дама.

Через минуту он оказался в небольшом, полном зрительном зале. Место с краю, в третьем ряду, было чуть ли не единственным свободным. Свет уже погас, живой оркестр играл увертюру. Это была незнакомая модерновая музыка, от которой у Паши сразу заболела голова.

— Подождите! — Он схватил полную даму за руку. — Где мне найти Катю после спектакля?

— У служебного входа, — сердито прошептала дама и убежала.

Павел взглянул на сцену. Там не было никакого занавеса, просто черная пустота и в центре — высвеченное прожектором бесформенное сооружение из фольги и проволоки. Вой оркестра нарастал, сделался невыносимым. На сцене, рядом с непонятной проволочной конструкцией, появились два молодых человека в черных трико. Видны были только белые лица и кисти рук.