Шрифт:
— Спасибо! — ответили мы. — И вас также!
— А так как, — сказал Никита Павлович, — меня Совет назначил комиссаром народного здравоохранения, то с вами сейчас будет говорить новый, временный заведующий, он же военный комиссар, товарищ Чубарьков. Прошу любить и жаловать.
Чубарькова встретили без аплодисментов. Чубарьков сказал:
— Товарищи! Вы образованные, а я был, между прочим, темным грузчиком. Вас книжка учила, а меня — несчастная жизнь. И вот я хочу прояснить о школе, о том, что есть такая единая и трудовая. Первым делом — почему школа, товарищи? Потому что это есть школа, а не что-либо подобное. Школа для образования. Точка. Отчего трудовая? Потому что она для всех трудящихся и обучает всяким трудам, умственным и физическим. Точка. А единая оттого, что не будет теперь всяких гимназий и прогимназий да институтов благородных дамочек. Все ребята равные теперь и по-одинаковому будут науку превосходить. А чтоб с этого была польза революции, именем революционного порядка прошу не шалберничать: точка, и ша!
— А раньше-то? — закричали старшеклассники. — Долой комиссара! Давай Никиту Павловича!
— Именем революционного порядка, — сказал Чубарьков, — пожалуйста, прошу не трепаться. Точка. Никита Павлович назначен Советом на должность. И точка. Это раньше здравия желали только их благородию, а теперь всему народу здравие. Должность серьезная. Точкаи ша!
В школьный совет назначили товарища Чубарькова, сторожа Мокеича, Степку Атлантиду, члена городского совдепа Форсунова, учителя Карлыча и еще двух старшеклассников. Гимназисты свистели. Потом Чубарьков объявил, что ввиду полного равноправия женского элемента мы будем теперь учиться вместе с девчонками. Точка, и ша!
Деликатная миссия
При слиянии мужской и женской гимназий классы так разбухли, что никак не уместились бы в прежних помещениях. Пришлось раздвоить классы на основные и параллельные, на «А» и «Б». Мы организовали специальную комиссию для выбора девочек в наш класс. Председателем выбрали меня, помощником — Степку. Полчаса мы оправлялись перед зеркалом в раздевалке. Все складки гимнастерки были убраны назад и заправлены за пояс. Кушаки нам затянул первый силач класса Биндюг. Груди выпирали колесом. Но дышать было почти невозможно. Мы терпели. Потом Степка попросил кого-нибудь плюнуть ему на макушку. Желающих плюнуть оказалось очень много. Но Степка позволил плюнуть только мне.
— Плювай пожидче, — сказал он, — только, чур, не харкать.
Я добросовестно плюнул. Степка пригладил вихры.
— Ох, вид у вас фартовый! — сказал Биндюг, заботливо оглядывая нас. — Фасон шик-маре!.. Они в вас там повлюбляются по гроб жизни. Вы только покрасивше выбирайте.
Захватив с собой в качестве почетного эскорта (караула) еще пятерых, мы отправились в женскую гимназию. У девочек шли уроки. Тишины и мира был полон коридор. Из-за дверей классов ползли приглушенные реки и озера, тычинки и пестики, склонения и спряжения… В углу громоздились друг на друге старые парты, а рядом стояло новенькое пианино, конфискованное у какого-то буржуя.
— Захватим музыку, — предложил Степка.
В четвертом классе шёл урок русского языка. Пухлая гимназистка с выражением читала:
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?— Это мы, — раздался голос из коридора. Двери класса распахнулись настежь, и в класс, победоносно грохоча, въехала невиданная процессия. Она превзошла все швамбранские вымыслы.
Впереди, как танки, ползли гуськом две парты. В отверстия для чернильниц были вставлены флаги. На партах прибыли мы со Степкой, а за нами в класс величественно въехало пианино. Пять человек катили его, подталкивая сзади. Ролики пианино верещали по-поросячьи. На пюпитре стоял список учеников нашего класса «А». На подсвечниках висели наши фуражки, а левая педаль была обута в лапоть, подобранный во дворе…
— Вот и приехали! — сказал Степка.
Девочки растерянно молчали.
— Что это такое?! — истерически взвизгнула учительница.
Она так закричала, что в гулком пианино заныла и долго не могла успокоиться какая-то отзывчивая струна.
— Это мирная депутация, — сказал я и сыграл на пианино вальс «На сопках Маньчжурии».
Учительница хлопнула дверью. Девочки немного успокоились.
— Уважаемые равноправные девочки! — начал я. — Равноправные девочки! — повторил я и затем еще более горячо: — Я хочу вам сказать, что я хочу рассказать…
Девочки улыбались окончательно. Я осмелел и бойко объяснил девочкам, что мы теперь будем учиться вместе и будем как подруги и товарищи, как братья и сестры, как Минин и Пожарский, как «Кавказ и Меркурий», как Шапошников и Вальцев, как Глезер и Петцольд, как Римский и Корсаков…
— А как сидеть? — спросила высокая и строгая девочка. — Мальчишки отдельно или на одной парте с девочками? Если на одной, я не согласна.
— Мальчишки будут за косы дергать, — сказала басом толстая гимназистка, — или целоваться начнут.
Наша депутация изобразила бурное возмущение. Я с негодованием сыграл «Бурю на Волге», а Степка даже плюнул и сказал:
— Тьфу! Целоваться… Лучше уж жабу в рот.
— А в «гляделки» можно играть? — спросили хором самые маленькие ученицы с огромными бантами на макушках.
— «Гляделки»? — задумался я. — Как по-твоему, Степка?
— «Гляделки», я думаю, можно, — снисходительно сказал Степка.
Когда ряд других немаловажных деталей был выяснен и церемония окончена, мы принялись довольно бесцеремонно вербовать себе одноклассниц.