Шрифт:
– Ну, слушай ее!
– усмехнулся Игнат.
– Этого не делай никогда! Сам со всяким обидчиком старайся управиться, своей рукой накажи! Ребятишки-то хорошие?
– Да, - Фома улыбнулся, вспоминая об Ежове.
– Один такой бойкий - беда!
– Чей таков?
– Сторожа сын...
– Боек, говоришь?
– Страсть!
– Ну -бог с ним! А другой?
– А другой -ры -ижий весь... Смолин...
– А! Митрия Иваныча сын, видно... Этого держись, компания хорошая... Митрий -умный мужик... коли сын в него -это ладно! Вот другой-то... Ты, Фома, вот что: ты пригласи -ка их в воскресенье в гости к себе. Я куплю гостинцев, угощать ты их будешь... Поглядим, какие они...
– В воскресенье-то Смолин меня к себе зовет, - объявил Фома, вопросительно взглянув на отца.
– Ишь ты... Ну, поди! Это ничего, поди... Присматривайся, какие есть люди на земле... Один, без дружбы, не проживешь... Вот я с твоим крестным двадцать лет с лишком дружу - многим от ума его попользовался. Так и ты, - старайся дружить с теми, которые лучше, умнее тебя... Около хорошего человека потрешься - как медная копейка о серебро - и сам за двугривенный сойдешь...-И, смеясь своему сравнению, Игнат добавил: -Это -шучу я. Старайся не поддельным, а настоящим быть... Ум имей хоть маленький, да свой... Что, уроков-то много задали тебе?
– Много!
– вздохнул мальчик, и вздоху его откликнулась тяжелым вздохом тетка...
– Ну - учи! Хуже других в науке не будь. Хоша скажу тебе вот что: в училище, - хоть двадцать пять классов в нем будь, - ничему, кроме как писать, читать да считать, - не научат. Глупостям разным можно еще научиться, -но не дай тебе бог! Запорю, ежели что... Табак курить будешь, губы отрежу...
– Бога помни, Фомушка,- сказала тетка.
– Господа нашего, смотри, не забудь...
– Это верно! Бога и родителя -чти! Но я про то хочу сказать, что книги-то учебные -дело еще малое... Нужны они тебе, как плотнику топор да рубанок;
они - инструмент, а тому, как в дело его употребить.
– инструмент не научит. Понял?.. Скажем так: дан плотнику в руки топор и должен он им обтесать бревно... Рук да топора тут мало, надо еще уметь ударить по дереву, а не по ноге себе... Выходит, что одних книг мало: надо еще уменье пользоваться ими... Вот это уменье и есть то самое, что будет хитрее всяких книг, а в книгах о нем ничего не написано... Этому, Фома, надо учиться от самой от жизни. Книга -она вещь мертвая, ее как хочешь бери, рви, ломай - она не закричит... А жизнь, чуть ты по ней неверно шагнул, неправильно место в ней себе занял, -тысячью голосов заорет на тебя, да еще и ударит, с ног собьет.
Фома, облокотясь на стол, внимательно слушал отца и, под сильные звуки его голоса, представлял себе то плотника, обтесывающего бревно, то себя самого:
осторожно, с протянутыми вперед руками, по зыбкой почве он подкрадывается к чему-то огромному и живому и желает схватить это страшное что-то...
– Человек должен себя беречь для своего дела и путь к своему делу твердо знать... Человек, брат, тот же лоцман на судне... В молодости, как в половодье, - иди прямо! Везде тебе дорога... Но -знай время, когда и за правеж взяться надо... Вода сбыла, -там, гляди, мель, там карча, там камень; всё это надо усчитать и вовремя обойти, чтобы к пристани доплыть целому...
– Я доплыву!
– сказал мальчик, уверенно и гордо глядя на отца.
– Ну? Храбро говоришь!
– Игнат засмеялся. И тетка тоже ласково засмеялась.
Со времени поездки с отцом по Волге Фома стал. более бойким и разговорчивым с отцом, теткой, Маякиным. Но на улице или где-нибудь в новом, для него месте, при чужих людях, он хмурился и посматривал вокруг себя подозрительно и недоверчиво, точно всюду чувствовал что-то враждебное ему, скрытое от него и подстерегающее.
Ночами иногда он вдруг просыпался и подолгу прислушивался к тишине вокруг, пристально рассматривая тьму широко раскрытыми глазами. Пред ним претворялись в образы и картины рассказы отца. Он незаметно для себя путал их со сказками тетки и создавал хаос событий, в котором яркие краски фантазии причудливо переплетались с суровыми тонами действительности. Получалось что-то огромное, непонятное; мальчик закрывал глаза, гнал от себя всё это и хотел бы остановить игру воображения, пугавшую его. Но он безуспешно пытался уснуть, а комната всё теснее наполнялась темными образами. Тогда он тихо будил тетку:
– Тетя... А тетя...
– Что? Христос с тобой...
– Я приду к тебе, - шептал Фома.
– Пошто? Спи-ка, милуша моя... спи...
– Я боюсь!
– сознавался мальчик,
– А ты прочитай про себя "Да воскреснет бог" и перестанешь бояться-то.
Фома лежит с закрытыми глазами и читает молитву. Тишина ночи рисуется пред мим в виде бескрайнего пространства темной воды, она совершенно неподвижна, -разлилась всюду и застыла, нет ни ряби на ней, ни тени движения, и в ней тоже нет ничего, хотя она бездонно глубока. Очень страшно смотреть одному откуда-то сверху, из тьмы, на эту мертвую воду... Но вот раздается звук колотушки ночного сторожа, и мальчик видит, что поверхность воды вздрагивает, по ней, покрывая ее рябью, скачут круглые светлые шарики... Удар в колокол на колокольне заставляет всю воду всколыхнуться одним могучим движением, и она долго плавно колышется от этого удара, колышется и большое светлое пятно, освещает ее, расширяется от ее центра куда-то в темную даль и бледнеет, тает. Снова тоскливый и мертвый покой в этой тёмной пустыне...
– Тетя...- умоляюще шепчет Фома.
– Асиньки?
– Я к тебе приду...
– Да иди, иди, роднуша моя...
Перебравшись на постель к тетке, он жмется к ней и просит:
– Расскажи что-нибудь...
– Ночью -то?
– сонно протестует тетка.
– Пожа -алуйста...
Ее не приходится долго просить. Позевывая, осипшим от сна голосом, старуха, закрыв глаза, размеренно говорит:
– И вот, сударь ты мой, в некотором царстве, в некотором государстве жили-были муж да жена, и были они бедные-пребедные!.. Уж такие-то разнесчастные, что и есть-то им было нечего. Походят это они по миру, дадут им где черствую, завалящую корочку, - тем они день и сыты И вот родилось у них дитё... родилось дитё - крестить надо, а как они бедные, угостить им кумов да гостей нечем, - не идет к ним никто крестить! Они и так, они и сяк, -нет никого!.. И взмолились они тогда ко господу: "Господи! Господи!.."