– Скажем лучше словами padre: здесь и сейчас, они точней, - ехидно поправила она.
– И сойдёмся в сходственных точках и моментах.

– Вот-вот, это и есть ваше заблуждение. Я сказал, что хотел сказать - тут и теперь! Вы слушайте padre внимательней, иногда и у него бывают дельные мысли: небеса едины, а земля полна различий. Единые, для всех одни и те же, небесные тут и теперь, опустившись на землю обыденности, становятся различиями каждого. Отныне удел каждого - каждому своё, здесь и сейчас: свой миг и своё место. Это опускание с небес общего, присваивание его каждым через своё здесь и сейчас, устраивание всё новых и новых различий, мигов и мест - серьёзная работа. И делается она непрерывно, а наилучшим образом - такими нашими разговорами, как сейчас. Но и вы, кем бы вы там ни работали, делаете то же, хотя и похуже. Может быть, эта работа составляет смысл всей нашей жизни и всех разговоров: опускание высшего вниз, на землю, единого - в конечные различия, конечное унижение вечного до мига, выкуривание его из его рая. В отместку, наверное, за то, что мы были когда-то изгнаны из него. Как бы там ни было, а мы лишены единого вечного теперь, общего на всех, в котором могли бы занять общую позицию и сказать: мы тут. Так что подобие между нами невозможно принципиально: на земле таких сходственных точек, где мы могли бы сойтись, нет. Попробуйте-ка усесться здесь, со мной на одном стуле, в тот же миг, когда я на нём сижу, сейчас! Попробуйте совместить несовместимое! Как видите, такого совпадения как чтение книг, если оно и вправду между нами есть, недостаточно, чтобы домогаться статуса родственника, для этого ещё надо жить в настоящем раю. Но мне не привыкать, вы такая не одна, не воображайте: многие напрашиваются на эту должность, хотя они и не читают вовсе, попросту неграмотны... И у вас нет никакого преимущества перед ними, хоть вы и, допустим, грамотны. Потому что мы с вами читаем разные книги даже тогда, когда читаем одну и ту же книгу.

– Ну, и что читаете вы?

Она прищурила, почти сжала веки, и даже перегнулась через конторку. Но обложка книги была надёжно прикрыта его ладонью.

– Надели бы очки с диоптриями, увидели бы без напряжения, - посоветовал он.
– И чего ради вы терпите такие неудобства, а? Ладно, это ваше дело... Вам и терпеть последствия. А вот скажите-ка, какие книги читаете обычно вы? Что-нибудь полезное для вашей работы, не так ли. Из уголовного законодательства, то есть, филологии... и всё, ведь правда?

– Всё, что полезно моей работе - полезно и мне. Но вы почти угадали. Последняя моя настольная книга называлась "Физиолог", и последняя моя работа на эту тему. Это не учебник по медицине, нечего радоваться. Ха-ха... забавно: оказывается, я совершенно про неё забыла! Никаких воспоминаний, три, нет, четыре года! И только сегодня вот почему-то выплыло... А я ведь в своё время вызубрила её напамять. Ну, а вы что зубрите сейчас, в ваше время? Там у вас всё-таки что?

Корешок книжки оставался неприкрытым его пальцами, и сквозь узкую бойницу между веками ей всё же удалось разглядеть на нём несколько букв. Три знака, преломленные в накопившихся на ресницах капельках влаги, этих полуконтактных линзочках: TAM, или... TAP? Тра-там, и к сожалению - это всё: остальное, не попавшее в фокус линзочек, по-прежнему расплывалось в туманчике. Но в нём сгущалось ещё нечто, вроде PH, и она привычно довоображала недостающее:

– Вижу-вижу, конечно же METAPHYSIKA. Так и знала, небось, Аристотель? Очень своевременно. И, главное, отлично помогает в вашей медицинской практике.

– Конечно, она не ваша физиология. Так что и вам нечему радоваться.

– Так вы ещё и физиологией занимаетесь?
– съехидничал священник.
– А говорили, что филологией...

