Тёмный мир

Аннотация

Роман «Тёмный мир» – самое знаменитое произведение данных авторов жанра «фэнтези», раскованной фантастики и яркой образности.

1. ОГОНЬ В НОЧИ На севере тонкая струйка дыма, извиваясь, поднималась в темнеющее небо. И вновь я почувствовал непонятный страх, жуткое желание куда-то убежать, которое преследовало меня. Я знал, что на это не было причин. Это был лишь дым, поднимающийся из болот одного запущенного местечка, не далее пятидесяти миль от Чикаго, где люди давно уже победили суеверия стальными конструкциями и бетоном. Я знал, что это обычный огонь костра, и в то же время я знал, что это не так. Где-то в глубине своей души я осознавал, что это за огонь, и кто стоит рядом с ним, глядя в мою сторону сквозь увешанные полками стены с огромным собранием книг моего дяди-коллекционера, опиумными трубками искусной отделки, украшенными серебром, золотые шахматные фигурки из Индии, шпагу... Страх и тяжелые воспоминания зашевелились внутри меня. В два шага я оказался рядом со шпагой, сорвал ее со стены и крепко охватил пальцами рукоятку. Не совсем понимая, что я делаю, подошел к окну и вновь уставился на далекий дым. Шпага была зажата в моей руке, но чувство было фальшивое, не успокаивающее, не такое, какое должно быть у человека, держащего нужное ему оружие. — Спокойно, Эд. Глубокий голос моего дяди послышался за моей спиной. — В чем дело? Ты выглядишь немного... дико. — Не та шпага, — услышал я свой собственный беспомощный голос. Затем туман в моей голове рассеялся. Я глупо заморгал глазами, глядя на дядю и удивляясь, что такое со мной происходит. Мои голосовые связки тем временем продолжали говорить: — Не та шпага. Нужен Меч Огня и Короля Воды. Три великих талисмана фрукт «хуа», который всегда остается свежим, раттан с цветами, которые никогда не вянут, и шпага Як, охраняющая дух. Мой дядя уставился на меня сквозь клубы дыма. — Ты изменился, Эд, — сказал он глубоким мягким голосом. — Ты сильно изменился. Я думаю, это из-за войны, этого следовало ожидать. И ты болен. Но ты раньше никогда не интересовался такими вещами. Мне кажется, ты слишком много времени проводишь в библиотеке. Я надеялся, что отпуск тебе поможет. Отдых... — Я не желаю отдыхать, — яростно ответил я. — Полтора года я провел, отдыхая на Суматре. Ничего не делал, только отдыхал в этой маленькой вонючей деревне в джунглях, и все ждал, и ждал, и ждал... ...Я видел ее перед глазами, чувствовал ее запах. Я снова ощущал лихорадочную дрожь, которая трясла все мое тело, когда я лежал в хижине, которая была табу. Ум мой перенесся на восемнадцать месяцев назад, в тот последний час, когда все оставалось на своих местах, когда я еще был нормальным человеком. Вторая мировая война близилась к завершению, и я летел над джунглями Суматры. В войне, конечно, нет ничего хорошего, но до того ослепляющего мгновения в воздухе я был нормальным человеком, уверенным в себе, уверенным в своем месте в жизни, и не мучился тем, чего никак не мог вспомнить. Затем мгновенно и внезапно все полностью исчезло. Это не могло быть просто попаданием из зенитки. Единственные повреждения, которые я получил, произошли при падении самолета, да и те — простые царапины. Я остался цел и невредим, но слепота и непонимание пришли ко мне. Дружелюбные батаки нашли меня в покалеченном самолете и выходили от лихорадки и припадков ярости своими странными, грубыми, но эффективными методами. Никогда мне не приходило в голову, что они оказали мне большую услугу, чем спасение моей жизни. Но у их шамана закрались сомнения. Он что-то знал. Он производил свои загадочные заклинания с веревкой с завязанными на ней узлами и горстью риса, потея от напряжения, которого я не понимал тогда. Я помню разрисованную уродливую маску, нависающую надо мной из темноты, руки, двигающиеся странными, властными жестами. — Вернись, о душа, где бы ты ни пряталась, в лесах, в горах или в реке. Смотри, я вызываю тебя, «тоэмба брас», яйцо истины Раджи, «меелиджа», одиннадцать целебных хинных листьев... Да, они все сначала очень жалели меня. Шаман был первым, кто почувствовал что-то не то — и ко мне начали относиться настороженно. И я чувствовал, как увеличивается эта настороженность, как меняется отношение ко мне. Они боялись не меня — я в этом был уверен — но... чего? До того, как вертолет прилетел забрать меня обратно в цивилизованный мир, шаман немного рассказал мне. Возможно, столько, сколько осмелился. — Ты должен прятаться, сын мой. Всю свою жизнь ты должен прятаться что-то ищет тебя... Он произнес слово, которого я не понял. — И оно пришло из другого мира — из страны духов, чтобы охотиться за тобой. Помни — все магические предметы должны быть для тебя табу. А если это не поможет, то, может быть, тебе удастся найти волшебное оружие. Но мы не можем помочь тебе. Наши силы недостаточно могущественны. Он был рад, когда я улетел. Все были рады. И после этого я не находил себе места, потому что что-то полностью изменило меня. Лихорадка? Возможно. По крайней мере, я не чувствовал себя тем самым человеком, каким был раньше. Сны, воспоминания — меня что-то преследовало, как будто где-то, когда-то я оставил какую-то жизненно важную работу незаконченной... Я почувствовал, что могу говорить с моим дядей спокойней. — С меня как будто спала пелена тумана. Я более ясно стал понимать многое — казалось, все приобрело иной смысл. Со мной происходят вещи, которые казались мне ранее невероятными. Но не сейчас. — Ты же знаешь, я много путешествовал, но это не помогло. Всегда что-то напоминает мне. Амулет в окне лавки старьевщика, опал, похожий на кошачий глаз, две фигуры... Я постоянно вижу их во сне. А однажды... Я замолчал. — Да, — мягко подсказал мне дядя. — Я был в Новом Орлеане. Однажды ночью я проснулся, рядом со мной в комнате кто-то был. Совсем близко. У меня под подушкой лежал особый пистолет. Когда я его выхватил, она... назовем ее собакой... — выскочила из окна. Только, все-таки, она не совсем напоминала собаку. Я заколебался. — В пистолете были серебряные пули, — сказал я. Мой дядя долгое время молчал. Я знал, о чем он думает. — А другая фигура? — наконец спросил он. — Не знаю. На ней был надет капюшон. Мне кажется, что она очень стара. И, кроме этих двух... — Да? — Голос. Очень нежный голос. Зовущий. Огонь. И за огнем — лицо, которое мне ни разу не удалось ясно увидеть. Мой дядя кивнул. В комнате становилось темно, и я с трудом различал черты его лица, а дым снаружи растворялся в тенях ночи... Но слабое мерцание все еще было видно среди деревьев... Или это было только плодом моего воображения? Я кивнул в сторону окна. — Я видел этот огонь раньше. — Что в этом странного? Отдыхающие всегда разводят костры. — Нет. Это — Огонь Нужды. — Это еще что такое? — Это ритуал, — пояснил я. — Как костры шотландцев, которые они разводят в середине лета. Но Огонь Нужды разводится только во время несчастий. Это очень старый обычай. Дядя отложил свою трубку и наклонился вперед. — В чем дело, Эд? Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? — Я думаю, что психологически это можно назвать комплексом преследования, — медленно ответил я. — Я... верю в то, что раньше не принимал всерьез. Мне кажется, что кто-то пытается разыскать меня, что он уже разыскал. И зовет. Кто это — я не знаю. Чего от меня хотят — я тоже не знаю. Но недавно я нашел еще одну вещь — шпагу. Я поднял шпагу со стола. — Это не то, что мне нужно, — продолжал я. — Но иногда, когда мой ум... блуждает, что-то снаружи заполняет его. Например, необходимость иметь шпагу. Не просто шпагу — а одну-единственную. Я не знаю, как она выглядит, но я сразу узнал бы ее, если б держал в руке. Я засмеялся. — И если б я вытащил ее из ножен, я сумел бы задуть этот огонь, как пламя свечи. А если бы я вытащил ее полностью, то всему миру пришел бы конец! Мой дядя кивнул головой. Через минуту молчания он заговорил: — Врачи, — спросил он. — Что они говорят? — Я знаю, что они скажут, если я обращусь к ним, — угрюмо ответил я. — Полное сумасшествие. Если бы я был в этом уверен, мне было бы легче. Прошлой ночью убили одну собаку. Ты знаешь об этом? — Конечно. Старого Герцога. Его, видно, загрызла собака с соседней фермы. — Или волк. Тот самый волк, который проник ко мне в комнату прошлой ночью и стоял надо мною, как человек, и отрезал клок моих волос. За окном, далеко, что-то вспыхнуло и вновь ушло в темноту. Огонь Нужды. Мой дядя поднялся со своего места и стоял в сумерках, глядя на меня. Он положил свою большую руку мне на плечо. — Думаю, что ты болен, Эд. — Ты думаешь, что я сумасшедший. Что ж, может быть и так. Но у меня предчувствие, что скоро я это узнаю — так или иначе. Я выдвинул шпагу из ножен и положил ее себе на колени. Мой дядя опять сел, и мы в молчании сидели долгое время. В лесу на севере ровно горел Огонь Нужды. Я не мог его видеть. Но его пламя кипело в моей крови — опасно, злобно. 2. ЗОВ РЫЖЕЙ ВЕДЬМЫ Я не мог заснуть. Нечем было дышать — жаркая духота летнего вечера накрыла меня, как одеялом. В конце концов я не выдержал, встал и отправился в гостиную, беспокойно ища сигареты. Из открытой двери до меня донесся голос дяди: — Все в порядке, Эд? — Да. Не могу заснуть. Может быть, почитаю на ночь. Я взял первую попавшуюся книгу, откинулся в удобном кресле и зажег настольную лампу. Над озером стояла мертвая тишина — не слышалось даже плеска волн на пляже. Мне чего-то не хватало. Рука снайпера в трудную минуту всегда будет искать гладкую металлическую или деревянную поверхность несуществующего ружья. Точно также и моей руке хотелось почувствовать что-то, мне казалось, что не ружье и не шпагу. Я не мог вспомнить, что это за оружие, которым я пользовался раньше. Мой взгляд упал на кочергу, лежащую у камина, и я совсем было подумал, что это то, что нужно: но чувство это мелькнуло на мгновение и сразу же пропало. Книга оказалась популярным романом. Я быстро пролистывал страницы, просматривая ее. Смутное, далекое биение моего пульса не исчезало. Оно, напротив, нарастало, поднималось из подсознания. Далекое возбуждение, казалось, закипало в моей душе. Скривив лицо, я поднялся и поставил книгу на место. На мгновение я остановился перед полкой, пробегая глазами по корешкам книг. Повинуясь безотчетному чувству, я достал с полки том, которым не пользовались уже много лет. Это оказался молитвенник. Он открылся в моих руках, и на глаза мне попалась фраза: «И я пришел, и чудовища окружили меня». Я поставил книгу на место и вернулся в кресло. Настольная лампа раздражала меня, и я нажал на выключатель. Тут же лунный свет залил комнату, и мгновенно странное чувство ожидания чего-то вернулось ко мне с удвоенной силой, как будто исчез невидимый барьер. Вложенная в ножны шпага все еще лежала на подоконнике. Я посмотрел мимо нее на небо в легких облачках, среди которых светила Луна, сверкая серебристым светом. Далеко-далеко виднелось слабое сияние — Огонь Нужды все еще горел на болотах. И он звал. Золотистый квадрат окна притягивал с гипнотической силой. Я откинулся на спинку кресла, полузакрыл глаза, и чувство опасности холодом обдало мой мозг. Несколько раз я слышал этот зов, призывающий меня, но всегда я находил в себе силы сопротивляться ему. На этот раз я заколебался. Локон, срезанный с моей головы — может быть, это он придал моим врагам новые силы? Суеверия. Логика подсказывала мне эту мысль, но глубокое внутреннее убеждение говорило, что старинное колдовство с волосами не было просто болтовней. С тех пор, как я побывал на Суматре, я стал куда менее скептичным. И с тех пор я занялся изучением. Это были старинные книги, начиная от белой магии, и кончая сказками о вызывании духов и демонов. Я прочел все это очень быстро. Было такое впечатление, будто я повторил курс, освежив в памяти то, что давным-давно знал. Только одно тревожило меня — что бы я не читал, я непременно натыкался на ссылки на эту силу. И этой силой была сама Вечность — которая в фольклоре известна под многими именами: Дьявол, Люцифер, Сатана, Кутчи — австралийский Иерарх, Тунья у эскимосов, Абонсам в Африке и Отрателли в Швейцарии. Я не занимался изучением дьявола — но у меня и не было в этом нужды. Мне все время снился один сон, который не мог быть ничем иным, как какой-то черной силой, которая представляла собой зло. Я стоял перед золотистым квадратом света, очень испуганный, но стремящийся к какому-то совершенству, которого желал всеми силами. И глубоко внутри сверкающего квадрата начиналось какое-то движение; я знал, что следует сделать определенные церемониальные движения, прежде чем начнется ритуал, но невыносимо трудно было избавиться от ощущения, парализовавшего все мои члены. Квадрат, похожий на залитое лунным светом окно передо мной — похожий, но не такой же. Почему-то сейчас меня не охватывал холодный страх. Скорее, тот напев, который я слышал, был мягким, успокаивающим — как женский убаюкивающий голос. Золотистый квадрат заколебался, затуманился, и маленькие змейки света ударили мне в глаза. Низкое пение очаровывало, лишало сил. Золотистые змейки бегали взад и вперед, как будто в удивлении. Они дотронулись до лампы, стола, ковра — и отступили. Потом они дотронулись до меня. И сразу зазмеились еще быстрее! Я даже не успел испугаться, а они уже окружили меня, сжали в свои объятия, окутывая золотистым покрывалом сна. Напев стал громче, и я поддавался ему. Как тело сатира Марсия дрожало при звуках его родных фригийских мелодий! Я знал это... заклинание! Сквозь золотистый свет исчезающего окна прокралась неземная тень волка с янтарными глазами и лохматой головой. Голова шевельнулась и вопросительно посмотрела на меня. Затем появилась фигура в плаще с капюшоном, под которым ничего не