Она взяла адрес. Ей было неведомо искусство наносить оскорбления, да и ни одно слово не могло бы выразить того, что кипело у нее в душе, и она просто повернулась и вышла.

Ей вслед прозвучали яростной скороговоркой слова:

– Как он мог не надоесть мне? Я не вы. Уходите!

Миссис Пендайс рывком распахнула дверь. Она спускалась, опираясь на перила. Ее охватила та мучительная слабость, близкая к обмороку, какая бывает у многих людей, столкнувшихся в себе или в других с разнузданным проявлением низменных сил.

ГЛАВА V

МАТЬ И СЫН

Район Челси был для миссис Пендайс неведомой страной, и ей потребовалось бы немало времени, чтобы отыскать квартиру Джорджа, если бы она принадлежала к Пендайсам не только по имени, но и по характеру. Ведь Пендайсы никогда не спрашивали дороги и не верили ничьим объяснениям, а отыскивали путь самостоятельно, тратя при этом массу ненужных усилий, на что потом жаловались.

Дорогу ей объяснили: сперва полисмен, а затем молодой человек с бородкой, напоминающий художника. Этот последний стоял, прислонившись к калитке, и на вопрос миссис Пендайс отворил калитку и сказал:

– Сюда, дверь в углу, направо.

Миссис Пендайс прошла но дорожке мимо заброшенного фонтана с тремя каменными лягушками и остановилась у первой зеленой двери. В ее душе страх чередовался с радостью, ибо теперь, когда она была далеко от миссис Белью, она уже не чувствовала себя оскорбленной. Оскорбителен был самый облик миссис Белью - так субъективны в этом мире даже очень кроткие сердца.

Она отыскала среди виноградных лоз заржавленную ручку звонка и дернула. Звонок надтреснуто звякнул, но никто не отозвался, только за дверью как будто кто-то ходил взад и вперед. На всю улицу закричал разносчик, и его речитатив заглушил звук шагов за дверью. По дорожке в ее сторону шел молодой человек с бородкой, похожий на художника.

– Не можете вы мне сказать, сэр, мой сын дома?

– Мне кажется, он не выходил, я рисую здесь с самого утра.

Миссис Пендайс с некоторым недоумением! взглянула на мольберт, стоявший у соседней двери. Ей было странно, что ее сын живет в таком месте.

– Позвольте, я дерну. Все эти звонки никуда не годятся.

– Будьте так добры!

Художник дернул.

– Он должен быть дома. Я не спускал глаз с его двери: я ее рисую.

Миссис Пендайс посмотрела на дверь.

– И никак не получается, - сказал художник.
– Сколько времени бьюсь.

– У него есть слуга?

– Конечно, нет, - ответил художник.
– Это ведь мастерская. Свет и тень не ложатся. Не могли бы вы постоять так секунду, вы бы мне очень помогли!

Он попятился и приставил руку козырьком ко лбу; миссис Пендайс вдруг почувствовала легкий озноб. "Почему Джордж не открывает?
– подумала она.
– И что делает этот молодой человек?"

Художник опустил руку.

– Большое спасибо!
– сказал он.
– Попробую позвонить еще. Вот так! Это и мертвого разбудит.

И он засмеялся.

Необъяснимый ужас напал на миссис Пендайс.

– Я должна войти к нему, - прошептала она, - я должна войти!

Миссис Пендайс схватила ручку звонка и с силой задергала.

– Да, - сказал художник, - все-таки эти звонки никуда не годятся.

И он снова поднес руку ко лбу. Миссис Пендайс прислонилась к двери, колени у нее дрожали.

"Что с ним?
– думала она.
– Может, он просто спит, а может... О господи!"

Она ударила в звонок что есть силы. Дверь отворилась, на пороге стоял Джордж. Сдерживая рыдания, миссис Пендайс вошла. Джордж захлопнул за ней дверь.

Целую минуту она молчала: все еще не прошел ужас, и было немного стыдно. Она даже не могла смотреть на сына, а бросала робкие взгляды вокруг. Она видела комнату, переходящую в дальнем углу в галерею, конической формы потолок, до половины застекленный. Она видела портьеру, отделяющую галерею от комнаты, стол, на котором были чашки и графины с вином, круглую железную печку, циновку на полу и большое зеркало. В зеркале отражалась серебряная ваза с цветами. Миссис Пендайс видела, что они засохли; слабый запах гниения, исходивший от них, был ее первым отчетливым ощущением.

– Твои цветы завяли, дорогой!
– сказала она.
– Я поставлю тебе свежих!

И только тогда она взглянула первый раз на Джорджа. Под его глазами были круги, лицо пожелтело и осунулось. Его вид испугал ее, и она подумала: "Я должна быть спокойна. Нельзя, чтобы он догадался!"

Ее пугало выражение отчаяния на его лице, отчаяния и готовности очертя голову совершить что-нибудь, она опасалась его упрямства, его слепого, безрассудного упрямства, которое цепляется за прошлое только потому, что оно было, и не желает сдавать своих позиций, хотя эта позиции уже давно потеряли всякий смысл. В ней самой совсем не было этой черты, и поэтому она не могла себе представить, куда она его заведет, но она всю жизнь прожила бок о бок с подобным упрямством и понимала, что сейчас ее сыну грозит опасность.