– Ну да, мои, - сказал я.
– Неужели вы не знали? Одичали вы тут как-то.

– Слушай, - сказал Борис, - сколько можно разыгрывать? Расскажи-ка, что будешь делать? Я тебе нужен?..

– Да ведь я говорил. Вильгельм Телль.

– Ну да. А на выход?..

– На выход "собачку".

– "Собачку"?

Было видно, что ему по душе мое пристрастие к старым "классическим" репризам. Но что-то его тревожило.

– Да, - сказал я, - "собачку". А что? Ты имеешь что-нибудь против?

– Да нет, - сказал он нерешительно.
– Я ничего не имею против. Но ведь ее давно не делают. Вышла из моды. Забытые страницы.

– Ну да, беззубое зубоскальство...

– Безыдейщина, - вздохнул Жек.
– Куда там!

– Тогда сделаем так, - сказал я.
– "Добрый вечер!
– скажу я.
– Здрасте! Я клоун! Разрешите мне приветствовать вас от имени всего нашего дружного, спаянного коллектива.

Вот бежит речушка,

А за нею лес!

А над ним сияют

Огни только что открытой,

но довольно-таки мощной ГЭС".

– Во-во!
– сказал Жек.
– Очень хорошо. Все будут хохотать как сумасшедшие. Они попадают прямо со стульев. Пойду соломки постелю.

– Понимаешь, я какой-то странный, - сказал я, - чокнутый, наверно. Мне хочется, чтобы они действительно смеялись. Наяву. Раз я клоун и раз я к ним вышел, они должны смеяться. Понимаешь, я чокнутый, и мне так кажется. Иначе я никуда не гожусь. И не беспокойся, они будут смеяться вполне идейно. Я это умею. Я живу как раз для этого, уважаемые члены дорпрофсожа!

– Разошелся, - сказал Жек, - кипятится...

Я сказал:

– Если они не смеются, если они не будут смеяться, когда я выхожу в манеж, можете послать меня ко всем собачьим свиньям. Меня вместе с моим париком, штанами и репертуарным отделом Главного управления цирков.

– Тише, - сказал Жек, - говори шепотом. Начальство услышит - голову оторвет.

– Плевал я на твое начальство.

– Замолкни, Жек, - сказал Борис, - не зли его. Ведь он же перед выходом. Ему сейчас работать...
– И он повернулся ко мне.

А я не злился. Сказал, что думаю, вот и все.

– Ты где остановился?
– спросил Борис.

– Еще нигде. Прямо с вокзала в цирк. Прошел наверх, заглянул в малый коридор, а на дверях моя афиша. Ты устроил?

– Ну, я, - сказал Борис.

– Спасибо, - сказал я, - это здорово, когда есть собственная гардеробная. Маленькая, но своя. Это дом.

Да, да. Мы бездомные бродяги, и для нас своя отдельная гардеробная это дом и мир. Не люблю гримироваться в длинной общей комнате на восемнадцать человек, в комнате, где шумно, как на стадионе, и где твоя соседка справа, юная акробатка, - обязательно кормящая мать, а сосед слева занят тем, что целый день лечит собачку-математика от нервного расстройства.

– Спасибо, - сказал я еще раз.

– Вы заслужили, родные.
– Жек все шутил.

Борис прислушался и скрылся за занавеской. Через секунду он вернулся к нам.

– Лыбарзин кончает, - сказал он, - сейчас выпущу следующую. Ты, Коля, постой здесь. Идем, Жек, слышишь?

Мимо нас пролетела какая-то барышня. Она была в белом, осыпанном бриллиантами трико. Накрахмаленная юбочка торчала всеми тремя слоями. Она остановилась у занавески. Я видел ее впервые в жизни. И сказал:

– А вот и каучук.

Она улыбнулась мне, ямочки украшали ее забавную мордочку.

– Здрасте, дядя Коля, - сказала она и грациозно присела.
– С приездом.

– Здрасте!
– сказал я.
– По-моему, я вижу вас первый раз в жизни.

– Я Валя Нетти, - сказала она, - вы меня просто не узнали, Валя Нетти, дочка Сергея Петровича.

Черт побери, я ее видел лет пятнадцать тому назад где-то в Ижевске, тогда ее носили на руках, она уже тогда щеголяла в одних передничках и юбочках. Правда, без трико. Тогда эта артистка была известна тем, что повсюду оставляла за собою лужицы. Даже у меня на коленях. Но теперь я не сказал ей об этом. Ей бы не пришлись по сердцу подобные воспоминания. После того как она мне сообщила, кто она такая, она смотрела на меня, видимо, ожидая, что я сейчас умру от восторга. Поэтому я всплеснул руками и сказал:

– Ой-ой, смотрите, как время бежит. Смотрите, какая вы большая, а я вас на руках носил.

Она засветилась вся и повертелась передо мной:

– Как вам костюм, дядя Коля? Только сегодня сшили, у нас всегда горячка.

– Хорош, - сказал я восхищенно, - хорош, и тебе очень идет.
– Она вся расцвела.
– Только вот что, - продолжал я, - ты подтяни резинки повыше, а то ты все время стесняешься и опускаешь их, натягиваешь, они врезаются, и у тебя получаются повсюду шрамы и тело красное - некрасиво. Ты уж лучше сразу задери их повыше - и дело с концом.