было. Фигура была маленькой-маленькой, как ребенок. Волк и фигура в капюшоне висели в золотом тумане, наблюдая и ожидая. Тихий напев изменился. Можно было различить звуки и слова. Эти слова не принадлежали ни одному из земных языков — но я знал их! — Ганелон! Я зову тебя, Ганелон! Печатью, скрепляющей твою кровь услышь меня! Ганелон! Ну, конечно же, это было мое имя. Я так хорошо знал его. Но кто так меня называл? — Я звала тебя раньше, но путь был закрыт. Сейчас через пропасть перекинут мост. Приди ко мне, Ганелон! Вздох. Волк оглянулся через худое плечо и оскалил клыки. Фигура в капюшоне наклонилась надо мной. Я почувствовал пронзительный взгляд из темноты, и ледяное дыхание коснулось моего лица. — Он позабыл тебя, Медея, — сказал нежный тоненький голос, похожий на голос ребенка. Опять вздох. — Разве ты забыл меня, Ганелон? Неужели ты забыл мои руки, мои губы? Одурманенный золотым туманом, я ничего не мог сообразить. — Он забыл, — сказала фигура в капюшоне. — Пусть он все равно придет ко мне. Ганелон! Огонь Нужды горит. Врата в Темный Мир открыты. Огнем и землей, воздухом и тьмой я заклинаю тебя, Ганелон! — Он позабыл. — Несите его. Теперь у нас есть власть. Золотая пелена стала плотнее. Волк с горящими глазами и фигура в капюшоне подплыли ко мне. Я почувствовал, как меня подняли и понесли против моей воли. Окно широко распахнулось. Я увидел шпагу в ножнах, готовую к битве. Я схватился за нее, но не мог противиться той стремительной силе, которая уносила меня вдаль. Волк и напевающая тень плыли вместе со мной. — Огонь. Несите его к огню. — Он позабыл, Медея. — К огню, Эдейри, к огню. Искривленные деревья проплывали мимо меня. Далеко впереди я увидел сияние. Оно становилось все больше и больше. Это был Огонь Нужды. Отлив нес меня все дальше и дальше. В Огонь... — Не к Кэр Ллуру! Из глубины моей памяти появились эти загадочные слова. Волк с янтарными глазами вздрогнул и посмотрел на меня, фигура в капюшоне плотнее запахнулась в золотой туман. Я почувствовал поток ледяного воздуха в окружающем меня мареве. — Кэр Ллур, — детским нежным голосом прошептала Эдейри. — Он помнит Кэр Ллур, но помнит ли он Ллура? — Он вспомнит! Он несет в себе печать Ллура! И в Кэр Ллуре, дворце Ллура, он вспомнит! Огонь Нужды возносился в небо уже совсем недалеко от меня. Я сопротивлялся, что было сил, влекущему меня отливу. Я поднял свою шпагу, откинул ножны прочь и стал рубить золотистый туман, который окутал меня. Старинная сталь разрезала клубящееся марево, и оно стало отступать под ее ударами, потом вновь сомкнулось. В гармоничном напеве наступил на мгновение перерыв, мертвая тишина. Затем... — Матолч, — вскричал невидимый шепот. — Лорд Матолч! Волк, оскалив клыки прижался к земле. Я попытался ударить шпагой по его рычащей морде. Он легко уклонился от удара и прыгнул, схватил шпагу за лезвие зубами и вырвал ее из моей руки. Золотой туман вновь приблизился, обволакивая меня своими теплыми объятиями. — Кэр Ллур, — шептали они. Огонь Нужды поднялся вверх алым фонтаном. Из огня появилась женщина. Волосы, темные как ночь, мягкой волной спадали до колен. Из-под ровных бровей она бросила на меня взгляд, в котором содержался вопрос и неукротимая воля. Она была сама красота. Темная красота. — Лилит, Медея, Ведьма Колхиса. И... — Врата закрываются, — произнес детский голос Эдейри. Волк, все еще державший в зубах мою шпагу, тревожно прижал уши. Но женщина в Огне не сказала ни слова. Золотистые облака толкали меня вперед в ее руки. И она снова распахнула мне свои объятия. Волк и фигура в капюшоне прижались к нам. Напев поднялся до тревожного рева, который мог расколоть планету. — Это трудно, трудно, — сказала Медея. — Помоги мне, Эдейри. Лорд Матолч. Огонь угасал. Вокруг нас расстилалась серая, не имеющая очертаний пустота, простирающаяся до бесконечности. И теперь в голосе Эдейри появился страх. — Медея. У меня нет сил... Я слишком долго оставалась в мире Земли. — Открой Врата! — вскричала Медея. — Открой их хоть немного, или мы останемся здесь, между миров, навсегда! Волк пригнулся и зарычал. Я почувствовал, как из его тела выливается стремительный поток энергии. Мозг его не был мозгом зверя. Вокруг нас стал растворяться золотистый туман. Подкрадывалась серая пустота. — Ганелон, — сказала Медея, — Ганелон! Помоги мне! Пелена упала с моего мозга. Бесформенная тень начала заполнять его. Я почувствовал, как она заполняет все мое существо, обдавая мозг черными волнами. — У него есть власть, — прошептала Эдейри. — Он посвящен Ллуру. Пусть он вызовет его. — Ллур? Нет. Нет. Я не смею. Но лицо Медеи было вопросительно повернуто ко мне. У моих ног волк зарычал и весь напрягся, как будто пытаясь грубой физической силой открыть Врата между мирами. Теперь я уже весь был погружен в черное море. Мысль моя полетела вперед и натолкнулась на пространство темного ужаса, бесконечного, необъятного, и затем... прикоснулась к чему-то... Ллур... Ллур! — Врата открываются, — сказала Эдейри. Серой пустоты больше не было. Золотистые облака потускнели и исчезли. Вокруг меня, высоко-высоко к потолку, поднимались белые колонны. Мы стояли на небольшом возвышении, на помосте, с нарисованным на нем странным узором. Злая волна, прокатившись по мне, исчезла. Страдая от ужаса и жалости к самому себе, я упал на колени, прикрывая рукой глаза. Я вызвал... Ллура. 3. ТЕМНЫЕ МИРЫ ...Я проснулся с болью в каждом мускуле своего тела и лежал неподвижно, глядя на низкий потолок. Воспоминания нахлынули на меня. Я повернул голову и увидел, что лежу на мягкой кровати с горой подушек, в простой меблированной комнате. В конце ее, в нише, было окно. Из него в комнату проникал свет, но за ним я видел лишь туманные отблески. Рядом со мной на трехногом стуле сидела Эдейри. Даже сейчас я не видел ее лица — тень, отбрасываемая капюшоном, была слишком глубока. Я почувствовал на себе ее проницательный, настороженный взгляд и запах чего-то незнакомого, холодного и смертельно опасного. Плащ был плотный, грубый, уродливого серого цвета и создававший безжизненное впечатление. Приглядевшись, я понял, что это создание было не более четырех футов высоты. И вновь я услышал нежный детский голос, по которому невозможно было определить ее пол. — Не хотите ли есть, лорд Ганелон? Или пить? Я откинул шелковое покрывало и сел на постели. На мне была одета тонкая мягкая серебристая туника и брюки из того же материала. Эдейри, по-видимому, не шевельнулась, но внезапно портьеры раздвинулись, и в комнату бесшумно вошел человек с накрытым подносом. Вид его как-то успокаивал. Это был высокий человек, сильный и мускулистый, из-под его шлема с плюмажем, как у этрусков, на меня смотрело мужественное загорелое лицо. Я думал так до тех пор, пока не встретился с ним глазами. Потому что в двух красивых голубых озерах утонул страх. И это был странный страх, очень знакомый, хотя он и притаился глубоко-глубоко в его взгляде. Он молча обслужил меня и молча удалился. Эдейри кивнула в сторону подноса. — Ешь и пей. Ты станешь сильнее, лорд Ганелон. На подносе было мясо, немного странный хлеб и стакан бесцветной жидкости, судя по вкусу — не воды. Я сделал глоток побольше и поставил кубок на место, потом посмотрел на Эдейри. — Значит, я все-таки не сумасшедший, — сказал я. — Нет. Душа твоя блуждала. Сам ты был в ссылке — но теперь ты опять дома. — В Кэр Ллуре? — спросил я, сам не зная почему. Эдейри шевельнула своим плащом. — Нет. Ты ведь должен помнить. — Я ничего не помню. Кто ты? Что со мной произошло? — Ты знаешь, что твое имя Ганелон? — Меня зовут Эдвард Бонд. — И все же, у Огня Нужды, ты почти все вспомнил, — сказала Эдейри. Это потребует времени. А опасность существует всегда. Кто я? Я — Эдейри, я служу Совету. — И ты... — Женщина, — ответила она тем же детским нежным голосом, в котором сейчас звучал смех. — Очень старая женщина, самая старая в Совете, который сократился от первоначальных тринадцати. В нем, конечно, Медея, лорд Матолч... Тут я вспомнил волка... — ...Гаст Райми, который имеет силы больше, чем у каждого из нас, но который слишком стар, чтобы ею пользоваться. И ты, лорд Ганелон, или Эдвард Бонд, как ты себя называешь. Нас осталось всего пятеро. Когда-то нас были сотни. Но даже я не помню этого времени, хотя Гаст Райми все вспомнит, если захочет. Я обхватил голову руками. — Великие небеса, я ничего не понимаю, твои слова для меня — пустой звук. Я даже не знаю, где нахожусь! — Послушай, — произнесла она, и я почувствовал мягкое прикосновение к своему плечу. — Ты должен понять. Просто ты потерял память. — Это неправда. — Это правда , лорд Ганелон. Твои истинные воспоминания были стерты и заменены на искусственные. Все, что ты сейчас считаешь своей жизнью на Земле — ложно. Ничего этого не было. По крайней мере, если и было, то не с тобой. — На Земле? Я не на Земле? — Это другая планета, — ответила она. — Но это твоя родина. Ты родился здесь. Повстанцы, наши враги, отправили тебя в ссылку и поменяли твои воспоминания. — Это невозможно. — Подойди сюда, — Эдейри шагнула к окну. Она к чему-то притронулась, и окно стало совсем прозрачным. Я смотрел через ее голову на пейзаж, которого никогда не видел раньше. Или видел? Под тусклым красным солнцем лес внизу купался в кровавом свете. Я глядел на него со значительной высоты и не мог рассмотреть детали, но мне показалось, что деревья были странной формы, и что они двигались. По направлению к далеким холмам текла река. Над лесом возвышались несколько белых башен. Это было все. Но вид огромного красного солнца сказал мне достаточно. Это была не та Земля, которую я знал. — Другая планета? — И даже более того, — сказала она. — Мало кто в Темном Мире это знает. А я — знаю, и, к несчастью для тебя, узнали и некоторые другие. Во Вселенной существуют вероятные миры, дивергентные в потоке времени, но почти идентичные, если, конечно, не расходятся слишком далеко. — Я ничего не понял. — Миры, существующие и несуществующие во времени и в пространстве, но отделенные другим измерением, вероятностной вариацией. Этот мир мог бы быть твоим, если бы что-то не произошло давным-давно. Первоначально Темный Мир и Земля были одним неразделенным в пространстве-времени миром. Потом было принято очень важное решение, хотя я не знаю точно, в чем оно заключалось. С этого времени временной поток разделился на две части, и два варианта миров начали существовать там, где раньше был один. Вначале они оставались абсолютно идентичными, за тем исключением, что в одном из них не было принято ключевое решение. А результат получился совершенно различным. Это произошло сотни лет назад, но оба мира еще очень близко один от другого во временном потоке. С неизбежностью они отдаляются все дальше и дальше друг от друга и становятся все меньше похожи один на другой. Пока же они настолько сходны, что человек на Земле имеет своего двойника в Темном Мире. — Двойника? — Человека, которым он мог бы быть, если бы ключевое решение не было принято. Да, Ганелон и Эдвард Бонд — двойники. Я вернулся к постели и, нахмурившись, сел на нее. — Два мира сосуществуют. Это я могу понять. Но я думаю, что ты хотела сказать больше, чем сказала — что где-то еще существует мой двойник. — Ты родился в Темном Мире. Твой двойник, истинный Эдвард Бонд, родился на Земле; повстанцы обладают вполне достаточными знаниями, чтобы влиять на переменные времени. Мы сами изучили этот метод значительно позже, хотя когда-то он был хорошо известен Совету. — Повстанцы сместили переменные и послали тебя — Ганелона — на Землю, чтобы Эдвард Бонд мог появится среди них здесь. Они... — Но зачем? — перебил я ее. — Для чего им это понадобилось? Эдейри повернулась ко мне, и я в очередной раз почувствовал странный далекий холод, когда она уставилась на меня своими невидимыми глазами. — Для чего им это понадобилось? — отозвалась она своим нежным детским голосом. — Думай, Ганелон. Посмотрим, удастся ли тебе вспомнить. Я стал думать. Закрыв глаза, попытался расслабиться, чтобы воспоминания Ганелона выплыли на поверхность моего ума. Я все еще никак не мог привыкнуть к мысли о том, что со мной произошло, хотя это объясняло многое. Это даже объясняло бы — внезапно вспомнил я — и странную потерю сознания в самолете, когда я пролетал над джунглями Суматры, и дальнейшие события, когда все мне казалось каким-то не таким... Возможно, именно в эту минуту, в самолете, Эдвард Бонд оставил Землю, а Ганелон занял его место — двое близнецов, слишком испуганные и слишком беспомощные, чтобы хоть что-то понимать. Нет, это было невозможно! — Нет, не помню! — резко сказал я. — Этого не может быть. Я знаю, кто я. Я знаю все, что произошло с Эдвардом Бондом на протяжении всей его жизни. Ты не можешь доказать мне, что все это только иллюзия. Все слишком ясно, слишком отчетливо. — Ганелон, Ганелон... Эдейри подошла ко мне, и в голосе ее зазвучала укоризна. — Подумай о восставших племенах, Ганелон. Попытайся вспомнить, почему они сделали с тобой это. Лесные жители — непослушные маленькие человечки в зеленом. Ненавистные человечки, которые угрожают нам, Ганелон! Это-то ты помнишь! Может быть, это был определенного рода гипноз. Я подумал об этом позже. Но в этот момент в моем мозгу вспыхнула картина: я увидел одетую в зеленые одежды толпу, пробиравшуюся по лесу, и при их виде почувствовал неожиданную горячую злость. В этот момент я был Ганелоном, великим и могущественным лордом, ненавидящим этих людей, недостойных завязывать шнурки моих ботинок. — Конечно, ты ненавидишь их, — прошептала Эдейри. Она, наверное, заметила, как изменилось выражение моего лица. Когда она заговорила, я почувствовал, что сижу в непривычной для себя позе. Плечи мои были горделиво расправлены, грудь