– Да. Такие случаи не редкость. Только героин там не чистый. И толкают его лохам каким-нибудь. Например, деткам богатеньких родителей. Мы такой херней не занимаемся. У нас все серьезно.

– А тело?

– Какое тело?
– переспросил Игнат.

– Ну, наркомана этого? Что они потом говорят родителям.

– Говорят, что не было такого. Да и, как правило, никто не ищет наркомана. После того, как человек садиться на иглу - он практически сразу умирает для других. Считанные люди пытаются хоть как-то лечить своих близких, для которых они сами уже навсегда перестали быть близкими.

Как только Гоша закрыл дверцу машины, водитель резко сдал назад. И меньше чем через минуту Audi исчезла за поворотом.

Идя домой, Гоша задержался у круглосуточной киоска с вывеской "Книги и журналы в дорогу". Он купил себе карманную книжку Виктора Пелевина "Желтая стрела", на обложке которой был нарисован желтый поезд.

Дома, первым делом, Гоша убрал героин в стол. Разделся и пошел в ванну.

"Может быть, я и сам кажусь кому-то такой же точно желтой стрелой, упавшей на скатерть. А жизнь - это просто грязное стекло, сквозь которое я лечу. И вот я падаю, падаю, уже черт знает сколько лет падаю на стол перед тарелкой, а кто-то глядит в меню и ждет завтрака..." - прочитал Гоша, сидя в еще не наполненной ванне.

После трехчасовой ванны он постелил чистую постель, чего не делал с тех самых пор, как стал жить один. На самом деле Гоша обожал запах свежевыстиранного белья. Это запах из чужого детства. Запах свежести и женской невинности.

"Он повернулся и пошел прочь. Он не особо думал о том, куда идет, но вскоре под его ногами оказалась асфальтовая дорога, пересекающая поле, а в небе у горизонта появилась светлая полоса. Громыхание колес за спиной постепенно стихла, и вскоре он стал ясно слышать то, чего не слышал никогда раньше: сухой стрекот в траве, шум ветра и тихий звук собственных шагов."

Закрыв книгу, Гоша не спал еще очень долго. Коротенькая повесть подарила ему впечатления до самого утра.

[8]

Встав рано утром, Саша сел за стол, достал из нижнего ящика стола белые листы бумаги. Взял ручку и написал вверху листа.

"Последнее письмо"

Встал со стула. Подошел к окну. Одинаково одетые мужчины и женщины чистили снег лопатами.

Саша вернулся за стол и начал быстро покрывать белую гладь бумаги мелкими буквами.

"А шоколад? Ты помнишь, как мы ели с тобой шоколад? Не помнишь? Ах, какая жалость...Ну, ничего. Не расстраивайся. Ну, не расстраивайся, пожалуйста. Я тебе напомню. Не плачь! Перестань плакать. Немедленно перестань! Не три глаза! Я же тебе сказала, что расскажу.

Мы отламывали по маленькому кусочку и отправляли его в рот. Но не жевали. Нет! Ни в коем случае нельзя было его жевать. Я не понимаю тех, кто жует шоколад и шоколадные конфеты. Шоколадку надо класть в рот и тихо ждать, пока она растает. Лучше всего закрыть глаза. Так больше почувствуешь радости. Мы нежно прижимали язык к небу, и уже растаявший шоколад растекался по всему рту. Но я не запачкала свое розовое платье. Ты же знаешь, какая я иногда бываю неряшливая? И только, когда шоколад совсем таял, его можно было глотать.

Вот так вот, моя милая кукла.

Что-что?

Ты спрашиваешь, что мы делали с остальным шоколадом? Ну, как же ты могла забыть? Мы прятали его в дальнем углу верхнего ящика папиного письменного стола, чтобы никто не мог найти наш шоколад.

А печенье! Какое вкусное было печенье! То, с корицей. Помнишь? Я знала, что ты вспомнишь печенье с корицей!

А помнишь того рыжего мальчишку?

У него еще были штанишки в зеленую клетку и коричневый шнурок, вплетенный в воротник голубенькой рубашки.

Странный был мальчишка. Не играл ни с кем. Сидел один в углу и что-то строил из конструктора. А потом приходили другие мальчишки и рушили все, что он сделал. А он не плакал. Он же мужчина! Настоящий такой мужчина. Он молча смотрел на то, как ломали его город. А когда они уходили, отстраивал его заново.

А на улице? Он же и там ни с кем не играл. Станет у забора, и смотрит куда-то вдаль. А когда летел самолет, и все бежали за ним с криками "Самолет!!!", он один не бежал. Посмотрит в небо. Проводит взглядом железную птицу. Но не бежит.

Никто его не понимал. Только я понимала.

Ты не помнишь, как его звали? И я не помню... Какая же память стала плохая. Старею. Я ведь совсем уже старая, моя милая кукла. Мне целых шесть лет!

Обязательно найду его, когда совсем вырасту. Почему-то мне кажется, что встретимся мы с ним, когда нам будет по шестнадцать лет, чтобы уже никогда не расставаться. Правильно? Ты тоже так думаешь, что так и будет? Ну, вот и хорошо."

– Что делаешь?
– проснувшись, Анфиса чмокнула Сашу в щеку.