Лукашин взглянул на майора: тот сосредоточенно сидел в кресле, хотя машина шла на автопилоте и можно было расслабиться.

На вид майору можно было дать лет двадцать восемь, члены экипажа выглядели и того моложе, кроме, разве что, прапорщика-стрелка. На земле, особенно в штатском, они и вовсе казались юнцами, и Лукашин завидовал - им еще летать и летать.

Он услышал, как штурман-навигатор доложил майору:

– Командир, через десять минут будем на месте.

Это было то место, ради которого они летели в такую даль. Оно ничем не отличалось от прочих мест в небе над океаном, но для них оно было одно-единственное: они проделали весь путь, чтобы сюда попасть.

Теперь нельзя было мешкать. Мягко открылись створы люка, массивная балка плавно вывела ракету из чрева машины; на пульте зажглась надпись "ракета висит".

Они по порядку проверили исправность всех систем ракеты - давление масла, температуру, обороты и прочее - экипаж наперебой докладывал майору, в шлемофонах стоял галдеж, голоса перебивали друг друга, так что казалось, идет общий спор и каждый старается перекричать остальных. Неожиданно установилась тишина.

– Двигатель ракеты на форсаж, - сказал майор как бы без адреса, но Лукашин знал, что команда относится к нему: он сидел в кресле второго пилота.

– Двигатель ракеты на форсаж, - как эхо, повторил он и нажал кнопку на пульте перед собой.

– Стрелку по нулям, - приказал майор, имея в виду ИКО, индикатор кругового обзора.

Штурман еще раз проверил курс, и теперь нужно было установить самолет строго горизонтально.

– Командир, режим, - попросил старший лейтенант, штурман-навигатор.

– Есть режим, - отозвался майор, выровнял самолет и после короткой паузы сказал.
– Режим - горизонт.

Автопилот строго следил за курсом, высотой и уровнем, на приборной доске вспыхнуло табло: "ракета готова".

– Командир, разрешите отцеп, - попросил штурман.

Майор помолчал, будто собирался с духом, и ответил:

– Отцеп разрешаю.

Они почувствовали толчок: освобожденный от груза самолет стал взбухать. Сидящий в прозрачном хвостовом фонаре радист увидел падающую вниз ракету, в темноте ярко пульсировало пламя двигателя. Ракета провалилась на километр-два, потом зависла на мгновение и, набирая скорость, ушла.

Дело было сделано, они легли на обратный курс; оставалось лишь долететь и приземлиться. Они достали пищевые пакеты, которые стрелок получил перед вылетом, и принялись за еду.

Ночь была на исходе. Звезды меркли, небо на востоке стало сереть, бледный холодный свет проступил там из темноты, и самолет уходил на запад, где еще длилась ночь. Они словно торопились - прочь от наступающего дня, но рассвет настигал их: радисту, второму штурману и стрелку, имевшим задний обзор, открылся на востоке ледяной блеск, который рос и разливался над горизонтом.

Лукашин вспомнил о рапорте, который дожидался его на базе. Конечно, Наде здесь невмоготу, да и не к лицу такой женщине жить на краю земли, ему и самому за все годы осточертела глушь.

Ему до одури надоели сырые бараки, общежития, коммуналки, общие кухни, дворовые туалеты, смертельная гарнизонная скука, пустые магазины, вечная неустроенность, чемоданы...

Сослуживцы то один, то другой переводились на запад, получали квартиры, а иные ухитрялись попасть в большие города и даже в столицы. Надя права, он отдаст рапорт, вернется и сразу отдаст, начальство знает, поможет. Вот только летать на новом месте не придется, комиссия не пропустит, и никого не уговоришь - отлетался.

Впрочем, город стоит того, большой хороший город, театры, парки, отдельная квартира, устроенная жизнь. И если уж на то пошло, необязательно летать, так даже спокойнее - не служба, мечта.

Постепенно на востоке открылся океан, неоглядный, темно-серый, спящий, но полумрак над ним был тронут красными подпалинами и - обугленный - тлел.

Лукашин напряженно озирался. Похоже, он в последний раз встречает рассвет над океаном, столько их было, и вот последний; он озирался в надежде запомнить, удержать, одна мысль занимала его и сверлила навылет: больше никогда.

Позади небо выглядело студеным - бледно-зеленое, похожее на пронизанную солнцем морскую воду, наверху оно становилось зелено-голубым, с высотой голубело, а ближе к зениту набиралось сини, которая чем дальше на запад, тем больше сгущалась и впереди по курсу становилась ночной темью. Туда они летели.

Лукашин подумал, что уедет и никогда больше этого не увидит последний полет, прощание...

Над материком еще прочно держалась ночь, за спиной занимался день. Рассвет на огромном расстоянии с севера на юг вкрадчиво подбирался к кромке материка.