«Мнение» почти наверняка принадлежало Мейнарду, но говорил не он.

Разговор начал человек, которого я уважал.

— Мистер Филдинг, объясните, почему Хиллсборо пришел восьмым?

В свое время он сам был жокеем-любителем, поэтому я ему сказал прямо, что мой конь был не в форме и не в настроении. Он еще до старта шел кое-как, а во время скачки я пару раз вообще подумывал сойти с дистанции.

Распорядитель покосился на Аллардека и спросил:

— А почему вы не воспользовались хлыстом после последнего препятствия?

Мне тут же вспомнилась поговорка «погонять павшую лошадь», но я сказал только:

— Я подавал ему команды прибавить скорость, но он просто не мог. От хлыста толку было бы мало.

— Вы, похоже, слишком берегли коня, — заметил он, но без особой иронии или агрессивности. — Как вы это объясните?

«Слишком беречь коня» — это эвфемизм, означающий, что жокей не старался выиграть или, хуже того, старался не выиграть. Это тоже пахнет лишением лицензии. Я ответил с некоторым нажимом:

— Лошади принцессы Касилии и мистера Харлоу всегда выкладываются как могут. Хиллсборо делал все, что мог, просто он действительно был не в форме.

В глазах распорядителя вспыхнула легкая улыбка. Он, как и все люди, имеющие отношение к скачкам, прекрасно знал, как обстоят дела между Филдингами и Аллардеками. Распорядителям в течение полувека приходилось разбирать пламенные обвинения отца Мейнарда в адрес моего деда и моего деда в адрес отца Мейнарда. Оба они были тренерами лошадей для гладких скачек в Ньюмаркете. Новым в этой старой вражде было лишь то, что теперь сила была на стороне Аллардека. Это, несомненно, очень забавляло всех — кроме меня.

— Ваши объяснения приняты к сведению, — сухо сообщил распорядитель и сказал мне, что я могу идти. Я вышел, так и не взглянув в лицо Мейнарду.

Вот уже дважды за эти два дня мне удалось вырваться из его когтей, и мне не хотелось, чтобы он думал, будто я над ним насмехаюсь. Я почти бегом вернулся в раздевалку и едва успел сменить цвета принцессы на цвета другого владельца и взвеситься. В паддок перед началом следующей скачки я все равно опоздал (а за это тоже можно лишиться лицензии).

Я поспешно подбежал к маленькой группке с конем без жокея и увидел в каких-то тридцати футах от нее Анри Нантерра.

Он стоял в обществе других владельцев, тренера и жокея и смотрел в мою сторону, словно ждал меня.

Это, конечно, было неприятно, но мне пришлось отложить мысли о нем и отвечать на вопросы, которыми забрасывала меня чета тучных и исполненных энтузиазма супругов, чьи мечты я должен был оправдать в ближайшие десять минут. К тому же я надеялся, что принцесса на трибунах и под надежной охраной.

Мечта — кобылу действительно звали Мечта — не раз брала призы в гладких скачках, но в скачках с препятствиями участвовала впервые. Она оказалась очень резвой, что да, то да; но прыгать не умела совершенно. За первые три препятствия она угрожающе цеплялась копытами, а в четвертое угодила ногой. Тут мы и расстались. Перепуганная Мечта ускакала, а я поднялся с травы, не особо пострадав, и принялся терпеливо ждать, когда меня подберет машина. Жокею приходится падать на каждый десятый-одиннадцатый раз, и в большинстве случаев отделываешься парой синяков. Травмы посерьезнее случаются раза два в год, и всегда неожиданно. Я прошел врачебный осмотр — это обязательно положено после падения, — и, переодеваясь к следующей скачке, заговорил с жокеем, который стоял вместе с Нантерром, — Джейми Фингаллом, давнишним моим коллегой.

— Тот француз с крючковатым носом? Ну да, хозяин его представил, но я как-то не обратил внимания. Он, кажется, держит лошадей во Франции, что-то в этом духе.

— Хм... Он разговаривал с твоим хозяином или с владельцами?

— С владельцами, но хозяин, похоже, пытался уговорить французика, чтобы он прислал одну из своих лошадей сюда.

— Ну, спасибо.

— Заходите еще!

Хозяин Джейми Фингалла, Бэзил Клаттер, держал конюшню в Ламборне, в миле от моего дома, но у меня не было времени разыскивать его перед следующей скачкой — трехмильным стипль-чезом. А после этого мне снова пришлось переодеваться и разыскивать в паддоке принцессу. Кинли уже ждал меня.

Принцессу, как и прежде, хорошо охраняли. Она, похоже, была этим довольна. Я не знал, стоит ли тревожить ее вестями о Нантерре. В конце концов я сказал только Томасу:

— Французишка здесь. Не отходи от нее.

Он жестом показал, что все понял, и принял решительный вид. А решительный вид Томаса способен устрашить даже дикого гунна Аттилу.

Кинли вознаградил меня за все сегодняшние неприятности, вознеся мою душу из бездны к головокружительным высотам.

Связь между нами, установившаяся почти мгновенно еще во время его первой скачки в прошлом ноябре, настолько окрепла за последующие три выступления, что теперь, к февралю, он, казалось, заранее знал, что я от него хочу, и я тоже заранее знал, что он собирается делать. Это было лучшее, что есть в скачках, — необъяснимый синтез на каком-то подсознательном уровне.