— Кровать с пологом есть в покоях королевы Анны, — сказала она. — Но комнаты выходят на север, и под ними подъездная дорога. Вид на юг гораздо приятнее, особенно когда цветет Prunus Floribunda. [54]

Папа приложил палец к носу. Затем наклонился к уху леди Уиндэм.

— Придержите вашу Prunus Floribunda для других, — сказал он громким шепотом. — Когда я приеду с визитом в Колдхаммер, с меня хватит, если будет цвести моя хозяйка.

Слова Папы оставили леди Уиндэм совершенно равнодушной, и на ее невозмутимом челе ровно ничего не отразилось.

— Боюсь, что вы не садовод, — сказала она.

— Не садовод? — запротестовал Папа. — Цветы моя страсть. Все, что есть в Природе растущего, приводит меня в восторг. Когда мы были молоды, моя жена и я часто босиком бродили по лугам и пили росу с лепестков лютиков. В Колдхаммере я к этому вернусь. Селия будет бродить со мной. Мы будем бродить все вместе. Скольких из нас вы принимаете? Моего пасынка Найэла? Мою старую любовь Фриду?

Он сделал легкий жест рукой, которым в своей щедрости, казалось, обнял голов двенадцать.

— О, разумеется, — сказала леди Уиндэм. — Привозите кого желаете. Если понадобится, мы можем разместить человек восемнадцать…

В ее голосе прозвучало некоторое сомнение. Антипатия боролась с вежливостью. Когда взгляд леди Уиндэм остановился на Фриде, чья шляпа в этот момент выглядела еще более нелепо, Найэл понял, что она пытается определить, какие родственные узы их связывают. Значит, Фрида бывшая жена, а Найэл ее сын? Или все они незаконнорожденные? Впрочем, не важно. Не стоит об этом думать. Манеры прежде всего. Ведь Чарльз уже женился на Марии; она, во всяком случае, кажется такой приличной девушкой, такой неиспорченной.

— Мы будем рады видеть всю вашу семью, — сказала леди Уиндэм. — Не так ли, Доббин?

Лорд Уиндэм пробормотал что-то нечленораздельное и вытащил часы.

— Чем они занимаются? — спросил он. — Им пора переодеваться. Вот что хуже всего в таких делах. Сколько можно липнуть друг к другу? — Он взглянул на стенные часы. — Они не отстают?

Вот так Делейни и оказались в Колдхаммере. Это было большое, величественное здание; видимо, строить его начали еще до Тюдоров, да так и не довели до конца. Время от времени к нему пристраивали очередной флигель. К обрамленной колоннами парадной двери вела широкая каменная лестница. От окружающего парка дом был отделен рвом, который Уиндэмы называли Ха-Ха. С южной стороны здания, за террасой были устроены площадки для развлечений. Когда притупилась острота первых впечатлений, Мария нередко задавала себе вопрос: каким развлечениям можно на них предаваться? Слишком много извилистых дорожек, утрамбованных прилежными садовниками, расходилось в разные стороны; симметричные ограды из конусообразных тисов закрывали вид. Ничто не росло по воле природы, все было тщательно распланировано. По бокам террасы стояли каменные львы с зевами, разверстыми в несмолкающем реве. Даже небольшую рощицу, единственное место для прогулок в дождливую погоду, издали напоминавшую рисунки Рэгхэма, портил неуместный там пруд с лилиями, на берегу которого сидела, прижавшись к земле, свинцовая лягушка.

— Эта старая лягушка мое первое воспоминание в жизни, — сказал Чарльз, когда впервые привез Марию в Колдхаммер.

И Мария, делая вид, что восхищена скульптурой, тут же подумала, хоть и испытала при этом чувство вины, что лягушка обладает досадным и даже зловещим сходством с самим лордом Уиндэмом. Найэл, разумеется, тоже сразу обратил на это внимание.

— Старую одежду для деревни, — сказал Папа перед поездкой. — Старая одежда как раз то, что надо. Того, кто отправляется в деревню в лондонском костюме, следует исключить из его клуба.

— Только не старый свитер, он весь в заплатах из моих чулок, — запротестовала Селия. — И не пижаму с дырявыми брюками.

— Я буду спать один в огромной кровати с пологом, — сказал Папа. — Если, конечно, ее светлость не соблаговолит посетить меня. Как по-твоему, на это есть шансы?

— Один против ста, — ответила Селия. — Если не случится чего-нибудь вроде пожара. Только не этот галстук, Папа. Он слишком яркий.

— Мне обязательно нужен цвет, — сказал Папа. — Цвет — это все. Красный галстук отлично подойдет к твидовому пиджаку. Такое сочетание лишено официальности. К черту официальность.

У Папы было слишком много багажа. Целый чемодан лекарств, коричное масло, настойка росноладанной смолы, даже шприцы и резиновые трубки.

— Как знать, дорогая, — сказал Папа. — Я могу заболеть. Может быть, мне придется провести в Колдхаммере несколько месяцев, и около меня день и ночь будут сидеть две сиделки.

— Но, Папа! Ведь мы едем всего на одну ночь.

— Когда я собираюсь в дорогу, то собираюсь на всю вечность.

И он крикнул Андре, чтобы тот принес трость пальмового дерева, когда-то подаренную ему лордом-мэром, а также гавайские рубашки и соломенные сандалии на случай жаркой погоды. А еще том Шекспира и несокращенное издание «Декамерона» с иллюстрациями какого-то француза.

— Старику Уиндэму это, наверное, понравится. Я должен сделать подарок старику Уиндэму. Вчера в «Бампусе» [55] я заплатил за них пять фунтов.

Было решено нанять такси, поскольку в Папиной машине на всех не хватило бы места. Во всяком случае, с багажом.

Накануне поездки Папа совершил роковую ошибку — купил себе кепку. Он был убежден, что к твидовому костюму необходима именно кепка. Она была новой и выглядела таковой. Не только новой, но и на редкость вульгарной. В ней Папа походил на уличного торговца в Пасхальное воскресенье.