Вслед за «Маркизой де Ганж» Сад в 1812 году написал «Аделаиду из Брунсвика, принцессу Саксонскую». В это время возраст маркиза приближался к семидесяти двум годам, и роман отчетливо показывает, что его интеллект начал сдавать. Не слишком удачным оказался и выбор темы. Характеристики лишены точности, а скитания героини по Европе одиннадцатого века вскоре навевают скуку. До 1954 года роман оставался неопубликованным. К этому времени он обрел ценность как садовский раритет. Естественно, в произведении нет ни намека на непристойность и неприличия. Мораль Сада сводится к тому, что человечество может найти спасение только с Божьей милостью.

Слабость повествования характерна также и для последнего художественного повествования маркиза — «Тайной истории Изабеллы Баварской, королевы Франции». Над созданием и правкой этого романа Сад трудился с весны 1813 по осень 1814 года. Королева живет в конце четырнадцатого — начале пятнадцатого века. Автор представляет ее похожей на Жюльетту, упивающуюся злом, но действующую в реальной жизни. В частной жизни она ищет усладу в борделях, на публике — участвует в ряде преступлений. Королева помогает свергнуть Ричарда II, монарха Англии, способствует смерти Жанны д'Арк. Франция тем временем страдает от разорительных междоусобиц и несчастий иностранной интервенции. После триумфальной победы Генриха V при Азинкуре, страна становится едва ли не пешкой английского монарха и его политики. Несмотря на сенсуализм тематики, не составляет труда понять, почему этому произведению также пришлось ждать пятидесятых годов двадцатого столетия, чтобы быть опубликованным.

Любимым занятием маркиза в Шарантоне стала постановка пьес. Этот род деятельности предоставлял ему больше возможностей для выхода эмоциональной энергии, чем написание исторических книг. Для последующего поколения Сад-постановщик спектаклей обладал романтическим ореолом и притягательностью, которых не доставало Саду-писателю, автору литературных произведений и оригинальных мыслей. Но факты не соответствуют легенде. Согласно Ипполиту де Коллену, офицеру-кавалеристу, бывавшему в Шарантоне, ложно звучит сама идея, что пьесы ставились и разыгрывались обитателями сумасшедшего дома. Постановкой пьес занимались профессионалы, да и играли тоже профессионалы. Лишь отдельным заключенным, вроде Сада, позволяли исполнять второстепенные роли. Для большинства пациентов смысл терапии заключался не в непосредственном участии, а в просмотре драмы. Сам Колен сомневался в целесообразности подобных мероприятий, считая, что возбуждение, вызываемое этими спектаклями, скорее волновало, а не успокаивало больных.

Вероятно, гостей, приезжавших в Шарантон для просмотра спектаклей, прогрессивные взгляды аббата де Кульмье восхищали больше, чем его подопечных. Маркиз, пользуясь возможностью, также приглашал в местный театр кое-кого из своих знакомых. Однажды его гостьей стала мадам де Кошеле, статс-дама голландской королевы. Но министры Наполеона, похоже, в скором времени начали разделять сомнения Колена относительно полезности влияния театра на психическое состояние душевнобольных. В 1813 году подобные представления в сумасшедшем доме были запрещены.

До конца жизни Сад оставался верен Констанц, и она — ему. Из всех членов своей семьи, действительную привязанность он испытывал лишь к старшему сыну, Луи-Мари, который увлекался не только искусством и музыкой, но также написал и опубликовал первый том «Истории французского народа». Молодой человек охотно навещал отца и мог бы, поддавшись на уговоры, попытаться выхлопотать ему свободу. Он мог бы сделать это, но, кроме всего прочего Луи-Мари был патриотом своей страны и солдатом. В период, когда Франция сражалась против государств всей Европы, он ушел в армию и участвовал в восточной кампании Наполеона, находился в рядах сражающихся при Йене в 1806 году. На другой год его имя упоминалось в донесениях. Похоже, ему было суждено реализовать все несбывшиеся военные амбиции отца, одолевавшие того в шестидесятые годы прошлого века. Но в 1809 году Луи-Мари оказался среди тех, кого направили в итальянские провинции новой империи Наполеона для усмирения политически неблагонадежных. 9 июля, нарвавшись на засаду близ Отрано в Апулиа, сын Сада погиб.

С ним умерли и надежды маркиза Сада. Его судьба всецело оказалась во власти младшего, придирчивого сына, Донатьена-Клода-Армана, который слышать не желал о возможном освобождении отца из Шарантона. Правда, у Сада оставалась еще дочь, Мадлен-Лаура, но в его жизни она не играла сколько-нибудь заметной роли. Замуж Мадлен-Лаура не вышла и в 1844 году скончалась в Эшоффуре, где ее похоронили рядом с матерью. Наследство отца должно было перейти Донатьену-Клоду-Арману. В 1808 году тот задумал жениться на кузине, Луизе-Габриеле-Лоре де Сад. Находясь в заточении Шарантона, Сад проклял сей брак и хотел добиться запрета официальной церемонии, но семья напомнила властям, что когда-то его имя значилось в списке эмигрантов. Конечно, было глупо ожидать, что теперь против маркиза могут быть приняты какие-либо меры, но это указывало на недоверие к нему. Таким образом, бракосочетание, несмотря на его несогласие, состоялось.

После этого в Эшоффуре скончалась жена Сада. В жизни маркиза она оказалась самой печальной фигурой — это стало еще заметнее на склоне лет. Видная в 1763 году невеста, Рене-Пелажи, утратив величавую статность, стала сначала тучной, а затем ее изуродовала водянка. Кроме того, она ослепла. Сад давно не видел супругу, но смерть его «chere ami» глубоко подействовала на него. К тому времени, когда ему исполнилось семьдесят, они прожили в разлуке двадцать лет. Жесткий романист, маркиз в среднем возрасте высмеивал глупость сострадания; став же стариком, у себя в комнате, в приюте Шарантона, теперь он рыдал. Сад легко расстраивался при мысли о людях, которые когда-то были ему близки. В своем дневнике он записал, что горько плакал в 1807 году, на сороковую годовщину смерти отца. Когда заболела Констанц, он снова обливался слезами, переживая за ее здоровье.

К счастью, подруга жизни все же поправилась.

К этому времени она сама стала матроной средних лет, мечущейся между Шарантоном и Парижем по собственным делам и по поручению старого господина, ее давнишнего компаньона. Порой возникали страхи, что Сада отправят назад в Бисетр, если его манеры не изменятся к лучшему, хотя хорошее поведение никогда не было свойственно ему. Вероятно, только мысль о разлуке с Констанц заставляла маркиза в таких случаях усмирять свой нрав и делать так, как велели его тюремщики. Правда, казалось маловероятным, чтобы угрозы делались всерьез. Семья Сада не могла согласиться с подобным перемещением. Донатьен-Клод-Арман, несомненный глава дома, питал отвращение к работам отца, однако существовала значительная разница между сыном человека, помещенного в больницу, и отпрыском осужденного.