– Товарищ батальонный врач! Разрешите, - сказал он и, не дожидаясь ответа, взял скандалиста за ворот, подвел к порогу и, поддав коленом, выпроводил за дверь.

– Иди, гад, не хочешь своего командира слушаться, лижи сапоги фрицу!
– проговорил он.

Это минутное происшествие словно прояснило всем головы. Люди вспомнили, что существует взаимная выручка.

Доктору больше не пришлось никого уговаривать: пленные уже сами один за другим освобождали камеру. Доктор подозвал к себе рослого солдата. Тот подошел и вытянулся по стойке "смирно".

– Вольно, - сказал доктор.
– Будем знакомы, меня зовут Василий Петрович, пока этого довольно. А вы кто?

– Я младший командир Фаттахов Зиннур, разведчик, - ответил тот. Он волновался, и в его произношении чувствовался татарский акцент.

– Хорошо, товарищ Фаттахов, вы будете старшим по этой комнате. Сюда никого не впускайте. А вы, - сказал доктор, взглянув на меня, - подметите хорошенько полы!

Василий Петрович вышел. Зиннур Фаттахов стал у входа. Я принялся за полы. Эта нехитрая работа вдруг увлекла меня. Мы точно избавились от плена, и жизнь наша потекла по-новому.

– Человек-то, видать, хороший. Это я про доктора, - заметил Фаттахов.
– Нам надо самим о себе заботиться, фашистам на нас наплевать...

Не успели мы разговориться, как в камеру потянулись больные и раненые. Фаттахов ногтем отмечал на косяке число поступающих: ему, как начальнику "лазарета", нужно было точно знать количество больных.

Вскоре вернулся и Василий Петрович. Больные и раненые не сводили с него глаз. Доктор был для них единственной надеждой.

– Спасибо, вы очень чисто подмели полы, - сказал Василий Петрович, окинув меня добрым взглядом.

Пожалуй, впервые в жизни я почувствовал волнующий смысл простого слова "спасибо". На многие годы запомнилась мне благодарность человека, который и сам-то был на волоске от смерти.

– Что мне еще сделать?
– обратился я к Василию Петровичу. Так хотелось помочь ему.

– У вас же есть дело...
– ответил он.

Я понял. Василий Петрович пожелал мне счастливого пути.

Во дворе вдруг раздалась немецкая команда. Начиналась, как обычно, вечерняя поверка. Выходить на построение должны были все - и больные и раненые.

Василий Петрович посмотрел в окно.

– С места никому не подниматься, - сказал он.

– Опять бить будут, - проговорил кто-то со стоном.

Василий Петрович промолчал. Он лишь побледнел и стиснул зубы. Глаза его сощурились, на лбу резко обозначились морщины.

– Лежите все и не двигайтесь, - сказал он решительно и стал у двери.

– Ты тоже ляг, - сказал он мне, - и стони.

Я лег между больными, схватился за живот и приготовился стонать.

– Айн, цвай, драй, - доносилось со двора.

Немецкие солдаты пошли по камерам. Дробный стук кованых сапог приближался к нам. Вот с силой рванули дверь. Два солдата вошли в камеру.

Василий Петрович сразу предупредил их:

– Алле зинд кранкен*.

– Вас?** - прокричал один из немцев и, оттолкнув врача в сторону, двинулся на больных.

Василий Петрович снова преградил ему дорогу.

– Их бин доктор***, - сказал он.

_______________

* "Все больные".

** "Что?"

*** "Я доктор".

Немец вдруг растерялся. Но это продолжалось лишь мгновенье, он размахнулся и ударил Василия Петровича резиновой палкой по голове. Доктор побледнел. Но на ногах он стоял твердо. Не успел немец занести палку для второго удара, как один из раненых вскочил с места и, превозмогая боль, быстро заковылял к немцам.

Василий Петрович перехватил его.

– Что ты делаешь, сумасшедший! Я не разрешаю!
– крикнул он, удерживая раненого.

Но тот, сморщив лицо, со стоном сорвал с ноги грязную марлевую повязку. Икра у него была размозжена и гноилась, виднелась обнаженная кость. Пленный хотел убедить немца, что здесь в самом деле лежат тяжелобольные. Через несколько секунд он побледнел, как полотно, и вдруг упал Василию Петровичу на руки. Он был без чувств. Немцы переглянулись между собой и попятились назад...

Василий Петрович осторожно уложил раненого на пол. Тот был еще очень молод, вряд ли бритва хоть раз касалась его щек. Время от времени у Василия Петровича вздрагивали плечи. Он плакал над лишившимся чувств солдатом. Гитлеровцы ушли. Они могли быть довольны сегодняшним днем.

ДЕНЬ НА ВОЛЕ

Если бы я вел дневник моей лагерной жизни, то сейчас он оборвался бы. В этот день я бежал из лагеря.

Я и сам не ожидал такого удачного случая, хотя мысль о побеге ни на минуту не оставляла меня. Ночами она не давала уснуть, а на заре подымала на ноги, словно толчком в бок.