выпячена вперед, а губы извивались в презрительной усмешке. Так что, возможно, она и не прочитала моих мыслей. То, что я думал, можно было видеть по моему лицу и осанке. — И конечно же, ты наказывал их, где мог и когда мог, — продолжала она. — Это было твоим правом и обязанностью. Но они обманули тебя, они оказались хитрее. Они нашли дверь, которая поворачивается на временных осях, и вышвырнули тебя в другой мир. По другую сторону этой двери был Эдвард Бонд, который не питал к ним ненависти. Поэтому они и открыли ему дверь. Эдейри слегка повысила голос, и я уловил в нем насмешку. — Фальшивые воспоминания, фальшивые воспоминания, Ганелон. Вместе с личностью Эдварда Бонда ты приобрел и его прошлое, но он пришел в наш мир таким, каким был, ничего не зная о Ганелоне. Он причинил нам немало беспокойства, друг мой, доставил много хлопот. Сначала мы не поняли, что случилось. Казалось, что Ганелон просто исчез из нашего Совета, а новый Ганелон появился среди повстанцев, организуя их на борьбу против собственного народа. Она мягко засмеялась. — Нам пришлось поднять Гаста Райми из его сна, чтобы он руководил нами. Но, в конце концов, изучив метод поворота осей времени, мы попали на Землю, искали тебя и нашли. А теперь перенесли тебя сюда. Это твой мир, лорд Ганелон! Примешь ли ты его? Я помотал головой, как во сне. — Все это нереально. Я остаюсь Эдвардом Бондом. — Мы можем вернуть тебе настоящую память, и мы это сделаем. На какое-то мгновение истинные воспоминания уже появились на поверхности твоего мозга. Но на все это нужно время. А пока — ты один из Совета, возможно, самый могущественный из всех нас. Вместе с Матолчем вы были... — Подожди минутку, — прервал ее я. — Я все еще не совсем понимаю. Матолч? Это тот самый волк, которого я видел? — Да. — Ты говоришь о нем так, будто он — человек. — Но он и есть человек — время от времени. Он — ликантроп. Может менять образ по желанию. — Оборотень? Это невозможно! Это — миф. Какие-то странные суеверия. — С чего начался миф? — спросила Эдейри. — Давным-давно много Врат были открыты между Темным Миром и Землей. На Земле воспоминания об этих днях сохранились, как суеверия — но корни их уходят в действительность. — Это суеверия, и ничего больше! — убежденно сказал я. — Вы утверждаете, что существуют оборотни, вампиры и всякие прочие выдумки?! — Гаст Райми может рассказать тебе о них больше, чем я. Но мы не должны будить его ради такого пустяка. Может быть, я... Ну что ж, слушай. Тело состоит из клеток. Клетки могут приспосабливаться в определенных пределах. Если приспособляемость увеличить в еще большей степени, тогда процесс метаболизма ускоряется настолько, что возможно появление оборотней. Нежный детский голосок говорил и говорил из-под накинутого капюшона. Я начинал немного понимать. На Земле, когда я проходил в колледже биологию, то видел под микроскопом взбесившиеся клетки, клетки-мутанты и тому подобное. И среди людей было много случаев, когда они зарастали, как волки, шерстью по всему телу. А если клетки могли приспособиться быстро? Странные вещи могли происходить... Но кости? Специальная костная ткань, так непохожая на клетки мягких тканей человека. Физиологическая структура, которая могла бы изменяться таким образом, чтобы человек превращался в волка? Она должна быть уникальной! — Частично это, конечно, иллюзия, — сказала Эдейри. — Матолч обладает вовсе не такой звериной фигурой, как это кажется. И, тем не менее, он может изменять свой облик, и часто это делает. — Но как? — спросил я. — Откуда у него такая сила? Впервые за весь наш разговор Эдейри заколебалась. — Он... мутант. Среди нас в Темном Мире много мутантов. Некоторые из них заседают в Совете, остальные — нет. — Ты — тоже мутант? — спросил я. — Да. — И тоже... можешь менять свой облик? — Нет, — ответила Эдейри, и, казалось, тонкое тело под плащом задрожало. — Нет, я не могу менять свою форму, лорд Ганелон. Ты не помнишь, что... что я могу? — Нет. — И, тем не менее, я обладаю силой, которая может тебе пригодиться, когда повстанцы вновь нападут на нас, — медленно произнесла она. — Да, среди нас много мутаций, и, возможно, именно поэтому произошло наше отделение от Земли много веков назад. На Земле нет мутантов — по крайней мере, такого типа, как у нас. Матолч — не единственный. — А я — мутант? — очень мягко спросил я. Она покачала головой в капюшоне. — Нет. Потому что ни один мутант не может иметь в своей крови печати Ллура. Поэтому ты и был посвящен. Один из Совета должен иметь ключ к Кэр Ллуру. Холодное дыхание страха вновь на мгновение коснулось меня. Нет, не страха. Ужаса, смертельного, перехватывающего дыхание, кошмарного ужаса, который всегда охватывал меня при упоминании имени Ллура. Я заставил себя спросить ее: — Кто такой Ллур? Наступило долгое молчание. — Кто говорит о Ллуре? — раздался позади меня глубокий голос. — Лучше не подымать эту завесу, Эдейри! — И, тем не менее, это может оказаться необходимым, — ответила она. Я повернулся, и на фоне портьеры увидел стройную фигуру человека, одетого, как и я, в тунику и брюки. Его рыжая борода резко выпирала вперед. Улыбка — оскал полных губ — о чем-то напоминала. В каждом движении его гибкого тела чувствовалась кошачья грация. Желтые глаза смотрели на меня с удивлением. — Молись, чтобы в этом не было необходимости, — сказал человек. — Ну, лорд Ганелон, неужели ты забыл и меня тоже? — Он забыл тебя, Матолч, — ответила Эдейри. — По крайней мере, в этом образе. Он усмехнулся. — Сегодня вечером — Шабаш, — сказал он. — Лорд Ганелон должен быть готов к нему. Однако, это дело Медеи, а она интересуется, проснулся ли Ганелон. Раз ты проснулся, то можем пойти к ней прямо сейчас. — Ты пойдешь с Матолчем? — спросила меня Эдейри. — Почему же нет? Рыжебородый опять усмехнулся. — А ты действительно забыл, Ганелон. В старые добрые времена ты никогда не допустил бы, чтобы я шел за твоей спиной. — Но ты всегда был достаточно умен, чтобы не вонзить в эту спину кинжал, — ответила Эдейри. — Если бы только Ганелон позвал Ллура, для тебя бы это добром не кончилось! — Я просто пошутил, — небрежно сказал Матолч. — Мой враг должен быть достаточно силен, прежде чем я стану с ним считаться. Так что я подожду, когда к тебе вернется память, лорд Ганелон. А тем временем Совет приперт к стене, и мы нуждаемся в тебе так же сильно, как и ты в нас. Так ты идешь? — Иди с ним, — посоветовала Эдейри. — Опасности нет, рычание волка хуже, чем его клыки — даже если он и забыл о Кэр Ллуре. Мне показалось, что я уловил скрытую угрозу в ее словах. Матолч пожал плечами и отодвинул портьеру в сторону, пропуская меня вперед. — Мало кто осмеливается угрожать оборотню, — бросил он. — Я осмеливаюсь, — ответила Эдейри из тени своего капюшона. И я вспомнил, что она тоже была мутантом, хотя и не ликантропом, как рыжебородый оборотень, который шел рядом со мной по коридору. Кто же была Эдейри? 4. МАТОЛЧ И МЕДЕЯ Я все еще был как в тумане и никак не мог понять — наяву это все творится со мной, или нет. Шок притупил мои чувства, я не мог как следует думать. Самые обыденные мысли переполняли мой мозг, как будто, концентрируясь на своих повседневных чувствах, я мог не обращать внимания на то, что находился не на привычной, твердой, родной Земле. Но странная вещь. Что-то знакомое было в этих сводчатых залах с бледными стенами, по которым я шел рядом с Матолчем, такое же знакомое, как и в сумеречном лесном пейзаже, простирающемся до горизонта, который я увидел из окна моей комнаты. Эдейри — Медея — Совет. Эти слова были важны, как будто я когда-то знал их хорошо на чужом языке, который потом забыл. Подпрыгивающая, быстрая походка Матолча, легкий размах его мускулистых плеч, свирепая улыбка полных губ из-под рыжей бороды — все это не было ново для меня. Он пристально наблюдал за мной своими желтыми глазами. Внезапно он остановился перед красной портьерой и, заколебавшись, отодвинул ее в сторону, приглашая войти. Я сделал шаг и остановился, глядя на него. Он кивнул головой, как будто был чем-то очень доволен. Но лицо его так и не изменило своего вопросительного выражения. — Значит, ты все-таки кое-что помнишь? Достаточно, чтобы понять, что это не комната Медеи? И все-таки ты войдешь сюда на минуту. Я хочу поговорить с тобой. Следуя за ним по винтовой лестнице, я внезапно понял, что он говорит не по-английски. Но я понял его, так же, как я понимал Эдейри и Медею. Ганелон? Мы очутились в застекленной комнате башни. В дымном воздухе неприятно пахло, и угли еще теплились на жаровне треножника, стоявшего в самом центре комнаты. Матолч указал мне на кресло рядом с окном. Сам он небрежно уселся рядом. — Интересно, много ли ты помнишь? — спросил он. Я покачал головой. — Совсем немного. Но достаточно... чтобы не совсем тебе доверять. — Значит, искусственные воспоминания землянина все еще сильны. Гаст Райми сказал, что рано или поздно ты все вспомнишь, но что на это потребуется время. Фальшивая запись на коре твоего головного мозга сотрется, и через некоторое время старые, истинные воспоминания вернутся. «Как икона, — подумал я, — одна запись на другой». Но Ганелон все еще был чужим — я оставался Эдвардом Бондом. — Интересно, — сказал Матолч, медленно поднимая на меня глаза. — Ты много лет провел в ссылке, не поменялся ли ты целиком? Раньше ты всегда... ты ненавидел меня, Ганелон. Скажи, ты ненавидишь меня сейчас? — Нет, — честно ответил я. — По крайней мере, не знаю. Мне кажется, что я тебе не доверяю. — У тебя на это есть причины. Если ты вообще хоть что-нибудь помнишь. Мы всегда были врагами, Ганелон, хотя и зависим один от другого нуждами и законами Совета. Должны ли мы быть врагами и дальше? — Это от многого зависит. Я вовсе не хочу иметь врагов — особенно здесь. Матолч нахмурил свои рыжие брови. — О, это не речь Ганелона! В старые добрые времена тебе было все равно, сколько у тебя врагов. Если ты изменился настолько, то всех нас может ждать большая опасность. — Я мало что понимаю из того, что ты говоришь, — сказал я. — Все это похоже на сон. — Это хорошо. Если ты снова станешь старым Ганелоном, мы опять будем врагами. Но если ссылка на Земле изменила тебя — мы еще можем быть друзьями. Друзьями быть лучше. Медее это не понравится; не думаю, что и Эдейри будет в восторге. А что касается Гаста Райми... Он пожал плечами. — Гаст Райми... стар, очень стар. Во всем Темном Мире, Ганелон, ты имеешь больше всех власти. Или можешь иметь. Но это будет означать, что надо идти в Кэр Ллур. Матолч остановился и посмотрел мне в глаза. — Раньше ты понимал, что это означает. Ты боялся, но ты хотел власти. Однажды ты уже был в Кэр Ллуре — и посвятил себя Ему. Так что между вами двумя установилась связь — еще несовершенная. Но ее можно закрепить, если ты этого захочешь. — Что такое Ллур? — спросил я. — Молись, чтобы никогда не вспоминать этого, — процедил Матолч. Когда Медея будет говорить с тобой, бойся, когда она заговорит о Ллуре. Я могу быть твоим другом или врагом, но не ради моего собственного благополучия, а ради благополучия всего Темного Мира — я предупреждаю тебя: не ходи в Кэр Ллур! Как бы ни просила Медея. Или обещала. По крайней мере, подожди, пока твоя память не вернется к тебе. — Что такое Ллур? — спросил я. Матолч отвернулся от меня. — Я думаю, Гаст Райми знает. Я не знаю. И не хочу знать. Ллур это... это зло... он всегда голоден. Но его аппетит может удовлетворить лишь... лишь... Он замолчал. — Ты забыл, — произнес он через некоторое время. — Одно меня смущает. Скажи, а как вызвать Ллура, ты тоже забыл? Я не ответил. В голове моей была давящая пустота, как будто старые воспоминания просились наружу и никак не могли вырваться. Ллур... — Ллур? Матолч кинул на жаровню щепотку порошка. — Можешь ли ты вызвать Ллура? — спросил он вкрадчивым голосом. Отвечай, Ганелон. Можешь? Неприятный запах дыма стал еще сильнее. Пустота в моей голове как бы раздвинулась, открывая путь непонятной тени. Я узнал этот смертельный запах. Я встал, глядя на Матолча. Я сделал два шага и одним ударом ноги опрокинул треножник. Угли рассыпались по каменному полу. Рыжебородый вздрогнул от неожиданности и посмотрел на меня. Я вытянул руку, схватил Матолча за тунику и потряс с такой силой, что зубы его застучали друг о друга. Жаркая ненависть и еще что-то переполняли меня. Матолч пытался меня обмануть. Какой-то незнакомец разговаривал моим языком. Я слышал, как говорю. — Оставь свои заклинания для рабов и проституток! — зарычал я. — Я скажу тебе то, что желаю сказать — и не больше! Жги свои зловонные травы в другом месте, но не в моем присутствии! Рыжебородая челюсть сжалась. Желтые глаза пылали пламенем. Лицо Матолча изменилось, его плоть потекла, как вода, еле видная в облаках дыма, поднимающихся от рассыпанных угольев. Желтые зрачки угрожали мне из серого тумана. Меняющий форму издал бессловесный шум своим горлом — звук, который мог издать лишь зверь — волчий рык! Морда волка глядела на меня! Дым рассеялся. Иллюзия проходила. Матолч — обычный человек расслабился и осторожно высвободился из моего захвата. — Ты... ты напугал меня, лорд Ганелон, — спокойно сказал он. — Но, думаю, ты ответил на мой вопрос, даже если эти травы, — тут он кивнул на опрокинутый треножник, — помогли тебе освежить память. Я отвернулся и пошел к двери. — Подожди, — сказал Матолч. — У меня есть одна твоя вещь, которую я забрал у тебя недавно. Я остановился. Рыжебородый подошел ко мне, держа в руках оружие — шпагу без ножен. — Я забрал ее у тебя, когда мы проходили через Огонь Нужды, — сказал он. — Она твоя. Я взял оружие и двинулся к закрытому портьерой выходу. Позади меня раздался голос Матолча. — Мы еще не враги, Ганелон, — мягко сказал он. — И если ты мудр, ты не забудешь моего предупреждения. Не ходи в Кэр Ллур. Я вышел, держа в руках шпагу, и спустился по винтовой лестнице. Мои ноги несли меня сами. Оккупант в моем мозгу все еще был силен. Запись на иконе и письмо под ней становилось заметнее, проявляясь как бы под воздействием сильного растворителя. Верхняя запись — та, из-за которой я потерял память; нижняя настоящие воспоминания... ...