– Потерпи, брат, потерпи, - говорит он.
– Ждать теперь недолго. Мы уже все приготовили. Вот скоро перенесем тебя в мертвецкую. Смотри, чтобы ни звуку, понятно? "Умри!.."

От этих слов меня бросило в дрожь. А если я на самом деле умру? Но обнаруживать свой страх мне не хотелось.

– Понимаю, не беспокойся, - сказал я, силясь приободриться, и попытался улыбнуться Панченко. Но с его лица не сходило беспокойство.

Панченко ушел. Ночь стала еще непроглядней. В бараке было как в бездонной пропасти.

Я привстал с места. Попробовал шевельнуть руками. Силы еще не совсем оставили меня.

Перед рассветом пришли Панченко с Никитой. Говорили они шепотом.

– Ну, пора.

Эти слова молнией пронзили меня. Настало время! Настало время бежать! "Может, через час мы уже будем на воле", - думал я возбужденно.

– Вставай, - сказал Панченко и взял меня под руку. Он хотел поднять меня на ноги.

– Нет, я сам, - сказал я и, собрав все силы, встал. Но не успел я и шагу ступить, как меня будто подкосило. В подошвы впились тысячи игл. Голова закружилась.

В таком состоянии я не мог двигаться. В побеге я обрек бы друзей на верную неудачу. Со мной погибли бы еще двое.

Я не имел права становиться обузой для них.

Раздумывать было некогда. Каждая минута на счету. Нужно было сказать свое слово.

– Не под силу мне, - выговорил я с трудом.

– Как это "не под силу"? Дурак! Мы же сами поведем тебя, - возмущенно проговорил Панченко и снова взял меня под мышки, пытаясь поднять.

– Уходи, уходи!
– едва не крикнул я, отталкивая его.

Друзья делали вид, что не придают значения моему состоянию. Никита пощупал мне лоб рукой.

– Никакой температуры нету, - проговорил он.

– Да он просто ломается!
– вставил Панченко.

Я чувствовал, что они норовят как-нибудь подхватить меня с места и унести. Но было поздно. "Все равно умирать, - решил я.
– Выберутся товарищи благополучно - расскажут про меня. И когда-нибудь весть обо мне дойдет до родины. И не всеми забытый уйду я из жизни". Только этого я и хотел теперь. Горька была мне эта разлука, но - неизбежна.

– Чего вы дожидаетесь? Уходите. Никуда я бежать не собираюсь...

– Неужели так и расстанемся, - тихо проговорил нагибаясь Никита, ко мне. И я почувствовал, как крупная капля упала с его щек мне на лоб. Это разозлило меня. Но ведь в этой слезе была и любовь друга... Хотелось разреветься, как мальчишке. Губы вздрогнули, но я взял себя в руки.

– Прошу вас, уходите, пожалуйста, и оставьте меня в покое. Понимаете?
– сказал я, порываясь подняться из последних сил.
– Последнее мое вам слово: добирайтесь живыми-здоровыми до своих, а от меня поклон...

Что было потом, я уже не помню.

...Кто-то пожал мне руку, кто-то расправил на мне шинель. Стало хорошо и покойно. Словно какая-то добрая сила приняла меня на свои мягкие крылья и помчала куда-то далеко-далеко.

Я открываю глаза. Вокруг лежат какие-то тощие люди. Руки у них тоненькие, шеи - как веревочки, головы огромные. Носы заострены, щеки провалились. Я гляжу, никого не узнавая вокруг.

Люди разговаривают на непонятном мне языке. Я удивленно озираюсь, пытаясь хоть что-нибудь припомнить.

Ведь я только что был дома, играл с дочкой на улице. А сейчас очутился на какой-то другой земле. Ничего не понимаю.

Постой-ка, ведь я болел. Ну да, болел. Выходит, все, что я сейчас вижу, - это только бред, только обман зрения, мираж какой-то. Я опять закрываю глаза, чтобы снова забыться.

– Ну, брат, крепко же тебя потрепал тиф, уж я думал, концы отдаешь...
– неожиданно прозвучало рядом.

Я с трудом приподнялся, сел и посмотрел на говорившего.

– Кто вы? Я не узнаю вас.

– А после болезни, дружок, это всегда так, - ответил сосед и о чем-то задумался.
– Мы с тобой виделись в том бараке, помнишь, я сидел, рисовал, а ты подошел и стал смотреть...

– Позволь, а где мы сейчас находимся?

– Мы в лагере, в плену.

Не успел он проговорить это, как я встрепенулся, будто только что свалился с неба. Все стало понятно. Увы, сон я принимал за явь, а явь казалась мне бредом.

– Это правда?!
– вскрикнул я в ужасе.

Парень молчал. Тут я сразу припомнил друзей: Никиту, Панченко, и невыразимая тяжесть обрушилась на сердце. Я невольно опустил голову. Они уже на воле. А я остался. И смерть меня не пожалела - не вырвала из когтей страданий и позора.