А скелеты из семейных шкафов все равно повалятся. От них никуда не денешься.

— Не вздумай брать трубку! — крикнула Жанночка из кухни. — Ты слышишь? Я потом возьму, у меня руки в муке.

Она готовила тесто к поминальному столу. Сегодня только суббота, до понедельника еще много времени, однако начать надо сейчас. Тесто должно сутки отлежаться в холодильнике.

Катин телефон надрывался. Десять минут назад Жанночка слушала, как в трубке молчат и дышат. С ней телефонная истеричка говорить не желала. Ждала, когда Катя возьмет трубку.

— Почему ты думаешь, что это непременно она? — спросила Катя и подошла к телефону.

— Слушай, Орлова, тебе интересно, кто все это придумал? — спросил знакомый хриплый голос. — Я ведь по просьбе звонила. Хочешь узнать, кто попросил?

— Очень просили? — тихо поинтересовалась Катя. — Долго уговаривали?

Катя взяла с книжной полки маленький диктофон.

К нему заранее был подсоединен специальный провод с присоской. Она закрепила присоску на пластмассовом корпусе радиотелефона и включила «запись».

— Зря веселишься, молодая вдова.

— С тобой не соскучишься, — усмехнулась Катя.

— Да я здесь вообще ни при чем. Кому-то показалось, что ты слишком хорошо живешь и тебе пора портить удовольствие. А я согласилась, сдуру.

— Что сдуру, это точно. Но надо отдать тебе должное. Доканывала ты меня от души. Столько хлопот из-за одной только бабской зависти? Не поверю.

Последовала долгая, томительная пауза. Женщина молчала, тяжело сопела в трубку, потом закашлялась, и Катя подумала, что она, наверное, заядлая курильщица, курит крепкие, дешевые сигареты. Наконец хриплый голос произнес:

— Ладно, Орлова. Встретиться надо. Разговор серьезный, не телефонный.

— Хорошо. Где? Когда?

— А почему не спрашиваешь — сколько? — усмехнулась собеседница.

— Ну, ты даешь! — удивилась Катя. — Еще и деньги хочешь получить за свои гадости?

— Хочу. С деньгами у меня плохо.

— Что, работы нет? — сочувственно поинтересовалась Катя.

— Ты, Орлова, на другой планете живешь, — засмеялась собеседница, — можно подумать, ты не понимаешь, что в наше время работа — это одно, а деньги — совсем другое. Ладно, хватит. Я возьму не так много. Три тысячи баксов. И не за гадости. За информацию, важную для тебя. Очень важную, Орлова. Ты уж мне поверь. В общем, завтра в час дня на Гоголевском бульваре, у памятника. Захвати три тысячи, не опаздывай и не вздумай рассказывать никому, в том числе ментам, которые расследуют убийство. Того, кто убил, они все равно не вычислят ни за что. А тебе моя информация поможет. Как говорят врачи, жить будешь. Все, привет, сушеная Жизель.

— Подожди, а как я тебя узнаю? — быстро спросила Катя.

— Не беспокойся. Узнаешь. Я сама к тебе подойду.

— Ну, мало ли кто ко мне подойдет. Я должна точно знать, что это ты. У меня с собой будет такая сумма… Мы ведь встречались раньше, назовись, не стесняйся.

— Не морочь мне голову, Орлова, — усмехнулась собеседница, — я назовусь, а ты сразу ментам меня сдашь. Прямо сегодня. И плакали мои денежки.

В трубке послышались частые гудки. Катя выключила диктофон. Жанночка все это время стояла на пороге комнаты, широко открыв глаза и прижав ко рту руки, обсыпанные мукой.

— Ты молодец, что догадалась записать, — произнесла она громким шепотом. — Что ей надо на этот раз?

— Денег. Оказывается, ее попросили доканывать меня звонками. За три тысячи долларов она скажет кто. Свидание мне назначила. Завтра в час на Гоголевском бульваре.

— Это шантаж! — возмутилась Жанночка. — Я надеюсь, ты не собираешься встречаться с ней?

— Обязательно встречусь.

— Ты серьезно?

— Мне надо на нее посмотреть. Такое ощущение, что я ее знаю. Или знала раньше, в юности… Сушеная Жизель… Кто же так меня называл когда-то? Нет, пока не увижу, не вспомню. Голос знакомый, интонации… Кажется, она сама здорово боится. И не врет.

— Ничего себе, боится! Изводила тебя мерзкими звонками, а теперь требует за это три тысячи долларов! Ты что, и деньги возьмешь с собой?

— Наличные не возьму. — Катя задумчиво покачала головой. — Но, в крайнем случае, сниму с кредитки. Если информация будет того стоить.

Женщина на другом конце провода, на другом конце Москвы, положила трубку и закурила. Она сидела на кухонной табуретке, сгорбившись, опустив широкие полные плечи. Короткие, совеем жидкие светлые волосы были непромыты и взлохмачены, молодое, но болезненно-отечное лицо без косметики казалось совсем бледным, бесцветным.

— Придешь и принесешь как миленькая, — бормотала женщина, — придешь и принесешь. Страшно тебе, сушеная Жизель, хоть и хорошо ты держишься, а все равно страшно. Спеси-то поубавилось. Три косушки мне, конечно, не хватит. Но больше ты вряд ли дашь, Орлова. Даже для тебя три косушки — не три рубля. Сколько лет мы не виделись? Восемь? Да, много воды утекло. Моей крови много утекло, вот что… Женщина глядела в окно, прищурив правый глаз. Едкий дым дешевой сигареты «Магна» стелился по маленькой, неприбранной кухне.