Замок — откуда я знал, что этот Замок был лабиринтом? Дважды проходил я мимо солдат, стоящих на страже, со знакомой тенью страха в глазах — тенью, которая, мне казалось, углубилась при моем появлении. Я продолжал идти вперед. Торопливо пройдя бледно-янтарный зал, я откинул в сторону золотистую портьеру и ступил в овальную комнату со сводчатым потолком, обитую светлым шелком. Журчал фонтан, и легкий ветерок коснулся моей щеки. За комнатой арка выхода была оплетена ветвями с листьями. Я прошел сквозь арку и оказался в саду, окруженном стенами — в саду экзотических цветов и причудливых деревьев. Цветы сверкали, как драгоценные камни, на фоне темной зелени. Рубины и аметисты, прозрачные и молочно-белые, серебряные, золотые, изумрудные цветы расстилались невиданным по красоте ковром. Деревья тоже не были безжизненными. Искривленные и могучие, как дубы — их толстые сучья и ветви были покрыты облаком зеленой листвы. Зеленый занавес угрожающе зашевелился. Деревья распрямились в ожидании. Я увидел, как черные сучья искривились и медленно потянулись ко мне. И расслабились. И снова стали неподвижными. Они узнали меня. Над этим злым садом темное небо резко контрастировало со сверкающим на нем солнцем. Деревья вновь зашевелились. Какое-то беспокойство охватило зелень. Змеиная ветка изогнулась и быстро выпрямилась — ударила — и вновь стала на место. В этом месте, где она только что была, показалась фигура человека, бегущего вперед, уворачивающегося и кидающегося из стороны в сторону под страшными ударами, обрушиваемыми на него со всех сторон лесом-сторожем. Человек в плотно облегающем коричневом костюме бежал ко мне. Его суровое бесстрашное лицо кипело возбуждением, нечто вроде победного выражения было на нем. В руках у него не было никакого оружия, но к поясу был пристегнут пистолет, или нечто очень похожее на него. — Эдвард! — произнес он настойчиво, стараясь говорить тише. — Эдвард Бонд! Я узнал его. Не его именно, конечно. Но я уже видел убегающие, одетые во все коричневое фигуры раньше — и ненависть, которую я уже один раз испытал с Матолчем, волной поднялась внутри меня при виде его. Враг! Выскочка! Один из многих, кто сумел воспользоваться волшебством против великого лорда Ганелона! Я почувствовал, как волна гнева залила краской мое лицо, как кровь застучала в висках с такой силой, с такой необычайной, незнакомой мне яростью... Мое тело напряглось в позе Ганелона — плечи назад, грудь выставлена, презрительная улыбка на губах, высоко поднятый подбородок. Я услышал, как мой голос сыплет проклятия на языке, который я едва помнил. И я увидел, как он отступил назад, и неверие было написано на его лице. Рука его потянулась к поясу. — Ганелон? — заикаясь, произнес он, пытаясь поймать своими глазами мой взгляд. — Эдвард, ты с нами, или ты опять стал Ганелоном? 5. ВЕДЬМА В АЛОМ В правой руке я все еще сжимал шпагу. Вместо ответа я с ненавистью сделал выпад. Он отпрянул назад, оглянулся через плечо и вытащил свое оружие. Я проследил за его взглядом и увидел другую фигуру, скользящую между деревьев. Она была меньше и изящнее — девушка в тунике цвета земли и леса. Ее черные волосы ниспадали на плечи. Она держалась за свой пояс, лицо ее было повернуто ко мне и искажено ненавистью, а зубы обнажены в страшной улыбке. Человек, стоящий передо мной, что-то говорил. — Даже если ты Ганелон, ты помнишь Эдварда Бонда! Он был с нами — он верил в нас! Выслушай нас, пока еще не поздно! Арле сможет убедить тебя, Эдвард. Иди к Арле. Даже если ты Ганелон, разреши мне отвести тебя к Арле! — Это бесполезно, Эрту, — раздался тоненький голос девушки. Она боролась с последними из деревьев, чьи ветви обхватили ее и никак не хотели отпускать. Ни один из них теперь и не пытался говорить тише. Они кричали, и я знал, что в любую минуту могут прибежать стражники, а я хотел убить их обоих сам, прежде, чем кто-нибудь отберет у меня это удовольствие. Я жаждал крови этих врагов — и в этот момент имя Эдварда Бонда не было даже воспоминанием. — Убей его, Эрту, — вскричала девушка. — Убей его или отойди с дороги! Я знаю Ганелона! Я поглядел на нее и крепче обхватил рукоятку моей шпаги. Да, она говорила правду. Она знала Ганелона. И Ганелон знал ее и смутно помнил, что у нее была причина ненавидеть его. Я видел это лицо раньше, искаженное ненавистью и отчаянием. Я не помнил, где, когда и почему, но она выглядела знакомой. Человек Эрту неохотно вынул свое оружие. Для него я все еще был, по крайней мере, образом его друга. Я торжествующе рассмеялся и снова взмахнул своей шпагой, слыша, как она со свистом рассекает воздух. На этот раз показалась кровь. Он снова отступил назад, подняв свое оружие так, что я теперь глядел в черное дуло. — Не вынуждай меня к этому, — произнес он, сжав зубы. — Это пройдет. Ты был когда-то Эдвардом Бондом — ты станешь им вновь. Не вынуждай меня убить тебя, Ганелон! Я поднял шпагу, видя его как в тумане, сквозь красную пелену ярости, застилавшую мой мозг. Я торжествовал, сам не зная — почему. Перед глазами уже стояла картина фонтана крови, хлещущего из его перерезанных артерий, когда моя шпага опустилась. Я напряг свое тело для последнего решительного удара — и вдруг шпага стала живой в моих руках. Она дернулась и задрожала. Невозможно!.. — я даже не могу описать, как это произошло — мой удар возвратился ко мне же. Вся та сила удара, которую я предназначал для противника, внезапно прошла по шпаге, по моей руке, по всему телу! Сильнейшая боль и шок — и мне показалось, что сад вокруг завертелся. Земля тяжело ударила меня по коленям. ...Туманная пелена спала с моих глаз. Я все еще был Ганелоном — но Ганелоном, оглушенным чем-то более могущественным, чем простой удар. Я стоял на коленях, опираясь о траву одной рукой, чувствуя сумасшедшую боль в пальцах другой руки, державшей шпагу, и глядя на эту шпагу, которая лежала метрах в пятнадцати и светилась. Это было делом рук Матолча — я знал это! Мне нельзя было забывать, как мало я мог доверять этому хитрому скользкому оборотню! Я применил к нему рукоприкладство в его комнате в башне — и мне следовало знать, что он отомстит. Даже Эдвард Бонд, каким бы мягкотелым дураком он ни был, должен был дважды подумать, прежде чем взять дар из рук оборотня! Правда, сейчас у меня не было времени злится на Матолча. Я глядел в глаза Эрту и в дуло его пистолета — и лицо его становилось все решительнее, когда он изучал меня. — Ганелон! — сказал он почти шепотом. — Истребитель! Он навел на меня пистолет, надавливая пальцем на курок. — Подожди, Эрту! — вскричала тонким голосом девушка позади него. Подожди, дай мне! Я поднял голову, все еще оглушенный. Все произошло так быстро, что девушка еще не успела выпутаться из обхвативших ее деревьев и освободилась лишь в тот момент, когда я поднял голову. Она вскинула свое оружие. За черным дулом пистолета лицо ее было белым и искаженным ненавистью. — Дай мне! — вновь закричала она. — Это будет его долгом мне! Я был беспомощен. Я знал, что на таком расстоянии она не промахнется. Я видел ярость в ее глазах, увидел как дуло чуть-чуть тряслось, потому что руки ее тоже дрожали от ненависти, но я знал, что она не промахнется. В это мгновение многое пронеслось перед моими глазами — и жизнь Ганелона, и жизнь Эдварда Бонда — отдельными сценами. Затем шипение — громкое шипение, похожее на вой ветра, послышалось за ее спиной. Деревья стали наступать с быстротой, которой трудно было от них ожидать. Шипение усилилось. Эрту прокричал что-то невнятное, но я думаю, что девушка было слишком разъярена, чтобы что-нибудь слышать и видеть. Она так и не узнала, что произошло. Она, наверное, успела лишь почувствовать, как ломаются кости от могучего удара ближайшего сука, наклонившегося к ней. Она выстрелила в самый момент удара, и раскаленная молния расплавила торф под моим коленом. Я почувствовал запах горелой травы. Девушка успела вскрикнуть только один раз, когда ветки обвились вокруг нее. Потом до меня отчетливо донесся хруст, который — я знал слышал неоднократно в этом саду. Человеческая спина — не более, чем щепка в объятиях могучих веток. Эрту остолбенел всего лишь на мгновение. Затем он быстро повернулся ко мне, и на сей раз я знал точно, что он спустит курок без колебаний. Но время лесных жителей истекло. Он не успел еще полностью повернуться ко мне, как из-за моей спины донесся смех, холодный и изумленный. Я увидел, как страх и ненависть проскользнули по лицу Эрту, и как он отвел от меня свой пистолет, и направил его вверх, на кого-то, стоящего за мной. Но прежде, чем он успел нажать на курок, нечто вроде луча белого света ударило из-за моего плеча в его грудь выше сердца. Он упал мгновенно: губы его были искривлены в усмешке, глаза смотрели ненавидящим взглядом. Я повернулся, медленно поднимаясь на ноги. Передо мной стояла улыбающаяся Медея, изящная и прекрасная, в туго обтягивающем ее алом платье. В руке она держала маленькую черную трубку, все еще поднятую. Ее пурпурные глаза встретились с моими. — Ганелон, — прошептала она бесконечно нежным голосом. — Ганелон... И, все еще глядя мне в глаза, хлопнула в ладоши. Безмолвные стражники быстро вошли в сад, подняли безжизненное тело девушки и унесли его. Деревья зашевелились, зашептали и вновь замолкли. — Ты помнишь, — спросила Медея. — Ты помнишь меня, лорд Ганелон? Медея, Ведьма Колхиса! Черная, белая и алая — стояла она, улыбаясь мне, и странная ее красота будила старые забытые воспоминания в моей крови. Ни один человек, который знал когда-то Медею, не мог полностью забыть ее. Пока жил. Но стоп! Я должен вспомнить еще что-то насчет Медеи. Что-то, заставлявшее даже Ганелона относиться к ней с сомнением и осторожностью. Ганелона? Значит, я еще не стал Ганелоном? Стоя перед лесными жителями, я был самим собой, но сейчас опять почувствовал неуверенность. Воспоминания нахлынули на меня. Но пока прекрасная ведьма стояла и улыбалась мне, все, что сделало меня на короткое время Ганелоном, спало с моего мозга и тела, как разорванный плащ. Эдвард Бонд стоял перед ней в чужой одежде, глядя на сад, с ужасом и отвращением вспоминая все, что здесь произошло. На мгновение я отвернулся, чтобы Медея не догадалась по моему лицу, что со мной происходит. Знание того, что было куда более ужасным, чем то, что я сейчас сделал, находясь во власти сильной и злой воли Ганелона, всплыло во мне. Это было тело Ганелона — теперь в этом не было сомнений. Эдвард Бонд вновь был на Земле, на своем старом месте, но его память все еще находилась в моем мозгу, так что у него и у меня была одна душа. А Ганелона не было вовсе, за исключением редких моментов, когда воспоминания, которые принадлежали мне — мне? — по праву, вытесняли Эдварда Бонда. Я ненавидел Ганелона. Я презирал все его мысли и его самого. Моя фальшивая память — наследство Эдварда Бонда — была сильнее, чем память Ганелона. Я был Эдвардом Бондом — стал им сейчас! Заботливый нежный голос Медеи прервал мои размышления, повторив вопрос. — Ты помнишь меня, лорд Ганелон? Я повернулся к ней, чувствуя, что поток мыслей и чувств, боровшихся во мне, делает выражение моего лица смущенным. — Меня зовут Бонд, — упрямо сказал я ей. Она вздохнула. — Ты вернешься, — проговорила она. — Это займет время, но Ганелон вернется к нам. Когда ты увидишь знакомую тебе обстановку, знакомую жизнь в Темном Мире, жизнь Совета, двери твоего рассудка опять раскроются. Я думаю, ты вспомнишь еще немного ночью, на Шабаше. Внезапно ее красные губы улыбнулись почти угрожающе. — С тех самых пор, как я отправилась в мир Земли, ни разу не было Шабаша, — продолжила она. — А это очень долго. Потому что в Кэр Ллуре есть тот, кто уже зашевелился и жаждет своей жертвы. Она испытующе поглядела на меня, и зрачки ее сузились. — Ты помнишь Кэр Ллур, Ганелон? Прежнее болезненное чувство ужаса волной прокатилось по мне при упоминании этого загадочного названия. Ллур... — Ллур! Темнота — и что-то, шевелящееся за золотым окном. Что-то слишком чужое, чтобы ступать по той же земле, по которой ступает человеческая нога, что-то такое, чего вообще не должно было существовать, пока люди живы. Ступая по той же земле, живя вместе с ними, это что-то отрицало людей! И все же, несмотря на мое отвращение, Ллур был мне ужасно близок! Я знал! Я вспомнил! — Я ничего не помню, — коротко ответил я. Потому что именно в эту минуту я понял, что надо быть осторожным. Я не мог доверять никому, даже самому себе — и я понимал, что не должен был этого показывать. Пока я не уяснил, чего они хотят, чем угрожают, я должен был держать про запас это единственное оружие, которое было в моем распоряжении. Ллур! Мысль о нем... — это укрепило мое решение. Потому что в туманном прошлом Ганелона между ним и Ллуром существовала страшная связь. Я знал, что они пытаются толкнуть меня на полное соединение с Ллуром — и я знал, что даже Ганелон боялся этого. Я должен притворяться еще более невежественным, чем я есть, пока все это не прояснится в моей памяти. Я вновь покачал головой. — Я ничего не помню. — Даже Медею? — прошептала она и подошла ко мне плавной походкой. В ней действительно было что-то колдовское. Мои руки приняли эту алую и белую мякоть, как будто они были руками Ганелона, а не моими. Но губы, ответившие на яростный поцелуй, были губами Эдварда Бонда. — Даже Медею? Эдвард Бонд или Ганелон — какая мне была разница? В эту минуту никакой. Но прикосновение алых губ вызвало перемену в Эдварде Бонде. Какое-то странное, слишком странное чувство зашевелилось в нем — во мне. Я держал в объятиях ее прекрасное и податливое тело, но что-то чужое и неизвестное поднималось во мне при этом прикосновении. Было ощущение, что она сдерживала себя, сдерживала от... от демона, демона, который владел ею — демона, который старался вырваться! — Ганелон! Дрожа, она прижала ладони к моей груди и внезапно оттолкнула меня и вырвалась. Крохотные капли пота появились на ее лбу. — Достаточно! — прошептала она. — Ты знаешь? — Что, Медея? И теперь неописуемый ужас появился в ее пурпурных глазах. — Ты забыл, — продолжала она. — Ты забыл меня, забыл, кто я такая, что я такое! 