Шрифт:
А фальшь есть, есть! Должна быть, не помогают глаза и уши - ты пойми: ведь он пытается втереться между нами, моя ты девочка. При помощи этого краденого "мы" - он, моё создание, моё дитя, недолговечные мои образ и подобие, мой мальчик пытается выдать себя за меня. Сынок - за папочку.
– Беременны, мы! С чего бы это!
– закричала она.
С её зубов брызнул фонтанчик слюны. Скрюченным указательным пальцем она подцепила и разорвала связывающую правый угол рта липкую, замешанную на пыли нить. И будто палец выковырял из бутылки присосавшуюся пробку: за щекой чавкнуло. Проводив взглядом свою удаляющуюся ото рта руку, она увидела забившуюся под ногти грязь. Очевидно, коричневую краску, прихваченную с бортика конторки. Но грязь была не только под ногтями, а и на всём теле. Она ясно её ощущала. Но разве после такой беседы может быть иначе? Давай, скорей в душ.
– Не дёргайся, будто тебя уже схватили за интимное, я как врач спрашиваю... Что, тошнит по-прежнему сильно, или уже немного поменьше?
– А меня вообще уже не тошнит, разве что от тебя. А что?
Она не соврала. Если не считать грязи на теле, тошнота пожрала все другие ощущения, и уже пожирала себя саму, питая не себя - а всё то же, неуклонно нарастающее пламя. Все другие чувства уже давно влились в него, чтобы всем вместе преобразить ярость в ровно горящий гнев.
– Если меньше - одно, если больше - другое. Это к вопросу: не кусали ли тебя, нет, не в переносном смысле, в прямом... какие-нибудь насекомые? Природа, знаешь, отравлена. Бывает так, что крошечная мошка...
Он продемонстрировал двумя пальцами размеры мошки.
– Нет, - совсем не испугалась она, даже и припомнив паука над изголовьем корыта в её комнате. Вообще ничего неприятного не почувствовала, одно только пламенное гудение гнева. А оно было приятным. Пламя было холодное.
– Пф, ничего особенного, приму душ и всё пройдёт. И после этого обязательно пойду в цирюльню... то бишь, в ресторанчик. Пожрать.
– По пути заверни в лавочку и купи платье, - напомнил он. Глаза его снова стали совсем рассеянными. Уже забыл, кретин, что только что, и прежде - сто раз об этом говорил. И будет говорить, тупица.
– В воскресенье-то? Что это ты всё меня за покупками посылаешь, небось, твой родственник... какой-нибудь бедный мальчик из Сицилии... распродаёт там твоё прогнившее тряпьё? Понимаю, торговлишка - твоя, прикажешь, он и в воскресенье откроет лавочку. Рабы выходных дней не имеют, - чуть презрительно бросила она, но лишь чуть-чуть. На большее она уже не была способна.
Да и не нуждалась в нём: с таким-то чистым в ней ледяным огнём высокого, всевышнего гнева. Пачкать и его земной грязью, опускать или свергать с небесных высот, зачем бы это? Да-да, не терять достигнутых высот, не нарушать девственной чистоты вырастающего там пламени, подобного золотистому пламени над головой настоящего ангела, не того пузатого, поддельного ангела цирюльни. Или настоящей мадонны, не грубой бабы-торговки с тех дешёвых картинок и глиняных черепков. На которых вместо настоящего золота над теменем и матери и сына - фальшивая монетка, грубо выкрашенная в грязножёлтый цвет.
Вовсе не желая смешивать со всей этой грязью так неожиданно обнаружившуюся под её спудом чистоту, ну, и не желая ещё раз выворачиваться наизнанку тут, перед ним, она пошла к лестнице, используя инерцию уже проделанных движений. Ни о каком отмеренном их изяществе она и не помышляла. Совсем наоборот, не дай, Боже, чем-нибудь качнуть. Сейчас не до сложных искусственных аллюров, дай нам удержать прямо хотя бы одну спину. Только этого нам не хватает, потерять равновесие на лестнице и загреметь вниз.
Но не случилось ни того, ни другого. И вот, мы благополучно взобрались на свой этаж, хотя и продолжали рискованно приплясывать.
В своей комнате, несколькими минутами позже, напрасно израсходовав одну из них в правом углу душевой - на унитазе, мы глянули в зеркало. Волосы, оказывается, стоят у нас дыбом вокруг черепа, как лепестки вокруг влажной сердцевины ромашки. Или язычки пламени вокруг холодного солнышка: ровным золотистым нимбом. У корней слипшихся прядей темнеют пятнышки пигмента, как бы загара. Но ведь это невозможно! Тогда - как у роженицы. Но ведь они с золотистым оттенком! Значит, как у новорождённой.
Ну, а если это вовсе не пигмент, и в волосах запутались кусочки облупившейся краски, прихваченной с бортика конторки нашими ногтями, значит, мы-таки всё это время отчаянно скребли и голову.
ОДИННАДЦАТАЯ ПОЗИЦИЯ
Признай, коровка моя: комната наша - уже не совсем та. Например, днём в ней не так душно, как ночью. Той духоты здесь уже нет, значит, искажения выявились и тут. И в то же время это несомненно она, та же комната, снова дана нам, и она нисколько не светлей, чем давеча. Столь противоречивые леммы не соединимы даже в воображении. Зато, как видно, отлично соединимы в самой этой комнате. Если продолжить богохульствовать аллегориями, то превышающая мощь воображения сила сумела упихать несовместимое в одну коробочку, как упихивают слишком маленький для такого набора вещичек рюкзачок: плотно.
Комната по-прежнему всё тот же, исходный ноль, но теперь он украшен мелкой дробью. И дробь, по всем принятым канонам - дополняющая наружности лепнина, на этот раз подлеплена со внутренней стороны его простой округлой фигуры. Этим средством cовсем иначе усложняют её нагую простоту, не наращивают - ущербляют округлость. Дизайн комнаты углублён при помощи простого средства: приёмом упрощения, удаления его деталей, нанесения ему ущербов. Вот ещё один пример: той восьминогой дряни над изголовьем корыта тоже уже нет.