– Что, - усмехнулся Адамо, - запутались в легендах? Доложите там вашим, им следует получше готовить своих людей к таким поездкам. Легенду нужно строить так, чтобы предыстория человека выглядела ясной и недвусмысленной, чтобы не колебаться между тем и этим, хватаясь то за то - то за другое, и не дрожать от страха, что схватишься не за то. И не перестраивать предысторию задним числом всякий раз, когда...

– Я говорила вам, padre, что занимаюсь культурологией. Естественно, и её частью, филологией. Поскольку я знаю и русский, то мне нетрудно было защитить и второй диплом, слависта. Вот книга "Физиолог" как раз и есть предмет славистики! Это вовсе и не её название, как вы думаете, а нечто вроде псевдонима автора. Как, скажем, Экклезиаст в соответствующей, и, наверное, вам известной книге. "Физиолог" - византийское анонимное сочинение, переведенное на древнерусский, а я в рамках своей работы перевела его на современный русский, ну и на немецкий, конечно. В нём описываются разные фантастические существа. Например - феникс, или ехидна...

– Различные облики сатаны, - объяснил священник.
– Полезная книга, и, конечно, ваша работа над нею принесла ещё больше пользы. Это видно сразу. Хотя, лучше бы на всё это не смотреть.

– И не только фантастические, есть и вполне реальные, например...

– Лев, - помог Адамо.
– Или сфинкс, как мы уже выяснили - существо более чем реальное.

– Да, или слон! Изложено в прекрасном стиле, не хуже Экклезиаста, и получше вашего Аристотеля. Например... слон живёт в горах, а слониха находит траву, называемую мандрагорой, и поглощает её. Также и слон, и сходится с нею. А когда слониха рожает, то входит в реку до вымени, и рожает в воде. Спит слон стоя около дерева, а когда упадёт, то вопит, и приходит большой слон, и ещё двенадцать слонов - но и они поднять не могут. И тогда завопят двенадцать слонов, и приходит маленький слон, подставляет хобот свой и поднимает его. Видите, как запоминается? Это потому, что стиль действительно хорош. В переводе, конечно, он много теряет, но ведь - что ж делать, если вы не знаете русского. Он много теряет, но не всё, это ещё раз подтверждает, что стиль отличный, соответствующий предмету описания... Ну и, конечно, что у меня неплохая профессиональная память. Не говоря уже о том, что я действительно имею отношение к университету. Вы это хотели проверить? Ну, удостоверились? Могу процитировать и на русском, если нет... Хотя вы и не в состоянии определить, где он, а где, например, польский.

– Эти гнусные аллегории совершенно прозрачны, - определил священник, богохульствовать можно и так. Я же говорил, сатана использует все приёмы соблазна. Все звери полевые, как известно, созданы для человека, а змей хитрей их всех, и может притвориться каждым из них: хоть бегемотом, хоть единорогом... Или вот эти двенадцать слонов, например, они без сомнения двенадцать апостолов. Большой слон - конечно же создатель, отец всего живущего. Мандрагора, это дерево ослушания, ну, а маленький слон - кто? Язык просто не поворачивается назвать его имя в таком контексте...

– Христос, - помог и ему Адамо.
– Только я что-то не совсем понял вас, padre, как-то всё противоречиво у вас выходит... А я думаю, всё это варианты предыстории, которую человек подстраивает под себя всякий раз заново задним числом. Роды в воде, например, предыстория мыслящего тростника. Большой слон падает, потому что неуверенно стоит, по-видимому - всего лишь на двух ногах. Тогда он - человек Платона, двуногое без перьев. Маленький же слон представляет собой разумное животное. Где в этой аллегории показана тварь дрожащая? Разумеется, там её нет: потому что она - сам актуальный человек, не способный окончательно решить, какую из предысторий себе выбрать, и всякий раз задним числом подстраивающий её к своим актуальным нуждам, к своему сейчас. Разумеется, в этой аллегории самого автора её нам не найти. Так ведь и культурные учёные ищут связующее звено между человеком и обезьяной - и не находят, и никак не могут подстроить под себя эту предысторию, потому что ищут вне себя. Где угодно, иногда и совсем близко от себя, но только не в себе. Точно так, как вы вашего змея, padre, ищете где угодно, но только не...