6. ПОЕЗДКА В КЭР САЙКИР Позже, в покоях, принадлежавших Ганелону, я ждал часа Шабаша. В ожидании я, не останавливаясь, ходил взад и вперед по комнате. Ноги Ганелона мерили шагами комнату Ганелона, но человек, который ходил по комнате, был Эдвард Бонд. С удивлением я подумал о том, как воспоминания другого человека, наложенные на мозг Ганелона, переменили его. Подумал о том, смогу ли я теперь вообще когда-нибудь быть уверенным, кто я на самом деле? Теперь я ненавидел Ганелона и не доверял ему. Я должен был знать больше, чем думали о моих знаниях те, кто окружал меня, иначе — я понимал — что и Ганелон, и Бонд могут погибнуть. Медея ничего не скажет мне; Эдейри тоже ничего мне не скажет. Матолч может сказать мне много, но он солжет. Я почти не осмеливался ехать с ними на Шабаш, который, думал я, будет Шабашем Ллура, из-за этой ужасной связи между ним и мной. Будут принесены жертвы... Как мог я быть уверен, что не меня собираются положить на алтарь перед... перед золотым окном? ...Затем, на какую-то секунду, Ганелон вернулся, вспоминая обрывки событий, слишком быстро промелькнувшие в моем мозгу, чтобы я успел разобраться в них. Я почувствовал страх, отвращение и странную безнадежную тягу. Мог ли я осмелиться пойти на Шабаш? Но я не мог осмелиться и не идти, потому что если я откажусь, то это будет признанием того, что я знаю больше о том, что угрожает Ганелону, чем это должен знать Эдвард Бонд. И единственным моим оружием против них было слабое знание, которое я припомнил, и которое я держал в тайне. Я должен идти. Даже если меня ждет алтарь, я должен идти... Оставались еще жители леса. Они были вне закона, и солдаты Совета охотились за ними. Плен означал рабство — я хорошо помнил ужас во взгляде этих живых мертвецов, которые были слугами Медеи. Как Эдвард Бонд, я жалел их, думая, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы спасти их от Совета. Настоящий Эдвард Бонд жил с ними в лесах полтора года, организовывая Сопротивление, борясь с Советом. Я знал, что сейчас, на Земле, он беснуется в ярости, мучимый безнадежной мыслью, что он оставил работу недоделанной, и что его друзья брошены на произвол черной магии. Возможно, мне придется разыскать лесных жителей. Среди них, по крайней мере, я буду в безопасности, пока моя память полностью ко мне не вернется. Но когда она вернется, тогда Ганелон будет в ярости, очутившись лицом к лицу со своими врагами, в самой их гуще, вне себя от собственного бешенства и унижения. Мог ли я подвергать жителей лесов такой опасности, как лорд Ганелон — когда память его вернется к нему? Мог ли я подвергать себя такой опасности — их мести — потому что их будет много против меня одного? Я не мог идти и не мог оставаться. Я нигде не мог находиться в безопасности, потому что Эдвард Бонд мог стать Ганелоном в любую минуту. А опасность подстерегала меня повсюду. От повстанцев, лесных жителей, и от каждого члена Совета. Она могла придти от бесшабашного насмешливого Матолча, или от Эдейри, которая наблюдала за мной своими невидимыми холодными глазами из тени капюшона, или от Гаста Райми, кем бы он ни был. От Арле или от рыжей ведьмы. «Но скорее всего — от Медеи, — подумал я. — Да, от Медеи, которую я так любил»! К вечеру пришли две девушки-рабыни, принесли пищу и новую одежду. Я торопливо поел, переоделся в простые полотняные брюки и тунику; накинул себе на плечи королевский голубой плащ, который они держали. Маску из золотистой ткани я нерешительно повертел в руках, когда одна из девушек заговорила. — Мы проводим тебя, когда ты будешь готов, Лорд, — сообщила она мне. — Я уже готов, — ответил я и пошел за ними. Бледный, непонятно откуда идущий свет ярко освещал зал. Меня привели в покои Медеи. Ведьма в алом была неописуемо прекрасна в туго обтягивающем ее фигуру платье. Ее обнаженные плечи матово блестели. На ней был алый плащ; на мне — голубой. Рабыни незаметно ускользнули. Медея улыбнулась мне, но я почувствовал, что она нервничает — напряженность губ и глаз выдавала ее. Казалось, она все время чего-то ждет. — Ты готов, Ганелон? — Не знаю, — сказал я. — Это зависит от того, что ты имеешь в виду. Не забывай, что я ничего не помню. — Твоя память может вернуться сегодня ночью, по крайней мере, часть ее, — сказала она. — Но ты не примешь участия в ритуале, по крайней мере, до тех пор, пока не будет принесена жертва. Лучше будет, если ты будешь просто наблюдать. Так как ты не помнишь ритуала, то лучше предоставь все сделать остальным членам Совета. — Матолчу? — И Эдейри, — добавила Медея. — Гаст Райми не пойдет. Он никогда не покидает замка и не покинет, разве что нужда в нем будет велика. Он стар, очень стар. Я нахмурился. — Куда мы идем? — спросил я ведьму в алом. — В Кэр Сайкир. Я уже говорила тебе, что мы давно не приносили жертвы — с тех самых пор, как я отправилась на Землю искать тебя. Мы и так опоздали. — Что мне надо будет делать? Она вытянула свою нежную руку и притронулась ко мне. — Ничего, до определенного момента. Тогда ты все поймешь сам. Но до того времени ты должен будешь наблюдать — не более того. А теперь надень свою маску. Она надела на себя маленькую черную маску, в которой нижняя половина ее лица оставалась видна. Я надел золотую маску и проследовал за Медеей к портьере у входа в арку и прошел сквозь нее. Мы очутились во дворе. Две лошади стояли там, ожидая нас. Их держали грумы. Медея вскочила на одну, я — на другую. Наверху небо стало темнеть. В стене открылись огромные двери. За ними виднелась дорога, уходящая к далекому лесу. Торжественный, сердитый диск красного солнца, горевший тусклым огнем, светил над горными хребтами. Солнце быстро село. Темнота волной накатилась на небо. Загорелись миллионы белых огоньков. В слабом звездном свете лицо Медеи выглядело нереально бледным. В сгущавшейся темноте глаза ее сверкали. Издалека я услышал слабый зов трубы. Потом он повторился. Затем — тишина — и слабый шорох, который постепенно превратился в ритмичный стук копыт. Мимо нас проскользнула фигура стражника. Он молча смотрел на открытые ворота — оттуда появилось три взвода солдат и группа девственниц девушек-рабынь. На легком быстроногом скакуне, в зеленом плаще, свисающем с плеч, мимо нас проехал Матолч, бросив на меня быстрый взгляд. В вечернем сумраке сверкнули его желтые глаза. За ним — крохотная фигурка Эдейри, на пони, тоже маленьком. Позади них скакали еще всадники, но я не смог их увидеть — стало слишком темно. Мы проехали сквозь ворота в стене, все еще ничем не нарушая молчания — раздавался лишь стук лошадиных копыт. Мы скакали по равнине. Лес надвинулся и вскоре поглотил нас. Я оглянулся назад. Огромная туча на небе была тем самым Замком, из которого мы только что выехали. Мы скакали под тяжелыми нависающими ветвями. Это были уже не черные деревья сада — но и эти не выглядели нормальными. Внезапно чувство чего-то чужого нахлынуло на меня со всех сторон. Прошло довольно много времени, и дорога пошла под уклон. На небе поднялась луна. Под ее золотистым светом в глубокой долине под нами стала видна башня — темная, без окон, почти готическая по своей постройке, как бы сама вылезшая из черной земли, из черного сада старинных и злых деревьев. — Кэр Сайкир! Я был здесь раньше. Ганелон из Темного Мира хорошо знал это место. Но я не знал его, у меня просто было неприятное ощущение чего-то знакомого, феномен дежа вю, известный всем психологам, — и наряду с этим я перестал ощущать свое тело, свою душу и свой ум. Кэр Сайкир. Сайкир? Изучая на Земле магию, я где-то наталкивался на это имя. Старинное имя в Гасконии... ну конечно же! Месса Святого Сайкира! И человек, которому служат эту Черную Мессу — умирает. Это я тоже помнил. Будут ли служить сегодня Черную мессу Ганелону?.. Это не было место Ллура — каким-то образом я это знал. Кэр Ллур был в другом месте, а не в башне, которую посещают поклонники. Но сюда, в Кэр Сайкир, как и в другие храмы по всему Темному Миру, Ллура можно вызвать, чтобы он пировал, а если его вызвать на жертвенный пир — он придет. Будет ли сегодня жертвой Ганелон? Я нервно сжал поводья. В воздухе чувствовалось что-то напряженное, и я никак не мог понять, что. Медея, рядом со мной, была спокойна. Эдейри была спокойна всегда. Матолч, я мог поклясться, просто не знал, что такое нервы. И все же в ночи было что-то нервное, и оно окружало нас со всех сторон. Перед нами безмолвной и бесшумной массой шли солдаты и девственницы. Кое-кто из солдат был вооружен. Казалось, они вели остальных, но движения их были механическими, как будто они никак не могли проснуться. Мне ничего не сказали о цели, с которой этих мужчин и девственниц вели в Кэр Сайкир. Но даже эти тупые безмолвные массы не волновались. Они слепо шли навстречу судьбе. Нет, напряженность чувствовалась в темноте вокруг нас. Кто-то, что-то ждало нас в ночи! 7. ЛЮДИ ЛЕСА Из темноты леса неожиданно, пугающе раздался зов трубы. В ту же самую секунду захрустели ветки, раздались крики, и лес осветился тонкими молниями выстрелов. Дорога внезапно оделась фигурами в зеленом, которые врезались в колонну рабов впереди нас. Они схватились со стражниками, окружив безмолвные жертвы со всех сторон. Моя лошадь испуганно заржала. Я едва смог справиться с ней, чувствуя, как уже знакомая красная пелена ярости затуманивает мой мозг. Ганелон, при виде лесных жителей, изо всех сил пытался взять контроль надо мной. Мне пришлось справляться и с ним тоже. Несмотря на свое удивление неожиданными событиями, я почувствовал, что эта ситуация может пойти мне на пользу. Ударив вставшую на дыбы лошадь, я попытался удержать ее и усидеть в седле. Рядом со мной Медея поднялась на стременах, посылая молнию за молнией в зеленых человечков впереди нас из трубки, которая дергалась в ее руке после каждого выстрела. Эдейри отъехала в сторону, не принимая никакого участия в битве. Ее маленькая закутанная в плащ фигурка, скрючившись, сидела в седле, но даже ее неподвижность выглядела устрашающе. У меня было такое чувство, что она в любую минуту может покончить с нападением, если ей этого захочется. Что касается Матолча, то в седле его не было. Его испуганная лошадь уже убежала, вломившись в кустарник, а сам Матолч кинулся в битву, радостно крича. От этого крика холодные мурашки побежали у меня по спине. Я видел, что зеленый плащ скрывает под собой образ совсем не человеческий, и лесные жители отшатываются от него в разные стороны, когда он прорубается сквозь их ряды к началу колонны. Лесные жители предприняли отчаянную попытку спасти обреченных рабов и рабынь. Я понял это сразу же. Я также видел, что они не осмеливаются нападать на сам Совет. Все их попытки были направлены на то, чтобы осилить похожих на роботов стражников, чтобы такие же, похожие на роботов, рабы, были спасены от Ллура. И я видел, что они начали проигрывать, потому что жертвы были слишком апатичны для того, чтобы убегать. Если они и имели когда-то волю, то их давно ее лишили. Они подчинялись приказам — вот и все. А у лесных жителей не было вожака. Когда я это увидел, я сразу понял, почему. Это была моя вина. Видимо, Эдвард Бонд спланировал это нападение, но из-за меня не смог участвовать в нем. И битва практически уже шла к концу. Молнии Медеи убивали одного за другим. Бездумные стражники стреляли, как на параде, глубокое горловое рычание Матолча, пробивавшегося сквозь толпу к своим солдатам, действовало эффективнее любого оружия — нападающие отшатывались от него, как от чумы. Через мгновение я понял, что как только Матолч доберется до своих людей, организованное войско сломает хребет неорганизованному. Несколько мгновений в моем мозгу тоже происходила битва. Ганелон пытался взять бразды правления в свои руки, а Эдвард Бонд свирепо сопротивлялся. Как Ганелон, я знал, что место мое было рядом с оборотнем: инстинкт толкал меня биться плечом к плечу с ним. Но Эдвард Бонд знал другое. Эдвард Бонд тоже знал, где ему следовало находиться. Я поднял свою золотистую маску вверх так, что лицо мое стало видно, дал шпоры лошади и заставил ее двигаться за Матолчем. Один только вес лошади давал ей преимущество, которого не было у оборотня. Стук копыт и могучая грудь моего скакуна расчищали путь передо мной. Я поднялся на стременах и закричал глубоким горловым голосом Ганелона: — Бонд! Бонд! Эдвард Бонд! Повстанцы услышали этот крик. На мгновение сражение вокруг колонны прекратились, и каждый из одетых в зеленое людей обернулся, чтобы посмотреть на меня. Когда они увидели своего потерянного вождя, громкий крик прокатился по их рядам: — Бонд! Эдвард Бонд! Лес звенел этим криком, и в голосах их появилась угасшая, было, отвага. Дикий рык ярости Матолча был поглощен криками лесных жителей, вновь собравшихся и ринувшихся в атаку. Память Ганелона услужливо подсказала мне, что надо делать. Лесные жители убивали стража за стражем, не обращая больше внимания на выстрелы, косившие их ряды — но только я