– Ты посиди смирно, - сказала она, - пока я пойду и разыщу ее.

Она вышла из комнаты с таким ощущением, как будто чьи-то руки сжали ей сердце и рвут его на части.

Полчаса спустя вошел тихонько Хилери и встал у двери. Мистер Стоун, сидя на самом краю кресла, положив руки на подлокотники, медленно поднимался на ноги и снова медленно заваливался назад: он проделал это уже много раз, силясь встать. Увидев Хилери, он сказал:

– Два раза мне удалось.

– Я очень рад, сэр. Быть может, теперь вы отдохнете?

– Это все мои колени, - сказал мистер Стоун.
– Она пошла разыскивать ее.

Сбитый с толку этим известием, Хилери сел и стал ждать.

– Я вообразил, что, уходя из жизни, мы становимся ветром, - проговорил мистер Стоун печально и посмотрел на Хилери.
– Вы тоже так полагаете?

– Для меня это новая мысль.

– Она несостоятельна, но она успокаивает. Ветер нигде и повсюду, и ничто от него не скрыто. Когда я почувствовал, что мне недостает этой юной девушки, я пытался, в определенном смысле, стать ветром, но я понял, что это трудно.
– Он отвел взгляд от лица Хилери, не заметив его невеселой улыбки, и снова уставился на яркий огонь.
– "В те дни, - сказал он, - отношение людей к вечным дуновениям воздуха было отношением миллиарда маленьких отдельных сквознячков, направленных против юго-западного ветра. Они не хотели смешиваться с этим мягким" вздохом, который испустила луна, но дули в ее лик через трещины и щели и замочные скважины, и их уносило в прозрачное странствие, и они свистели, протестуя".
– Он снова попробовал встать, видимо, желая подойти к конторке и записать эту мысль, но не смог и горестно посмотрел на Хилери. Как видно, он хотел было попросить его о чем-то, но удержался.
– Если я буду усердно упражняться, - бормотал он, - я это преодолею.

Хилери встал и принес ему бумагу и карандаш. Наклоняясь к старику, он увидел, что глаза его подернуты влагой. Зрелище это так разволновало Хилери, что он поспешил отвернуться, пошел и принес книгу, чтобы подложить ее под бумагу.

Кончив писать, мистер Стоун закрыл глаза и откинулся в кресле. Тяжелое молчание нависло над этими двумя людьми разных поколений и столь несходных характеров. Хилери нарушил это молчание.

– Сегодня я слышал кукушку, - сказал он почти шепотом, на случай, что старик, быть может, уснул.

– У кукушки нет ни в малейшей степени чувства братства.

– Я прощаю ее - за ее кукование, - пробормотал Хилери.

– Ее кукование маняще, - сказал мистер Стоун, - оно возбуждает половой инстинкт.
– И добавил про себя: - А она еще не пришла!

В тот момент, как он произносил эти слова, Хилери услышал легкий стук в дверь. Он встал и открыл ее. На пороге стояла маленькая натурщица.

В этот самый день на Хай-стрит, в Кенсингтоне, "вестминистр" в шляпе, закапанной дождем, подняв воротник в защиту от жестокого ветра, тянул свою глиняную трубку и сквозь очки в железной оправе глядел на прохожих. У него купили еще удручающе мало его зеленоватого цвета газет, и "тип из низов", продававший вечерние выпуски другой газеты, просто выводил его из себя. Мистер Крид со своим односторонним умом, всегда разрываемый между лояльностью к работодателям и политической платформой, которой не разделяла его газета, дважды, пока стоял на своем посту, дал выход раздражению. В первый раз он сказал продавцу "Пэл-Мэл":

– Я ведь условился с тобой, чтобы ты не заходил дальше этого фонаря! И не смей больше никогда со мной разговаривать! Вздумал выживать меня с моего места!

Во второй раз он крикнул мальчуганам, продававшим дешевые газетки:

– Эй, вы, там, смотрите, я заставлю вас пожалеть об этом! Вырываете у меня покупателей из-под носа! Подождите, и вы состаритесь...

На что мальчишки ему ответили:

– Ладно, папаша, не бесись. Ты и без того скоро ноги протянешь, чего уж там.

Теперь наступил час, когда мистер Крид обычно пил чай, но продавец "Пэл-Мэл" отлучился с той же целью, и мистер Крид все не уходил в слабой надежде перехватить хотя бы одного или двух покупателей этого "типа". Так он стоял в полнейшем одиночестве, когда вдруг услышал сбоку от себя робкий голос:

– Мистер Крид...

Старый лакей обернулся и увидел маленькую натурщицу.

– Ах, это вы, - сказал он сухо.

Он знал, что девушка зарабатывает себе на жизнь, прислуживая в этом беспорядочном учреждении - Храме Искусства, - и, верный своей страсти к рангам, сразу поставил ее на общественной лестнице где-то пониже горничной. Последние события давали ему достаточно оснований, чтобы составить о ней нелестное мнение. Ее обновы, которых он не удостоился видеть прежде, навели его мысли на праздник и в то же время усугубили сомнения относительно ее нравственности.

– Где же вы теперь живете?
– спросил он тоном, изобличающим его чувства,

– Я не должна говорить.

– Ну что ж, пожалуйста. Можете держать свои секреты про себя.

Нижняя губка маленькой натурщицы уныло отвисла. Под глазами у нее была синева, лицо осунулось и выглядело жалким.

– Что же вы не расскажете, что нового?
– спросила она своим деловитым тоном.

Старый лакей издал неясное ворчание.

– Гм... Младенец умер, завтра хоронят.

– Умер...
– повторила за ним маленькая натурщица.