Мужчина шлепнул на стол пачку «Мальборо» с ментолом, долго не мог вытащить сигарету и прикурить. Каждое его движение казалось слишком резким и неловким. Он либо сильно нервничал, либо был болен, а возможно, и то, и другое. Блондинка, напротив, выглядела человеком здоровым и спокойным.

— Но я хочу прийти, — произнес он, затягиваясь и выпуская дым из ноздрей, — это же бред, Лиля! Что значит, ты не приглашаешь? Мы взрослые люди.

— Это ты взрослый? — Она засмеялась, сверкнув мелкими белоснежными зубками. — Ты взрослый? Ой, я тебя умоляю…

— Не вижу ничего смешного. Я уже купил подарок, и вообще, ты не имеешь никаких прав, по документам ты никто.

— Вот как? — Она склонила голову набок и высоко подняла брови. — Ну, если на то пошло, настоящие документы у меня, они в полном порядке, и в них твое имя нигде не зафиксировано. — Лиля залпом выпила воду. — Как раз ты никто, а я совсем наоборот. Скажи спасибо своей предприимчивой маме. Она все отлично устроила.

— Вот маму давай оставим в покое, — Олег избегал смотреть ей в глаза и уставился в свою кофейную чашку, — сейчас не о ней речь. Допустим, ты не хочешь, чтобы я приходил. Что дальше?

— Дальше я собираюсь обращаться в официальные инстанции, заявлять о подлоге документов и не только. Есть кое-что более серьезное. Значительно более серьезное.

— Слушай, ты можешь выражаться яснее, без этих дурацких намеков?

— Пока не могу. Но обещаю, что скоро все мои неясные намеки прояснятся.

— Нет, а что произошло? Ты спокойно жила все эти годы и вдруг взорвалась ни с того ни с сего. В чем дело? Десять лет ситуация тебя полностью устраивала, а теперь ты собираешься обращаться, как ты выразилась, в официальные инстанции. В суд, что ли?

— Совершенно верно, в суд.

— И в чем ты нас обвиняешь?

— Тебя ни в чем. А вот матушку твою гениальную я обвиняю. И поверь, это очень серьезно.

— Ой, ну хватит, — он махнул рукой, — неужели тебе охота затевать всю эту бодягу, вмешивать кретинов-чиновников в наши семейные дела? В конце концов все происходило по твоему молчаливому согласию. Тогда надо было думать, десять лет назад. А сейчас поздно и глупо.

— Да, — кивнула она, — поздно и глупо. Не спорю.

— Ну, и зачем тебе это нужно? Объясни, чего ты хочешь, давай спокойно все обсудим, договоримся.

— Мы никогда не договоримся, — блондинка тряхнула короткими вьющимися волосами, — я согласилась встретиться с тобой только потому, что мне тебя очень жаль. Но учти, эта жалость ничего в моих планах не изменит. И все, хватит об этом.

— Хватит?! — выкрикнул мужчина неожиданно визгливым голосом. — Что значит хватит? Ты долго будешь надо мной издеваться? Сидишь, спокойная, вежливая, и угрожаешь судом! — Он раздавил сигарету, обжег палец, поморщился и поднес его к губам. — Что мы тебе сделали? Десять лет никаких претензий, и тут вдруг, без всякого предупреждения…

— Не кричи, Олег, — в светло-серых глазах мелькнула жалость, — ты ничего мне не сделал, ты вообще вряд ли способен на какие-либо сознательные действия. А вот мама твоя… Ладно, я сказала, лучше не надо об этом. Я не издеваюсь над тобой. Пожалуйста, давай прекратим этот разговор. Ты слабый, глубоко несчастный человек, я уже сказала, мне тебя очень жаль. Прости, мне пора. — Она поднялась и, взглянув на него сверху вниз, тихо добавила:

— Тебе лечиться надо, ты очень плохо выглядишь. Все, до свидания.

— Подожди, — он поймал ее руку и потянул так резко, что она чуть не упала, — сядь, ты ничего не объяснила, и главное, ты не объяснила, почему я не могу прийти?

— Потому, что это мой дом и я не хочу тебя там видеть. Если ты явишься, я просто не открою дверь.

— Господи, ну почему? — простонал он.

— А тебе не приходит в голову, что мне очень больно видеть тебя в своем доме? Да, ты ничего не сделал. Однако твое бездействие было хуже преступления. Даже статья такая есть в Уголовном кодексе: оставление в беспомощном состоянии. Я знаю, ты был еще беспомощней, чем Ольга, но ее нет, а ты жив. Не приходи, очень тебя прошу.

— Значит, я виноват, что жив? Ну, прости, эту вину я искуплю. Не сейчас, конечно. Дай мне срок еще лет двадцать или тридцать. Хорошо?

— Перестань, — устало вздохнула Лиля, — хотя бы сейчас не юродствуй.

Он открыл рот, помотал головой, привстал, опершись на стол, выпуклые карие глаза вспыхнули, что-то должно было сорваться с языка важное, резкое, но не сорвалось. Глаза угасли, медленно, как свет в кинотеатре.

— Возьми подарок, — буркнул он и достал из кармана маленький красный футляр, — здесь сережки золотые, она ведь любит всякие побрякушки.