мог спасти пленников. Только голос Ганелона мог вывести их из оцепенения, охватившего каждого раба. Я пришпорил испуганную лошадь и поскакал вперед, расшвыривая стражников налево и направо. Вскоре я добрался до начала колонны. — В лес! — закричал я. — Очнитесь и бегите! Бегите скорее! Рабы на мгновение заколебались, все еще не оправившись до конца от транса своих сновидений, но, послушные голосу члена Совета, стали прорываться сквозь ряды стражников. Весь смысл битвы изменился, когда они устремились в лес, и одетые в зеленое фигуры разомкнулись и пропустили их в темноту под деревьями. Это был странный побег. Рабы не произнесли ни слова, скрываясь в ночи. Не кричали даже стражники, посылавшие выстрел за выстрелом в уходящую колонну, а лица их были так же безжизненны, как если бы они спали и не видели снов. Меня бил озноб, когда я смотрел на это зрелище: женщины и мужчины убегали, спасая свои жизни, вооруженные солдаты стреляли и убивали их, а лица тех и других абсолютно ничего не выражали. Они молча бежали и молча умирали, падая после очередного выстрела. Я повернул лошадь и помчался вслед за хвостом уходящей колонны. Золотая маска сползла в сторону и я сорвал ее, маша ею лесным жителям. Лунный свет блестел на золотом материале. — Спасайтесь! — закричал я. — Рассыпайтесь и следуйте за мной! Сзади я услышал яростный вой Матолча, совсем близко. Я оглянулся через плечо, когда моя лошадь пересекла лесную дорогу. Высокая фигура оборотня стояла впереди нескольких своих солдат. Лицо его было искажено яростью волчьей маски, и, пока я смотрел, он поднял черную трубку, такую же, какой пользовалась Медея. Я увидел, как из нее вырвался луч белого пламени, и низко пригнулся в седле. Это меня и спасло. Я почувствовал, как воздушная волна толкнула меня в спину и разорвала одежду; луч исчез в глубине темного леса. Моя лошадь тоже ринулась в чащу. И вот ветви деревьев зашуршали вокруг, а лошадь оступилась и заржала в ужасе, подняв вверх голову. В темноте, рядом со мной, мягкий голос произнес: — Сюда. Чьи-то руки схватили уздечку. Я позволил лесным жителям вести себя в темноту. Занималась заря, когда наша усталая колонна добралась, наконец, до цели своего путешествия, дойдя до долины между горами, где лесные жители скрывались от солдат. Все мы устали, хотя рабы без всякого выражения на лицах шли за мной ломаной группой, не понимая даже, что ноги их были сбиты долгой дорогой, а тела утомлены до предела. Жители леса скользили меж деревьев, внимательно следя, не преследуют ли нас. Раненых среди нас не было. Оружие Совета никого не ранило. Куда бы оно ни разило, человек падал мертвым на месте. В бледном свете луны я никогда бы не принял эту долину за место обитания такого многочисленного клана. Она выглядела обычной долиной, с разбросанными тут и там валунами, совсем немногочисленными, с поросшими мхом склонами и небольшим ручейком, который тек посередине, и который вставшее солнце окрасило в розовый цвет. Один из лесных жителей взял мою лошадь, и мы вошли в долину пешком; роботы-рабы покорно брели следом. Казалось, мы приближаемся к совершенно необитаемой долине. Но когда мы прошли половину ее, лесной житель справа от меня неожиданно положил мне руку на плечо, и мы остановились — а покорная, бессловесная толпа остановилась позади нас. Вокруг меня лесные жители мягко смеялись. Я поднял голову. Она стояла на высоком валуне, лежащем на берегу ручейка. Одета она была по-мужски, в бархатную зеленую тунику, перепоясанную ремнем, с которого свисало оружие. Волосы ее сказочной мантией струились вниз по плечам до самых колен, каскадом бледного золота, который волновался, как вода. Корона из бледно-желтых листьев, цвета ее волос, скалывала их, не позволяя закрывать лицо. Стоя на валуне, она глядела на нас и улыбалась, в особенности мне, Эдварду Бонду. Лицо ее было прекрасным. В нем сквозила сила, невинность и строгое спокойствие святой, а красные губы излучали тепло и дружелюбие. Глаза ее были того же цвета, что и туника — темно-зеленого, которого я никогда не видел на Земле. — С благополучным прибытием, Эдвард Бонд, — сказала она мягким, нежным, чуть низким голосом, как будто она столько лет говорила тихо, что сейчас не осмелилась повысить голос. Она легко спрыгнула с валуна, двигаясь с уверенностью дикой кошки, которая всю жизнь провела в лесах, как, наверное, и было на самом деле. Волосы ее колыхались мягко, как паутина, спокойно покоясь на плечах. И когда она шла, то казалось, что вокруг ее головы светится бледно-золотой нимб. Я вспомнил, что сказал мне лесной житель Эрту в саду Медеи, прежде чем его убила молния из черной трубки. — Арле убедит тебя, Эдвард! Даже если ты Ганелон, разреши мне отвести тебя к Арле! Сейчас я стоял перед ней — в этом я был уверен. И если меня и требовалось убеждать в том, что дело лесных жителей было моим делом, то эта девушка с нимбом убедила бы меня своим первым словом. Что же касается Ганелона... Как я мог знать, что сделает Ганелон? На этот вопрос он ответил без моего участия. Прежде, чем я успел сказать хоть одно слово, прежде, чем я успел составить план своих дальнейших действий, Арле подошла ко мне, совершенно не обращая внимания на то, что за нами наблюдают. Она положила руки мне на плечи и поцеловала меня прямо в губы. И этот поцелуй был непохож на поцелуй Медеи — нет! Губы Арле были прохладными и нежными, не похожими на жадные горячие губы повелительницы и страстной ведьмы. Отравления той странной страстью, которую я почувствовал, когда держал Медею в своих объятиях, сейчас не наступило. Было нечто... чистое в Арле, чистое и честное, отчего мне вдруг безумно захотелось домой, на Землю. Она отступила назад. Ее зеленые глаза встретились с моими в спокойном понимании. Казалось, она ждала. — Арле, — сказал я после минутного молчания. И это, казалось, удовлетворило ее. Смутный вопрос, готовый уже сорваться с губ, что ясно читалось по выражению ее лица, так и не был задан. — Я беспокоилась, — просто сказала она. — Они не причинили тебе вреда, Эдвард? Инстинктивно я знал, что следует ответить. — Нет, мы не доехали до Кэр Сайкир. Если бы лесные жители не напали, что ж, тогда жертвоприношение состоялось бы. Арле протянула руку и приподняла разорванный край моего плаща. Ее тонкие пальчики погладили мягкую шелковую ткань. — Голубой плащ, — сказала она. — Да, это цвет, который надевает на себя приносимый в жертву. Боги были сегодня на нашей стороне, Эдвард. А от этого ужаса мы должны сейчас избавиться. Глаза ее сверкнули. Она сорвала с меня плащ, разорвала его и бросила на землю. — Больше ты никогда не пойдешь охотиться один, — добавила она. — Я ведь говорила тебе, что это опасно. Но ты посмеялся надо мной. Могу поспорить, что ты смеялся, когда тебя поймали солдаты Совета! Так это было? Я кивнул. Очень медленно страшная ярость поднималась во мне. Значит, голубой цвет был цветом жертвы? Вот как! Мои подозрения были обоснованными. В Кэр Сайкир я был бы приношением, слепо идущим навстречу своей судьбе. Матолч, конечно, знал. Представляю себе, как мозг оборотня смаковал эту шутку! Эдейри, думая свои думы под накинутым капюшоном, тоже знала. А Медея?.. Медея?! Она осмелилась предать меня! Меня, Ганелона! Открывающего врата! Избранника Ллура, Лорда Ганелона! Она посмела! Черный гром загремел в моем мозгу. Я подумал: «Клянусь Ллуром, они заплатят за это! Они будут ползать у моих ног, как жалкие псы, и умолять о пощаде!» Ярость открыла все шлюзы в мозгу, и от Эдварда Бонда остались лишь туманные воспоминания, которые спадали с меня так же, как голубой плащ избранника-жертвы спал с плеч — голубой плащ избранной жертвы на плечах лорда Ганелона! Я слепо моргал глазами, стоя в кругу одетых в зеленое людей. Как я попал сюда? Как осмелились эти лесные жители стоять передо мной в таких вызывающих позах?! Кровь ревела в моих висках, все завертелось перед глазами. Когда все закончится, я вытащу свое оружие и изрублю этих выскочек, как дровосек рубит дрова. Но подожди! Во-первых, Совет, поклявшийся друг другу в дружбе, предал меня. Почему, почему ? Они были рады видеть меня, когда спасли из этого мира, этой чужой Земли. Лесных жителей я мог убить в любую минуту, когда только захочу — сейчас предстояло обдумать более важные проблемы. А Ганелон был мудрым человеком. Лесные жители могли понадобиться мне для выполнения задуманной мести. А потом... Я напряг свою память. Что могло случиться, из-за чего Совет обратился против меня? Я мог бы поклясться, что это не входило с самого начала в намерения Медеи — слишком искренне она обрадовалась тому, что я вернулся. Матолч мог, конечно, подействовать на нее, но опять-таки, почему? Или, может, тут замешана Эдейри, или сам старик Гаст Райми? В любом случае, клянусь Золотым Окном, открывающимся в храме, они еще пожалеют о своей ошибке! — Эдвард! Женский голос, нежный и испуганный, донесся до меня как бы издалека. Я взял себя в руки, борясь с обуревающей меня яростью и ненавистью. Я увидел бледное лицо, окруженное нимбом золотистых волос, зеленые тревожные глаза. Я вспомнил. Рядом с Арле стоял незнакомый человек, чьи холодные серые глаза послужили шоком, вернувшим меня к действительности. Он глядел на меня так, как будто хорошо знал меня, как Ганелона. Но я никогда раньше не видел этого человека. Это был невысокого роста крепыш, молодо выглядевший, несмотря на седину, затронувшую его бороду. Лицо его загорело так сильно, что цветом своим напоминало коричневую, темную землю. В своем плотно облегающем костюме из зеленой ткани он был идеальным бегуном, скользящим между деревьями, невидимым и опасным. Глядя на мощные бугры мускулов, проступавшие, когда он двигался, я понял, что он будет тяжелым соперником. И в том, как он смотрел на меня, во всей его позе, явно сквозила враждебность. Белый уродливый шрам пересекал его правую щеку и тонкий рот так, что казалось, лицо его навечно застыло в хитрой иронической улыбке. Однако, его серые глаза были холодны. И я увидел, как лесные жители отступили назад, окружив нас кольцом и наблюдая. Бородач вытянул руку и одним движением спрятал Арле за себя. Невооруженный, он сделал шаг вперед по направлению ко мне. — Нет, Ллорин! — вскричала Арле. — Не трогай его! — Ганелон, — сказал он. При звуке этого имени шепот страха и ненависти пронесся по окружавшей нас толпе. Я увидел скрытые движения рук, тянувшихся к оружию на поясах. Я увидел, как изменилось лицо Арле. Но изворотливость Ганелона пришла мне на помощь. — О, нет, — сказал я и потер рукой лоб. — Я Бонд. Это была отрава, которую дал мне Совет. Она все еще действует. — Какая отрава? — Не знаю, — ответил я Ллорину. — Она была в вине, которое дала мне выпить Медея. И долгое путешествие сегодня ночью утомило меня. Я сделал несколько неуверенных шагов в сторону и прислонился к валуну, тряся головой, как будто для того, чтобы прояснить мысли. Но я был настороже. Шепот подозрения стих. Прохладные пальцы дотронулись до моей руки. — Мой дорогой, — сказала Арле и резко повернулась к Ллорину. Неужели ты думаешь, что я не отличу Эдварда Бонда от Ганелона? Ллорин — ты дурак! — Если бы эти двое не были идентичны, нам никогда бы не удалось поменять их вначале, — грубо сказал Ллорин. — Будь уверена, Арле. Очень уверена. Сейчас шепот опять стал нарастать. — Лучше быть уверенным, — шептали лесные жители. — Не рискуй, Арле. Если это Ганелон — он должен умереть! В зеленых глазах Арле вновь появилось сомнение. Она отпустила мои руки и пристально уставилась на меня. И сомнение не исчезло с ее лица. Я ответил ей взглядом на взгляд. — Ну, Арле? — сказал я. Губы ее задрожали. — Этого не может быть, я это знаю — но Ллорин тоже прав. Ты сам должен знать это, мы не можем рисковать. Если этот дьявол Ганелон вернется после того, что произошло, всем нам придет конец. «Дьявол, — подумал я. — Дьявол Ганелон». Да, Ганелон ненавидел лесных жителей. Но сейчас у него была другая, более великая ненависть. В час его слабости Совет предал его. Лесные жители могли подождать; его месть — нет. И теперь Ганелон сам разрушит Кер Сайкир и Замок так, что их крушение надолго запомнится членам Совета! А это означало, что сейчас надо вести себя крайне осторожно. — Да, Ллорин прав, — сказал я. — Вы сейчас не можете определить, Ганелон я, или нет. Может быть, ты и знаешь это, Арле, — я улыбнулся ей. Но... рисковать нельзя. Пусть Ллорин испытает меня. — Ну? — Ллорин вопросительно взглянул на Арле. Она нерешительно переводила свой взгляд с меня на бородача. — Я... ну хорошо, я согласна. Ллорин коротко рассмеялся. — Мое испытание может и не удаться. Но есть та, которая может видеть правду. Фрейдис. — Пусть Фрейдис испытает меня, — быстро ответил я — и был вознагражден тем, что увидел, как Ллорин заколебался. — Очень хорошо, — сказал он после непродолжительного молчания. — Если я ошибаюсь, то приношу свои извинения прямо сейчас. Но если прав, я убью тебя, или попытаюсь это сделать. Только еще одного человека я убью с большим удовольствием, но оборотень пока не в моей власти. И вновь Ллорин дотронулся до своей щеки с уродливым шрамом. При мысли о лорде Матолче его серые глаза засветились, загорелись на какое-то мгновение. Я видел, как ненавидят, и раньше. Но никогда не видел такой ненависти, какую Ллорин питал к оборотню. Ну что ж, пусть он убьет Матолча, если сможет. Было другое, более мягкое горло, в которое я мечтал вонзить свои пальцы. И все ее колдовство не уберегло бы ведьму в алом, когда Ганелон вернется в Кэр Сайкир и сломает Совет, как веточку в своих руках! И вновь черная пропасть навалилась на меня. Эта ярость уничтожила Эдварда Бонда, но она не уничтожила хитрости Ганелона. — Как скажешь, Ллорин, — спокойно сказал я. — Пойдем