«Все, что могла, я сделала, — устало подумала Ксюша, — ничего мудреного в этом замке нет. Надо просто сначала поднять ручку вверх до отказа, а потом опустить».

Дверь дернулась и приоткрылась. Оставалось только повернуться к нему спиной, чтобы не видеть, чтобы первый выстрел пришелся не на ребенка.

Выстрел прозвучал через секунду, легким хлопком.

— Давай открывай глаза, ну! Все уже кончилось. Эй ты, каскадерка, ты меня слышишь? Хотя бы знак какой подай, что ли. Серега, у тебя нашатырь далеко?

— Надо ребенка отцепить, да как эта дрянь расстегивается, черт, может, разрезать?

— Не надо, зачем хорошую вещь портить? Еще пригодится.

— Все, нашел. Ой ты, малыш мокрый насквозь, вот тебе и подгузники «Беби-драй».

Голоса звучали все отчетливей, в нос ударил резкий запах нашатыря. Ксюша открыла глаза и увидела над собой молодое конопатое лицо, рыжие усы, зеленые глаза. Она лежала на диване в гостиной, укрытая пледом. Вокруг нее стояло несколько человек в камуфляже и бронежилетах. Один держал на руках Машу,

— Ну что, каскадерка, как чувствуем себя?

— Где он? — спросила Ксюша, едва шевеля пересохшими губами.

— Что, хочешь посмотреть? Не советую. Пришлось стрелять на поражение. Мы тут дверь вашу попортили слегка, ты уж извини.

— Его больше нет?

— Нет, успокойся. На вот, водички попей. Да не трясись ты, замерзла, что ли?

Ксюша не могла сделать ни глотка, зубы отбивали звонкую дробь о край стакана. Перед глазами все поплыло, над ней склонилось еще одно лицо, женское, с ободком зеленой шапочки на лбу. Она поняла, что приехала «Скорая» и это врач, почувствовала, как ей щупают пульс, приподнимают веко. У нее не было сил шевельнуться.

Чей-то знакомый голос тихо произнес:

— Ну а если все в порядке, так и не надо ей ничего колоть, она кормящая мать. Пусть просто отлежится, придет в себя. Да, вы можете ехать. Мы с Евгенией Михайловной останемся здесь.

Ксюша окончательно провалилась в тяжелый, обморочный сон, в котором летали черно-белые призраки, складной нож с ромбовидным лезвием самостоятельно плавал в розовом тумане и череп на его рукояти подмигивал рубиновым глазом, а гладильная доска, обтянутая цветастой фланелью, отплясывала канкан. Складные металлические ножки с мелодичным звоном лихо скакали по бескрайней незабудковой поляне.

Проснулась она оттого, что в прихожей кто-то громко крикнул:

— О Господи! Что здесь происходит?

— Доброе утро, Галина Семеновна, приятно познакомиться. Старший следователь Бородин. Вот, пожалуйста, мое удостоверение. Как отдохнули?

— Да в чем дело? Вы можете объяснить, черт возьми?

— А это вам привет из питомника, куда вы благополучно пристроили свою внучку Люсю.

Что-то грохнуло. Приподнявшись, Ксюша увидела сквозь дверной проем, как Галина Семеновна тяжело опустилась на свой огромный чемодан и закрыла лицо руками.

— Илья Никитич, вы что? Разве так можно? — тихо спросила незнакомая женщина, стоявшая рядом с Бородиным.

— Да, Женечка, вы правы, как всегда. Так, наверное, нельзя, — ответил он и обнял женщину за плечи.

— Вот это будет твоя комната. Тебе нравится?

— Да.

— Вот здесь ты будешь спать, за этим столом заниматься.

— А это чья кроватка?

— Эту кроватку мы уберем, здесь спал твой папа, когда был маленький. Теперь она нам не нужна.

— У меня нет папы.

— Люсенька, у тебя есть папа. Он сейчас в больнице, и сегодня мы с тобой поедем его навещать. Вот смотри, здесь для тебя платье, туфли, все, что нужно. Ты умеешь сама одеваться? Или тебе помочь?

— Я умею одеваться. Помогать мне не надо. Чья это кукла? У вас что, есть маленькая девочка?

— Нет, Люся, у меня нет маленькой девочки. Только ты.

— Я большая и не ваша. Когда придет тетя Лиля?