Познакомились они в те месяцы, перед полным его расформированием, когда в воркутинском Речлаге был отменен свирепый режим спецлагеря и его заключенных брали теперь даже в качестве вспомогательных рабочих в геологические и топографические партии. В одной из таких партий и встретились "и. о." коллектора группы, заключенный Гене и молодая геологичка. Она, впрочем, была уже замужем за пожилым, солидным геологом, жила в городе и имела ребенка.

Случается, что недопустимая с филистерской точки зрения разница социальных положений, возраста и характеров не препятствует, а как раз содействует сближению мужчины и женщины. В таких случаях часто приводят старинное выражение о ветре, задувающем слабый огонь и раздувающем сильный. Если же не ограничиваться столь общими аналогиями, то за объяснением подобных явлений следует обращаться к психологии, прежде всего женской. В женской психике сострадание к трагической судьбе мужчины, особенно талантливого - неважно действительным или только воображаемым является его талант,- нередко трансформируется в искреннюю и большую любовь. Если же эта любовь к тому же еще и табу, то тогда старая метафора об огне и ветре приложима уже вполне, так как романтика запретного обостряет, а следовательно, и усиливает вспыхнувшее чувство. Объяснить ответное чувство немолодого, изголодавшегося по женской ласке и состраданию мужчины намного проще. Тут в любовь может вылиться уже одна только неизъяснимая благодарность за проявленное к нему душевное, женское тепло.

Так или иначе, но взаимная и тайная любовь возникла и оказалась устойчивой против всех ветров все еще нелегкой и неустроенной жизни. И когда Владимир Евгеньевич получил наконец право покинуть неприютные края, он уже не мог отказать себе в возможности, хотя бы изредка, встречаться со своим другом-женщиной. Это она своей верой в его талант поддержала в нем решение писать, сумела растопить многолетний лед отчужденности и скрытости, по крайней мере по отношению к ней самой, разглядеть в угрюмом и замкнутом человеке тепло сострадания к людям такой же судьбы. С самоотверженностью любящей женщины она была готова даже бросить мужа, относительно комфортабельную жизнь и ехать с Гене в совсем уж необжитые места. Он, однако, от такой ее жертвы мягко, но решительно отказался. Согласие на эту жертву было бы с его стороны эгоистическим злоупотреблением женской привязанностью. Что мог дать взамен страдающий человек с начинающим пошаливать сердцем, да еще запойный пьяница? Будет лучше, если от времени до времени она будет посещать его, когда это позволят обстоятельства, транспорт и состояние дорог. Тогда в промежутках между встречами он будет жить их ожиданием, которое иногда дает больше, чем само общение с женщиной. И, конечно, работой.

Все это было слишком резонно, а любовница Гене слишком большим его другом, чтобы не согласиться с ним. Пользуясь всякими предлогами, на тракторном прицепе-фургоне или вездеходе она делала крюк в несколько сот километров, чтобы побыть с ним один-два дня. Это случалось очень не часто, всего два-три раза в год.

Писатель в такие дни совершенно преображался. Из бирюка и нелюдима он превращался в словоохотливого, почти веселого человека, правда, только тогда, когда никого, кроме его гостьи, рядом не было. Он читал ей свои рассказы и с явным удовольствием, хотя и некоторым недоверием, выслушивал ее похвалы. Говорил о главной идее, которую он старается вложить в свои произведения, и о способах эту идею выразить. Она заключалась в том, что среди падших и отверженных можно и должно разглядеть Человека. Отшельник и мизантроп с виду, Писатель в душе был добр и снисходителен к людям.

Несмотря на ее просьбы, он дарил подруге свои произведения скупо и неохотно. Их автор считал, что ничего по-настоящему готового у него пока нет. Все еще не совершенно, все требует доделок и переработок.

Его все больше мучили сомнения в своем таланте, хотя это, казалось бы, и не должно было иметь для него особого значения. Все равно ведь вся его писанина умрет вместе с ним. Тут было странное, мучительное своей нелепостью противоречие. После отъезда гостьи Писатель впадал в еще большую хандру и вскоре запивал. Так при алкоголизме бывает всегда, причина и следствие тут взаимодействуют.

Вино усиливает меланхолию, меланхолия вызывает новые приступы пьянства. Порочный круг замыкается сам по себе и как тяжелое колесо катится с горы, увлекая с собой и человека. Гене все чаще пил мертвую, хотя и знал, что для него это кратчайший путь в могилу. Ну, а кто по нем заплачет? Эта, которая любит его вопреки здравому смыслу и своим жизненным интересам? Да, наверно. Но он в ее жизни не более, чем балласт. И чем скорее этот балласт свалится с ее плеч, тем лучше. Колесо катилось вниз, все убыстряясь.

Однажды коллектор экспедиции, вернувшись из очередного похода в тундру, не доставил собранных образцов пород, хотя они были там срочно нужны. Значит, заболел или запил. К Гене послали человека. Тот долго стучался в запертую изнутри дверь его избушки, а потом стал на завалинку и поверх газеты, заменявшей на оконце занавеску, заглянул внутрь. Хозяин коллекторской лежал на полу, подвернув под себя голову и прижав к сердцу обе руки. Вскрытие показало, что он умер от инфаркта в состоянии тяжелого опьянения.

В избушке поселились другие. Кроме нехитрого скарба покойного они унаследовали от него еще ворох каких-то бумаг, небрежно сброшенных в посылочный ящик. Бумаги были исписаны неразборчивым, неряшливым почерком, измараны и исчерканы во всех направлениях. Никуда, кроме как на растопку, они не годились. Правда, кое-кто из знавших о писательстве покойного коллектора из любопытства взял себе часть этих бумаг. По ним сделали вывод, что Гене и впрямь был писателем. И даже развеселым, судя по откровенности, с которой он воспроизводил в своих коротеньких рассказах язык лагеря. Рассказики посмаковали, а потом потеряли их. Когда, прослышав о смерти Гене, в поселок приехала его любовница, от рукописей Писателя не осталось уже почти ничего.

Она долго стояла над могилой покойного друга на крохотном кладбище за околицей. Бугорок бурого торфа над этой могилой был самым свежим из насыпанных здесь, но и он начал уже заметно оседать. Болотистая почва тундры делала свое дело. Облетели и бумажные цветы с казенного венка, возложенного на могилу труженика экспедиции ее разведкомом. Его проволочный каркас успел уже густо заржаветь и был почти того же цвета, что и тундра вокруг. Начинались холодные дожди, короткое и грустное здешнее лето кончилось. Одинокой плачущей женщине казалось, что хмурые и низкие дали осеннего Заполярья тоже набухают слезами. Последний взгляд на убогую могилу она бросила уже из окна вездехода.