сейчас к Фрейдис. Он коротко кивнул. Мы двинулись по дороге вперед, окруженные лесными жителями. Ллорин с одного бока, Арле — удивленная и встревоженная — с другого. Покорные рабы шли следом. Стены каньона скрыли нас. Впереди показалось отверстие входа в пещеру. Мы расположились неправильным полукругом, глядя на этот вход. Наступила тишина, прерываемая только шелестом листьев на ветру. Красное солнце поднималось над стеной горы. Из темноты до нас донесся голос, глубокий, вибрирующий и властный. — Я не сплю, — произнес он. — В чем вы нуждаетесь? — Мать Фрейдис, мы отбили рабов, захваченных Советом, — быстро сказала Арле. — Они все еще спят. — Пошлите их ко мне. Ллорин злобно посмотрел на Арле. Он сделал шаг вперед. — Мать Фрейдис, — позвал он. — Я слышу. — Нам нужно твое ясновидение. Этот человек утверждает, что он Эдвард Бонд, но я думаю, что он — Ганелон, вернувшийся из мира Земли, куда ты послала его. Наступило продолжительное молчание. — Пошлите его ко мне, — наконец произнес голос. — Но сначала пошлите рабов. По знаку Ллорина лесные жители начали подталкивать рабов ко входу в пещеру. Они не сопротивлялись. С ничего не выражающими глазами семенили они к пещере и, один за другим, исчезали в ее темноте. Ллорин поглядел на меня и дернул головой, указывая на вход. Я улыбнулся. — Когда я выйду, мы опять будем друзьями, как прежде, — сказал я. Глаза его оставались такими же холодными, как и раньше. — Это решит Фрейдис. Я повернулся к Арле. — Фрейдис решит, — сказал я. — Но бояться нечего, Арле. Помни это. Я — не Ганелон. Она смотрела на меня испуганным взором, неуверенная, когда я отступил от нее на шаг или два. Безмолвная толпа лесных жителей уставилась на нас, наблюдая. Они держали оружие наготове. Я мягко рассмеялся, повернулся и вошел в черное отверстие пещеры. Тьма поглотила меня. 8. ФРЕЙДИС Это звучит странно, но я был абсолютно уверен в себе, когда шел вперед по полого поднимающейся тропинке внутри пещеры. Впереди, за поворотом, я увидел мерцание света и улыбнулся. Мне было очень трудно говорить с этими лесными беглецами-выскочками, как с равными, как будто я все еще был Эдвардом Бондом. Мне трудно будет говорить и с их колдуньей, хотя смешно было думать, что она сможет обладать такими же знаниями, как Лорд Совета. Кое-что она должна знать, иначе ей никогда бы не удалась замена, которая послала меня в мир Земли, а сюда привела Эдварда Бонда. Но я считал, что запросто смогу обмануть и ее, и всех, кого смогут выставить против меня повстанцы. Маленькая пещера за поворотом была пустой, в ней никого не было, за исключением Фрейдис. Она стояла на коленях, спиной ко мне, перед небольшим огнем, который, казалось, горел сам по себе, без всякого топлива, в хрустальном блюдце. На ней были белые одежды, а ее седые волосы косами свисали по спине. Я остановился, пытаясь опять чувствовать себя, как Эдвард Бонд, пытаясь определить, что бы он сказал в эту минуту. Фрейдис повернулась и поднялась на ноги. Рост ее был поразителен. Мало кто в Темном Мире мог, стоя рядом, смотреть мне в глаза, но ясный взгляд голубых глаз Фрейдис был на одном уровне с моим. Ее широкие плечи и большие гладкие руки были почти так же сильны, как у мужчины, и если она и была преклонного возраста, то это не сказывалось в ее легких движениях и в том не имеющем возраста лице, которое она повернула ко мне. Это отражалось только в ее глазах — и когда я взглянул туда, то понял, что она действительно очень стара. — Доброе утро, Ганелон, — сказала она глубоким безмятежным голосом. Я вздрогнул. Она знала, кто я, так же уверено, как будто могла читать мои мысли. И, тем не менее, я был уверен, или почти уверен, что ни один человек в Темном Мире не может этого делать. На мгновение я почти потерял дар речи. Но затем мне на выручку пришла гордость. — Добрый день, старуха, — сказал я. — Я пришел предложить тебе шанс выжить, если ты будешь повиноваться мне. Ты должна будешь помочь мне в одном важном деле, деле чести. Она улыбнулась. — Присаживайся, член Совета, — сказала она. — В последний раз, когда мы мерились силами, ты поменял один мир на другой. Не хочешь ли ты опять навестить Землю, лорд Ганелон? Теперь настала моя очередь рассмеяться. — Ты не можешь этого сделать, а если и сможешь, то не сделаешь, после того, как выслушаешь меня. Ее голубые глаза пытливо посмотрели на меня. — Ты чего-то очень сильно, до отчаяния, желаешь, — медленно сказала она. — Одно твое присутствие здесь, и то, что ты предлагаешь мне условия, доказывает это. Я никогда не думала увидеть лорда Ганелона лицом к лицу, если при этом он будет не в цепях, или не в одном из своих бешеных боевых настроений, когда он ничего не соображает. Твоя нужда во мне, лорд Ганелон, служит сейчас для тебя цепями. Ты связан этой нуждой и беспомощен. Она снова повернулась к огню и села одним грациозным движением, великолепно управляя своим большим, сильным телом. — Садись, Ганелон, — опять сказала она. — Мы поторгуемся. Об одном только тебя прошу: не трать свое время на ложь, потому что я сразу узнаю, правду ты говоришь, или нет, член Совета. Помни это. Я пожал плечами. — С какой стати мне лгать такой, как ты? — сказал я. — Мне нечего от тебя скрывать. Чем больше правды обо мне ты будешь знать, тем больше убедишься в искренности моих намерений. Но сначала скажи, где твои рабы, которые вошли передо мной? Она кивнула головой в глубь пещеры. — Я послала их внутрь горы. Они спят. Ты же знаешь, как тяжел сон освобожденного от заклятия, лорд Ганелон. Я уселся, покачав головой. — Нет, нет, этого я еще не могу вспомнить. Я... ты просила, чтобы я говорил правду, старуха. Тогда слушай. Я — Ганелон, но фальшивые воспоминания Бонда все еще затуманивают мой ум. И пришел я сюда как Эдвард Бонд, но Арле сказала мне одну вещь, которая вернула Ганелона обратно. Она сказала мне, что Совет в час моей слабости одел меня в голубой плащ — плащ жертвы; и я скакал в Кэр Сайкир, когда лесные жители напали на нас. Должен ли я говорить тебе, каково мое самое сокровенное желание? — Месть Совету, — ответила она гулко, и ее глаза, глядевшие в мои, горели сквозь разделяющий нас огонь. — Ты говоришь правду, член Совета. Ты хочешь, чтобы я помогла тебе отомстить. Что можешь ты предложить лесным жителям взамен, кроме огня и меча? Почему мы должны доверять тебе, Ганелон? И вновь ее не имеющие возраста глаза жгли меня. — Мое желание — месть. Каково ваше? — Конец Ллура. Уничтожение Совета. Голос ее завибрировал, а старое-старое лицо засветилось, когда она произнесла эти слова. — Да. Я хочу уничтожить Совет, и я хочу конца... конца Ллура! Мой язык стал чуть заплетаться, когда я выговаривал последнюю фразу, сам не знаю почему. Правда, однажды, Великим и Страшным ритуалом, я был скреплен печатью с Ллуром, это я хорошо помнил. Но Ллур и я не были едины. Но могли бы стать, если бы события развивались по-другому. Сейчас я задрожал при мысли об этом. — Да, сейчас я желаю конца Ллуру — должен желать, если хочу остаться в живых. Фрейдис проницательно взглянула на меня. — Да, должен, возможно, что должен. Так что ты хочешь тогда от нас, Ганелон? Я быстро заговорил. — Я хочу, чтобы ты поклялась своему народу, что я — Эдвард Бонд. Нет — подожди! Я могу сделать для них сейчас больше, чем мог бы Эдвард Бонд. Скажи спасибо, что я вновь Ганелон, старуха. Потому что только я могу помочь вам. Послушай меня. Твои лесные жители не могут убить меня. Я это знаю. Ганелон бессмертен — за исключением алтаря Ллура. Но они могут схватить меня и держать здесь пленником, пока ты опять не вызовешь Эдварда Бонда своими заклинаниями. А это будет глупо и не нужно, ни тебе, ни мне. Все, что Эдвард Бонд мог, он уже для вас сделал. Теперь очередь Ганелона. Кто еще может сказать вам, где уязвимое место Ллура, или где Матолч держит свое секретное оружие, или как уничтожить Эдейри? Все это я знаю — или знал когда-то. Ты должна помочь мне вернуть память, полностью. Потом... И я сурово улыбнулся. Она кивнула головой. Потом мы некоторое время сидели молча. — Так чего же ты хочешь от меня, Ганелон? — спросила она наконец. — Расскажи мне сначала о мостике через миры, — заинтересованно попросил я. — Как тебе удалось поменять меня и Эдварда местами? Фрейдис угрюмо улыбнулась. — Не торопись, член Совета! — ответила она. — У меня тоже есть свои тайны. Я отвечу лишь на часть этого вопроса. Мы совершили этот обмен, как ты можешь догадываться, только для того, чтобы избавиться от тебя. Ты должен помнить, как свирепо ты принимал нас, устраивал рейды за рабами, как ненавидел нашу свободу. Мы — гордый народ, Ганелон, и нас нельзя угнетать вечно. Но мы знали, что тебе не грозит смерть, по крайней мере, от нашей руки. Я знала о мире-близнеце — Земле. Я искала и нашла Эдварда Бонда. И после многих поисков, многих усилий я нашла заклинания, которые поместили тебя в другой мир с памятью Эдварда Бонда поверх твоей памяти. От тебя мы избавились. Правда, теперь с нами находился Эдвард Бонд, и сначала мы тоже ему не доверяли — он был слишком похож на тебя. Но его мы могли, по крайней мере, убить. Но мы этого не сделали. Он сильный человек, член Совета. Мы привыкли доверять ему и полагаться на него. Он дал новые идеи организации военных действий. Это он планировал нападение на будущие жертвы Совета. — Нападение, которое кончилось неудачей, — заметил я. — Или кончилось бы, если б я не принял вашу сторону. У Эдварда Бонда было земное знание, да. Но его оружие и защита могли бы в лучшем случае потрясти наружные стены Замка Совета. Ты сама должна знать, что есть и другие силы, редко используемые, но никогда не подводящие. — Я знаю, — согласилась она. — Да, я знаю, Ганелон. Но нам, по меньшей мере, надо было попытаться. И Совет был ослаблен без тебя. Кроме тебя, никто из них не осмелился бы вызвать Ллура. Разве что Гаст Райми. Она задумчиво уставилась на огонь. — Я знаю тебя, Ганелон. Я знаю твою гордость, которая горит в твоей душе. И я знаю, что месть, которую ты сейчас задумал, дорога твоему сердцу. И, тем не менее, ты посвящен Ллуру, и ты — член Совета с самого рождения. Откуда я знаю, что тебе можно доверять? Я ничего ей не ответил. Через мгновение Фрейдис повернулась к закопченной стене. Она откинула занавеску, которую я до сих пор не замечал. Там, в алькове, был Символ, очень старинный Знак, старше, чем цивилизация, старше, чем человеческая речь. Да, значит Фрейдис была одной из немногих, знавших, что означал этот символ. Как знал это я. Я сделал рукой ритуальный знак, который связывал меня безвозвратно. Это была клятва, которую я не мог нарушить, не будучи проклят, и дважды проклят — в этом мире, и в последующем. Но я не колебался. Я говорил правду. — Я уничтожу Совет! — И Ллура? — Я уничтожу Ллура. Крупные капли пота появились на моем лбу, когда я говорил это. Сказать такие слова было нелегко. Фрейдис задернула занавеску. Она казалась удовлетворенной. — Теперь у меня осталось меньше сомнений, — сказала она. — Ну, что ж, Ганелон, Нори плетут странные нити, определяющие судьбу. Да, судьба существует, хотя мы не всегда можем понять ее. И я не просила тебя поклясться в дружбе лесному народу. — Это я заметил. — Ты никогда бы не поклялся, — сказала она. — Да это и не обязательно. После того, как с Советом будет покончено, после того, как Ллур будет уничтожен, я смогу защитить свой народ даже от тебя, Ганелон. И мы еще можем встретиться с тобой в битве. Но до той поры мы союзники. Я назову тебя Эдвардом Бондом. — Мне этого мало, — ответил я ей. — Весь этот маскарад должен пройти незамеченным. — Никто не будет сомневаться в моем слове, — сказала Фрейдис. Свет огня играл на ее фигуре, на старом лице, по которому нельзя было угадать уходящий в глубь веков возраст. — Я не могу бороться с Советом, если не верну себе память. Память Ганелона. Свою память. Она покачала головой. — Видишь ли, — медленно произнесла она. — Я мало чем могу помочь тебе здесь. Кое-что можно сделать, да. Но записи в мозгу — очень тонкая работа, и воспоминания, однажды стертые, нелегко возвращаются назад. Ты все еще обладаешь воспоминаниями Эдварда Бонда? Я кивнул. — Да. Мои воспоминания фрагментированы. Я знаю, например, что я был посвящен Ллуру, но не помню никаких подробностей. — Может быть, тебе сейчас лучше ничего и не помнить об этом, торжественно изрекла она. — Но ты прав. Тупой нож бесполезен. Слушай. Недвижимая, как скала, возвышалась она, стоя над огнем передо мной. Голос ее стал еще глубже. — Я послала тебя в мир, называемый Землей. Я открыла путь сюда твоему двойнику, Эдварду Бонду. Он помог нам, и Арле сразу его полюбила. Даже Ллорин, который доверяет немногим, доверял Эдварду Бонду. — Кто такой Ллорин? — Теперь — один из нас. Но так было не всегда. Много лет назад он жил в своем доме в лесу: он был охотником, и мало кто мог выследить добычу так, как Ллорин. У него была молодая жена. Она умерла. Однажды ночью Ллорин вернулся к себе и увидел смерть, и кровь, и волка с окровавленной пастью. Он боролся с волком, но не смог победить его. Ты видел щеку Ллорина. Все его тело тоже в шрамах, от когтей и зубов волка. — Волка? — спросил я. — А не... — Оборотня, — ответила Фрейдис. — Ликантропа, меняющего форму, Матолча. Когда-нибудь Ллорин убьет Матолча. Он живет только ради этого. — Пусть забирает этого рыжего пса! — презрительно ответил я. — Если он захочет, я отдам ему Матолча, разрезанного на куски. — Арле, Ллорин и Эдвард Бонд составили план действий, — продолжала Фрейдис. — Они поклялись, что это последний Шабаш, который празднуют в Темном Мире. Эдвард Бонд показал им новое оружие, которое применяли земляне на Земле. Это оружие было изготовлено, и сейчас хранится в арсенале, в ожидании дальнейших действий. Ни