Елена Карловна была мила и любезна, Егор Петрович любезен и мил: мудрено ли, что судьба свела их в маленькой зале? кому же после того и сходиться, как не им? ужели старому барону с женою?.. фи! как это можно! они сами чувствовали всё неприличие, всю гнусность такого поведения и оставались каждый на своей половине, а если сходились, то только за обедом, да при гостях, и то в приличном друг от друга расстоянии, как следует благоразумным и степенным супругам.

Елена мельком взглянула на Адуева, едва отвечала на грациозный поклон и начала сильнее и чаще прежнего брать аккорды, показывая вид, что вполне предалась музыке. Он молча, с восторгом, смотрел на нее.

– Отчего вы не пошли к папеньке, а прямо явились ко мне?
– спросила она сухо.

– Hйlиne!
– отвечал Егор Петрович голосом, в котором выражался нежный упрек.

– Mademoiselle Hйlиne или Елена Карловна, если вам угодно! Вы становитесь слишком фамильярны: скоро станете звать меня Аленушкой.

– Hй...lи...ne!
– с трепетом в сердце и голосе проговорил молодой человек.

– Егор Петрович, - спокойно отвечала она, смягченная избытком нежности, невольно изменявшей голосу и взорам Адуева.

– Итак?
– тоскливо произнес он после долгого молчания.

– Итак!
– насмешливо повторила она, живо перебирая клавиши.

– Вы шутите, Елена Карловна.

– Совсем нет! Я стараюсь подделаться под расположение вашего духа и под ваш тон, чтоб угодить вам. Кажется, нельзя требовать большего внимания.

– Если б я не был уверен, что это шутка, то...

– То?..

– Удалился бы давно.

– Ах, это новое!
– с колкостью заметила Елена, - я еще не испытала. Чем же, однако, вы недовольны? Я всегда рада свиданию с вами: вы, я думаю, по моим глазам видите это. К вам я внимательнее, нежели к другим; с другими я стараюсь, для приличия, быть только любезной.

– Только из приличия!.. Стараться быть любезной - нельзя, баронесса: это дар неприобретаемый. Кто любезен, - тот - поверьте!
– не старается; притом же есть границы истинной любезности, а ваше обращение с князем Каратыжкиным и Збруевым...

– А!.. вот что! так вам не нравится мое обращение с ними? да отчего же? Напротив, вы, кажется, должны радоваться их вниманию ко мне: это живой аттестат моим достоинствам, справедливая дань, как говорят они...

– Слушайте их!

– Что ж? разве не правда? Вы, я думаю, одного мнения с ними: по крайней мере любовь ваша доказывает это.

Адуев закусил губу.

– Но ваша холодность, странное обращение со мной - становятся несносны!
– сказал он.

– Не сносите.

– Скажите мне с прежнею искренностью, которой я не вижу в вас более, любите ли вы меня?

– Как это скучно! одно и то же! Ответ вы давно знаете.

– Но с тех пор многое могло перемениться, и переменилось!
– Он вздохнул.

И она вздохнула.

– Баронесса, меня никто, никогда не считал ни глупцом, ни ребенком. Ваша насмешка - первая в моей жизни. Еще пять минут подобного разговора - и я...

– И вы?

– Оставлю вас сию минуту и навсегда!

– Как грозно!

Адуев не мог сносить долее насмешливого тона Елены: он вспыхнул.

– Да! удалюсь, постараюсь забыть эту суетную женщину, пред которой я так долго бесплодно пресмыкался!
– с гневом и скороговоркою начал говорить Егор Петрович.
– Боже! та ли это, пред которой я благоговел, в чистоту чувств которой так слепо веровал, не считал себя достойным счастия обладать ею?.. И вот она! едва успела сказать "люблю" в первый раз в жизни и уже забывает святость своих обещаний, данное обязательство, сбирает дань лести ничтожных волокит!..

– Каких обязательств? разве я ваша невеста?

– Но могу ли требовать вашей руки при этом обращении со мною и с другими, не будучи уверен в вашем чувстве? А своенравие, а капризы - какую будущность готовит мне это?.. Вы молчите?

Елена сложила руки вместе, потупила глаза и склонила голову вперед.

– Я ожидаю ваших приказаний, - сказала она.

– А! вы решились оскорблять меня! Прощайте, баронесса.
– Он взял шляпу.

– Куда ж вы? Разве не хотите пить с нами чай?
– насмешливо сказала она.
– Маменька и папенька будут рады видеть вас.

Адуев молчал несколько минут.

– Благодарю вас, - сказал он наконец, - вы открыли мне глаза. Я приехал с тем, чтоб объясниться решительно, выведать от вашего сердца, которое давно уже сделалось тайною и загадкою для меня, по-прежнему ли оно принадлежит мне; потребовать отчета в вашем обращении со мной, и если оно происходит от легкомыслия, то хотел просить вашей руки, в надежде, что со временем строгие обязанности супруги изменят ветреный характер... Но теперь, после этого разговора, мне не нужно никаких объяснений; более надеяться мне нечего; вы меня не любите!