Пока могильщики обвязывали гроб веревками, один из самых активных соболезнующих свалился в могилу.

– Агати, теперь ты, надеюсь, не скажешь, что мы тебя не любим. Видишь, Ражден готов даже следовать за тобой, - так в последний раз обратились к бабушке, и на этом все кончилось.

Той ночью я и мой дед сидели у камина, перед нами стояла бутыль вина, и мы потихоньку попивали.

– Дедушка Амбако, что ты скажешь о наших поминках?

– Покойник требует к себе уважения. Мы это умеем. Правда, все хорошо в меру.

– Но ведь пора прекратить все эти поминки и нелепую трату денег?

– Дай бог тебе здоровья, внучек, а мы еще в 1913 году говорили об этом на сельском сходе, потом писали в кутаисскую газету "Утро", но что толку...

– А ты не помнишь, о чем это вы писали?

– Не только помню, наизусть знаю!
– оживился дед и начал: - "Сход осудил бездумные траты, которые ложатся тяжким бременем на семью усопшего, и постановил кормить и поить только приезжих из других губерний, а местным жителям запретить объедать семью покойного. Постановлением оговорено условие карать нарушителей штрафом в размере 50 рублей..."

– Ну и как условие?

– Бог с тобой, внучек, если бы условие вошло в силу, одному Раждену не хватило бы на штрафы миллиона.

– Даааа...

– Мдаааа...

– Господи, упаси душу бедной Агати!
– молвил тихо дедушка Амбако и чокнулся со мной.

– Упаси, - согласился я и выпил.

Светало. От дома Агати неслось нестройное пение застольной "Долгая лета".