– И кроме того...
– сказал мэр.

– Да, - сказал старый генерал.
– Вскоре я их приму. Тем временем постарайтесь найти для них жилье или же...

– Непременно, генерал, - сказал мэр.

– Благодарю. В таком случае доброй ночи.
– Он повернулся к женщинам. Вам тоже.

Теперь женщины подхватили, увлекли уже мэра - на этот раз он выглядел сорокой в стае голубей, кур или гусынь - в дверь, которую адъютант держал распахнутой, возмущенно и недоумевающе глядя на старого генерала.

– Ложку, - сказал адъютант.
– Роту. Я никогда не командовал даже одним солдатом, тем более ротой. И даже если бы я мог, умел командовать, как мне найти ту ложку?

– Не сомневаюсь, что ты ее найдешь, - сказал старый генерал.
– Это будет четвертым чудом. Теперь пригласи троих офицеров. Но сперва проводи трех иностранок в свой кабинет, пусть подождут там.

– Слушаюсь, - ответил адъютант. Он вышел и затворил дверь. Она распахнулась снова; вошли трое: английский полковник, французский майор, американский капитан, оба младших офицера с полковником посередине старательно промаршировали по ковру и старательно вытянулись, когда полковник отдал честь.

– Господа, - сказал старый генерал, - это не парад. Это даже не расследование; просто опознание. Кресла, пожалуйста, - сказал он, не поворачивая головы, плеяде штабистов позади себя.
– Потом арестованных.

Трое адъютантов принесли кресла. Теперь этот конец комнаты напоминал галерку амфитеатра или секцию дешевых зрительских мест в Америке; три генерала и трое пришедших сидели полукругом на фоне стоящих адъютантов и штабистов, один из тех, что принесли кресла, подошел к маленькой двери, распахнул ее и отступил в сторону. И тут, еще не видя солдат, они ощутили их запах - тонкий, сильный, неуничтожимый смрад передовой: вонючей грязи, жженого пороха, табака, аммиака и немытых тел. Потом вошли тринадцать человек, впереди них шел сержант с винтовкой на ремне, а позади рядовой, тоже вооруженный, все тринадцать были с непокрытыми головами, небритые, отчужденные, по-прежнему в окопной грязи, и несли с собой еще одну смесь запахов - усталости, настороженности, чуть-чуть страха, но главным образом недоверчивости; когда сержант отдал две отрывистые команды по-французски, они как-то нехотя построились в одну шеренгу. Старый генерал обратился к английскому офицеру:

– Полковник?

– Так точно, сэр, - незамедлительно ответил полковник.
– Это тот самый капрал.

Старый генерал обратился к американцу:

– Капитан?

– Так точно, сэр, - сказал американец.
– Это он. Полковник Бил прав... я хочу сказать, что он не может быть прав...

Но старый генерал уже обращался к сержанту:

– Капрал пусть останется, - сказал он.
– Остальных выведите в переднюю и ждите там.

Сержант повернулся и резко отдал команду, но капрал уже вышел из строя и встал не совсем по стойке "смирно", но почти, остальные двенадцать повернулись и образовали колонну, вооруженный рядовой теперь оказался впереди, а сержант сзади, но они не вышли, потому что направляющий замялся, попятился, уступая дорогу личному адъютанту старого генерала, тот вошел и посторонился сам, колонна вышла, шедший последним сержант притворил за собой дверь, снова оставив перед ней одного адъютанта, бесхарактерного, высокого, все еще озадаченного и недоумевающего, но уже не возмущенного - просто расстроенного. Английский полковник сказал:

– Сэр.

Но старый генерал глядел на адъютанта. Спросил по-французски:

– Мое дитя?

– Эти три женщины, - сказал адъютант.
– Они у меня в кабинете. Раз уж они здесь, то почему бы не...

– О да, - сказал старый генерал.
– Тебе не хочется идти. Передай начальнику штаба, что уходишь на поиски... скажем, часа на четыре. Этого будет достаточно.

И обратился к английскому офицеру:

– Прошу вас, полковник.

Полковник резко поднялся и впился взглядом в капрала - а капрал с благородным лицом горца, спокойным, серьезным, не встревоженным, лишь настороженным, отвечал ему любезным и внимательным взглядом.

– Богген, - сказал полковник.
– Ты не помнишь меня? Лейтенанта Била?

Но капрал лишь смотрел на него, любезно, вопросительно, не растерянно, лишь недоуменно, выжидающе.

– Мы считали, что ты мертв, - сказал полковник.
– Я... видел тебя...

– А я не только видел, - сказал американский капитан.
– Я хоронил его.

Старый генерал чуть приподнял руку. Сказал англичанину:

– Да, полковник?

– Это случилось под Монсом, четыре года назад. Тогда я был лейтенантом. Этот человек служил у меня во взводе, в тот день они... догнали нас. Он получил удар пикой. Я... видел, как острите вышло через спину, прежде чем сломалось древко. Потом проскакали две лошади. По нему. Я тоже видел это, потом. То есть я смотрел секунду или две, во что превратилось его лицо, пока меня не...

Продолжая сверлить капрала взглядом, он в отчаянии снова обратился к нему:

– Богген!

Но капрал по-прежнему лишь смотрел на него любезно, выжидающе, в полном недоумении. Потом повернулся и сказал старому генералу по-французски:

– Прошу прощенья. Я понимаю только французский язык.

– Я знаю, - ответил старый генерал тоже по-французски. И по-английски сказал полковнику:

– Значит, это не тот человек.

– Не может быть, сэр, - сказал полковник.
– Я видел наконечник той пики. Видел его лицо, после того как лошади... Кроме того, я... я видел...

Он умолк и сел, воинственный, сверкающий красными петлицами, знаками различия и цепочками, символизирующими кольчуги, в которых полк сражался при Кресси и Азенкуре семьсот и восемьсот лет назад, лицо его над ними было похоже на смерть.

– Скажите же, - вежливо попросил старый генерал, - что вы видели? Вы его видели потом, после этого? Кажется, я уже слышал - призраки ваших древних лучников там, под Монсом? В коротких кожаных куртках, в рейтузах, с арбалетами, и среди них его, в хаки, в стальной каске с винтовкой Энфилда. Так?