– Потанцевать со мной, - фыркнула она.
– Повеселиться маленько.

– А что?
– пожал он плечами.
– У нас тут действительно скучно, особенно в майскую жару. А вы... крошка, вы просто подарок скучающему человеку. Я только увидел вас, такую, прищур и всё такое, так сразу и сказал себе: погоди, доченька, ты у меня попляшешь. Очки, милая, надо носить, если у тебя близорукость, а ты при этом хочешь ладить с людьми.

– И тут же решили собрать побольше этих людей на устроенную вами пляску. А поскольку некоторые из них всё же заняты на полезных работах, вы подстроили забастовку, так?

– Далась вам эта забастовка... Я же сказал: почту закрыли навсегда. Да и не закрыли бы - что вам-то с того? Если сегодня всё равно воскресенье.

– Какое такое воскресенье! Что вы мелете...

– Обыкновенное. Скажете, и его вам подстроил я?

ДЕВЯТАЯ ПОЗИЦИЯ

– Воскресенье!
– выкрикнула ошеломлённая она.
– Не может быть! Я же смотрела календарь перед выездом, всё себе расписала...

– Даже вы не станете утверждать, что его подсунул я.

Она снова аккуратно, но теперь загибая пальцы, подсчитала.

– Не понимаю, как это могло... Неужели были вырваны страницы? Но это значит, что день рождения у меня сегодня!

– Поздравляю, - засмеялся он.
– И сколько вам стукнуло?

– Не ваше дело.

Она свела брови, и это усилие выдавило на глазные яблоки немного жидкости. Гневное выражение устоялось в них, и на всём лице, как маска. Гнев сквозь слёзы - это было и внутренним ощущением, залегающим под маской, под её спудом. В точности соответствующим, тождественным наружному его выражению ощущением.

– Скажу я вам, не цените вы своего счастья: времени не замечаете, даже календарь правильно прочесть - и то не научились, к чему? О таком счастье только мечтать, а вы всё жалуетесь на него... Ну, теперь-то вы поняли, кто создаёт все ваши обстоятельства? Эх, за такие уроки надо брать большие деньги, а тут - хоть бы спасибо тебе сказали... Чем попусту биться лбом об стенку, вашему скупому льву-папочке нужно было раскошелиться и нанять меня. Уйти после плодотворного воскресенья в отставку, а меня назначить папочкой. Как я понимаю, всё равно у него других детёнышей после вас не было.

– Спасибо за бесплатный урок, дорогой вице-папочка, - с угрозой прошипела она.
– Но мне уже все подарки осточертели. Поверьте, именно такие я получала регулярно и дома, пока не стала совершеннолетней. Лев? Нет, врывался с рассветом в мою спальню почти голый, как... ваше двуногое без перьев, как петух! И кукарекал: всучал мне свои поучения. А теперь вы суёте мне те же замызганные дары, как школьнице, несмотря на то, что я давно не девочка. Я вышла из возраста, когда нуждаются в уроках, лет двадцать назад. Допустим, я виновата сама, всех провоцирую, вашими словами - мотивирую своей мордашкой. Но, повторяю, я давно не девочка, какой-никакой опыт имеется и у меня. И он не противоречит всему человеческому опыту. Взять хоть вас, папочек-самозванцев... С вашими книгами. Самому народу той книги вы поперёк горла стали. И народ создал против вас закон: соответственно ему тот народ отныне составляют только те, кто произошёл от женщин, матерей народа. А отцов... на них на всех плевать, хоть бы их вообще не было, с растёртыми они в кашу вашими ятрами или нет!

– Ну, это не совсем так. Сказано: у кого раздавлены ятра - не может войти в общество. Надо понимать, у кого они не раздавлены...

– Всё равно ни один суд отца не установит! Вон даже судебная медицина утверждает, что отцовство - штука гипотетическая.

– Значит, и медицина согласна с тем, что подлинный отец у всех один? Вот уж не думал... Надо было и мне податься в ваши университеты, в нашем такого опыта ни за что не приобрести.

– Каждый самец мечтает обрюхатить всех самок мира, это верно. В этом вся ваша репрессивная цивилизация. Но я не о мечтах, о законе. А этот закон означает, что народ книги отменил институт отцовства вообще. То есть, саму книгу с её нелепыми установлениями. Ведь она и написана для установления института отцовства, и больше ни для чего. Как видите, дети исправляют ошибки родителя. Это и есть, по вашей же терминологии: ход истории. Народ книги исправил ошибку книги, отменив книгу. Это логично. А вот вы, вроде бы утверждая наличие хода истории, ссылаетесь на книгу. А это значит - что на деле вы отрицаете именно ход. Будто и не может быть никакого движения: снова и снова одни и те же повторы, одни и те же позы... Неужто вы не понимаете, что эту вашу вневременную книгу, застывшую в одной позиции, и движение времени невозможно совместить?

– Э-э... Для чего же, по-вашему, вообще нужно это самое время? Как раз для того, чтобы совместить несовместимое. По меньшей мере - способ вообразить такое совмещение. Вы очень плохо учите уроки. Значит, очень нуждаетесь в повторении.

– Вот-вот, это и есть то самое настырное повторение! А я всё это уже переживала и усвоила намертво, все ваши отеческие уроки, уроки всех святейших отцов, включая Пресвятейшего Отца Фрейда, да и весь ваш городишко со всеми его деталями тысячи раз. Что ж вы думаете, один такой мерзкий городишко на свете? Сколько угодно. Успели осточертеть. Сам этот абсолютно никчемный перебор потерявших всякое значение игрушек, разговор, в который вы меня втянули, тоже повторялся на моих глазах тысячекратно, и самое ужасное - теми же словами. Поверьте, всё это было неотличимое повторение, мать его чёртова бабушка, вашего мудрого учения.

– Тогда чего же вы так гневаетесь? Право, опять, как бешеная. А ведь, вроде, стали было помягче. Ну, повторение, ну, учение... Может, вы его неверно усвоили и теперь надо вас переучивать. Меня всегда преследовало ощущение, что все - это ваша терминология - самки, даже самые выдающиеся, лишь копируют придуманное другими, и копируют с основательными погрешностями. Основная погрешность, конечно, что подхватываются не сами мысли, а сопровождающие их телодвижения. Хотя и цепко подхватываются, с обезьяньей ловкостью.