одного Шабаша не было проведено с тех пор, как Медея и ее друзья отправились на Землю искать тебя. Им не на кого было нападать, разве что на Гаста Райми. Сейчас Медея и остальные члены Совета вернулись, и они готовы. Если ты их поведешь, Ганелон, я думаю, что Совет будет уничтожен. — У Совета есть свое собственное оружие, — прошептал я. — Память моя подводит меня, но мне кажется, что Эдейри может... может... Я покачал головой. — Нет, не помню. — Как может быть уничтожен Ллур? — спросила Фрейдис. — Я... может быть, я и знал это когда-то. Но сейчас не знаю. 9. КОРОЛЕВСТВО СВЕРХСОЗНАНИЯ Я двигался вперед. Передо мной мелькали лица: свирепая усмешка Матолча, закрытая капюшоном голова Эдейри с ее взглядом, от которого становилось холодно, страстная красота Медеи, которую не мог забыть ни один человек, даже в ненависти... Они глядели на меня недоверчиво. Губы их двигались в безмолвном вопросе. С удивлением я понял, что вижу перед собой настоящие лица. В волшебных заклинаниях Фрейдис я перемещался по какому-то внепространственному мосту, где может обитать только дух, и я встречался с мыслями вопрошающих членов Совета, встречался с ними глазами. Они узнали меня. Они настойчиво задавали мне вопрос, которого я не слышал. Смерть была на уме Матолча, когда он повернул ко мне лицо. Вся его ненависть ко мне ярко горела в его желтых глазах. Губы его двигались — и я почти мог его слышать. Черты лица Медеи поплыли передо мной, заслоняя лицо оборотня. Ее красные губы задавали вопрос — все время один и тот же: — Ганелон, где ты? Ганелон, любимый мой, где ты? Ты должен вернутся к нам! Ганелон?! Безликая голова Эдейри возникла между Медеей и мной, и я отчетливо услышал ее холодный тихий голос, эхом повторяющий все ту же мысль: — Ты должен вернуться к нам, Ганелон. Вернуться к нам и умереть! Злость моя красной пеленой закрыла от меня эти лица. Предатели, фальшивые убийцы, забывшие клятву, данную Совету! Как посмели они угрожать Ганелону, самому сильному из них всех? Как они осмелились и почему? — Почему? Мой мозг напряженно искал ответ. И затем я понял, что одного лица передо мной не было. Эти трое искали меня своими мыслями в астрале, но куда делся член Совета Гаст Райми? Я намеренно попытался установить контакт с его мозгом, но у меня ничего не получилось. Потом я вспомнил. Я вспомнил Гаста Райми, чье лицо Эдвард Бонд никогда не видел. Старый, старый, старый, стоящий выше добра и зла, выше страха и ненависти, Гаст Райми, самый старый и мудрый из всего Совета. Если бы он пожелал, он мог ответить на мою ищущую мысль. Если же он не желал, ничто не могло заставить его сделать это... это не могло причинить вреда самому Старейшему, потому что он жил только силой своей воли. Он мог покончить со своей жизнью в одно мгновение. И он был как свет свечи, отклоняющийся в сторону, когда пытаешься схватить его. Жизнь ничего для него не значила. Он не цеплялся за нее. Если бы я попытался схватить его, он выскользнул бы из моих пальцев, как огонь или вода. Он так же может быть мертвым, как и живым. И если он не захочет, он никогда не нарушит своего спокойствия ради мысли, которая должна будет превратить его в бесчувственное тело. Ни ум его, ни образ его лица не показались, несмотря на мои вопросы. Он не отвечал. Все остальные члены Совета продолжали взывать ко мне со странным отчаянием: вернись и умри, лорд Ганелон! Но Гасту Райми это было все равно. Итак, я понял, что это по его приказанию был подписан мой смертный приговор. И я знал, что мне надо найти его и каким-то образом заставить ответить — его, Гаста Райми, которого вообще невозможно было заставить, потому что любая сила была против него бессильна. И все-таки я должен был заставить его. Все это промелькнуло у меня в мозгу, пока я без всяких усилий скользил по большому залу Кэр Ллура, подхваченный той волной прилива, которая зародилась глубоко в сознании Ганелона, Избранника Ллура Ганелона, который в один прекрасный день должен вернуться к нему, тому, Кто Ждет... Как я возвращался сейчас. Золотое окно сверкало передо мной. Я знал, что это то самое окно, через которое великий Ллур глядит на свой мир, через которое он берет приносимые ему жертвы. И Ллур был голоден. Я почувствовал его голод. Мысли Ллура тоже были в астрале в тот момент, когда я понял, куда двигаюсь, и я почувствовал за золотым окном возбуждение. Ллур тоже уловил мое присутствие своим сознанием. Он знал своего избранника. Он раскрыл мне свои богоподобные объятия, из которых — я это знал — не было возврата. Я услышал беззвучный крик Медеи, исчезающий, как клуб дыма из этого плена сознания, когда она в ужасе старалась сейчас ни о чем не думать. Я услышал беззвучный вой Матолча, в котором слышался ужас, и он тоже исчез, Эдейри я даже не слышал, потому что она исчезла так внезапно, как будто вообще никогда ни о чем не думала. Я знал, что все трое сидели сейчас в Замке, стараясь закрыть свой мозг от всех мыслей, в то время как Ллур искал по всем планам своего сознания ту пищу, в которой ему так долго отказывали. Одна моя часть разделяла ужас членов Совета, но другая помнила Ллура. На мгновение я почти ощутил тот темный экстаз, когда Ллур и я были одним, и воспоминания ужаса и сладкой радости вернулись ко мне, воспоминания о власти над всеми существами. Все это было мое, стоило мне захотеть — если бы я полностью раскрылся перед Ллуром. Только один человек в поколении посвящается Ллуру, деля с ним его божественную душу, участвуя с ним в экстазе пожирания человеческих жертвоприношений — и я был этим человеком, если бы решился завершить ритуал, который отдал бы меня Ллуру. Если бы я решился, если бы я осмелился! Воспоминания о моем гневе вернулись ко мне. Я не должен расслабляться и думать об этой обещанной радости. Я поклялся положить конец Ллуру. Я поклялся старинным Символом покончить с Советом и Ллуром. Медленно, неохотно, мой мозг начал освобождаться от контакта с планами его мыслей. В момент, когда контакт был прерван, волна ужаса целиком захлестнула меня. Я почти дотронулся до него! Я почти позволил погрузить себя в то, чего не мог понять ни один человеческий мозг. И при страшном прикосновении этого... этого... — ни один язык не дал бы определения тому, чем был Ллур. Но я понял, что происходило в моем уме, когда я был Эдвардом Бондом, и тогда я понял, что жить на той же земле, что и Ллур, делить с ним ту же самую жизнь было наказанием, которое делало жизнь невыносимой, если знать, что Ллур существует. Я должен положить конец ему. В эту минуту я понял, что я должен буду встать лицом к лицу с существом, которое мы знали, как Ллура, и бороться с ним до конца. Ни одно из человеческих существ пока не находилось с ним лицом к лицу, даже его жертвы, даже его избранники. Но у меня, его убийцы, не было другого выхода — ведь я поклялся убить его! Весь дрожа, я стал уходить из черных глубин Ллура, выбираясь на поверхность спокойных голубых бассейнов мысли, которые были глазами Фрейдис. Темнота вокруг меня стала светлеть, и постепенно стены пещеры показались перед моими глазами, и горящее пламя, и высокая колдунья, которая погрузила меня в эти глубины силой своих заклинаний. Я возвращался к действительности, и медленно, медленно знание возвращалось в мой мозг — короткими вспышками, слишком быстрыми, чтобы их можно было передать словами. Я знал, я вспомнил! Жизнь Ганелона мелькала передо мной в картинах, которые ярко высвечивались в моем мозгу и оставались навеки там запечатленными. Я знал его власть, я знал его тайные силы, его скрытые слабости. Я знал его грехи. Я восхищался его силой и гордостью. Я вновь стал Ганелоном, или почти стал. Правда, оставались еще вещи, скрытые от моего ума — слишком много воспоминаний было пробуждено во мне, чтобы все могло прийти сразу, одной приливной волной. Оставались невыясненными промежутки — и важные промежутки того, что я не мог вспомнить. Голубая темнота рассеивалась. Я глядел в чистые глаза Фрейдис сквозь огонь. Я улыбнулся, чувствуя холодную уверенность в своих силах, которая вернулась ко мне. — У тебя хорошо это получилось, колдунья, — сказал я ей. — Ты вспомнил? — Достаточно. Да, достаточно. Я засмеялся. — Передо мной два пути, и первый легче второго, хотя он невозможен. Но я пройду его. — Гаст Райми? — спросила она спокойно. — Как ты узнала? — Я знаю Совет. И думаю, хоть и не уверена, что в руках Гаста Райми находятся тайны Совета и Ллура. Но никто не может заставить Гаста Райми что-либо сделать. — Я найду способ. Да, я даже скажу тебе, какова моя ближайшая цель. Ты узнаешь правду так же, как я сейчас узнал ее. Знаешь ли ты что-нибудь о Маске и Жезле? Не отрывая от меня взгляда, она покачала головой. — Скажи мне, может, я смогу тебе помочь. Я опять засмеялся. Это было так фантастически невероятно — что она и я стояли рядом — заклятые враги враждебных кланов — и планировали совместные действия, чтобы достигнуть одной цели. И все же мне мало что удалось скрыть от нее в тот день, и, я думаю, немного и ей удалось скрыть от меня. — Во дворце Медеи есть Хрустальная Маска и серебряный Жезл Власти, сказал я ей. — Что делает этот Жезл, я еще не совсем хорошо помню — пока. Но когда я найду его, мои руки вспомнят. А обладая им, я смогу победить Медею и Матолча со всей их властью. Что же касается Эдейри... — я знаю только одно: маска спасет меня от нее. Я заколебался. — Медею я теперь знаю. Я знаю ее странный голод и еще более странную жажду, которая доведет эту ведьму до полного истощения сладострастием. Я знаю теперь, — тут я задрожал. — Почему она не убивала своих пленных, а только оглушала своими молниями. В Темном Мире, моем мире, мутации странно меняли тело тех, кто начинал свою жизнь обычным человеком. На языках Земли нет этого слова, потому что никогда еще не рождалось там такое существо, как Медея. Но есть приближение. В действительности — возможно, в легендах — всегда есть существа, немного похожие на нее, которые были известны на Земле. Их называли вампирами. Но Эдейри... — нет; я не мог вспомнить. Может быть, даже Ганелон этого не знал. Я только знал, что когда наступит такая необходимость, Эдейри покажет свое лицо. — Фрейдис, — сказал я, и опять заколебался. — Кто такая Эдейри? Она покачала головой, и седые косы качнулись в такт за ее спиной. — Я никогда этого не знала. Я только изредка проникала в ее мозг, когда мы встречались, как и ты с ней сегодня, на разных планах сознания. Я имею большую власть, Ганелон, но я всегда отступала от того холода, которым веяло от ее капюшона. Нет, я не могу тебе сказать, кто она такая. Я опять засмеялся. Теперь мною владело бесшабашное чувство. — Забудь Эдейри, — сказал я. — Когда я заставлю Гаста Райми сделать то, что мне надо, я встану лицом к лицу с Ллуром, с оружием, которое прикончит его. Зачем мне бояться Эдейри? Хрустальная Маска защитит меня это я знаю. Пусть она будет любым чудовищем, каким только пожелает Ганелон не боится ее. — Значит, против Ллура тоже есть оружие? — Меч, — ответил я. — Меч, который... не совсем меч — как мы понимаем оружие. Тут мой мозг все еще в тумане. Но я знаю, что Гаст Райми может сказать мне, где он находится. Это оружие — и все же не оружие. Меч под названием Ллур. На какое-то мгновение, когда я произносил это имя, огонь между нами заколебался, будто тень легла на пламя. Мне не следовало произносить этого имени вслух! Эхо его прокатилось по мысленным планам сознания и, возможно, в Кэр Ллуре сам Ллур зашевелился за своим золотым окном, зашевелился и выглянул. Даже здесь почувствовал я на мгновение чувство голода, исходящее из отдаленного купола. И внезапно я понял, что я натворил — Ллур проснулся! Я уставился на Фрейдис широко раскрытыми глазами, видя, как и ее голубые глаза тоже расширяются. Она, должно быть, почувствовала это шевеление, прокатившееся непонятной волной по всему Темному Миру. Я знал, что в Замке Совета тоже почувствовали это, возможно, что сейчас и они смотрели друг на друга с тем же ужасом, который на мгновение промелькнул между мной и Фрейдис. Ллур проснулся! И я разбудил его! Я мысленно прошел по сверкающему коридору и стоял перед самым Окном, за которым он жил. Ничего удивительного, что он после этого совсем проснулся. Возбуждение переполняло меня. — Теперь они должны что-то предпринять, — радостно сказал я Фрейдис. — Ты добилась даже большего, чем хотела, когда дала моим воспоминаниям вернуться ко мне. Ллур проснулся и сейчас голоднее, чем когда-либо. Уже долгое время не было Шабаша, и Ллур требует своей жертвы. Скажи мне, ведьма, твои шпионы наблюдают сейчас за Замком? Она кивнула. — Хорошо. Тогда мы узнаем, когда рабов вновь соберут для жертвы на Шабаш. Это будет скоро. Это должно быть скоро! И Эдвард Бонд поведет своих людей на Замок, пока Совет будет в Кэр Сайкире. Там будет Маска и Жезл, старуха! Мой голос звучал торжественно, как заклинание. — Маска и Жезл для Ганелона — и Гаст Райми один в Замке. Он ответит мне, если сможет! Нори борются на нашей стороне, Фрейдис! Она посмотрела на меня долгим взглядом, не произнеся ни слова. Потом хмурая улыбка осветила ее лицо и, наклонившись, она протянула руку ладонью вниз к пламени. Я увидел, как огонь лижет ее пальцы. Она медленно сжала его, даже не поморщившись. Огонь мигнул и погас. Хрустальное блюдо стояло на пьедестале пустым, а вокруг нас потемнело. В этих сумерках она казалась мраморной статуей, возвышающейся надо мною. Я услышал ее глубокий голос. — Нори с нами, Ганелон, — повторила она. — Смотри, чтобы ты тоже боролся на нашей стороне, как велит тебе твоя клятва. Или тебе придется отвечать богам и мне. И клянусь богами... Она хрипло рассмеялась. — Клянусь богами, если ты предашь меня, мне не понадобится другой силы, чтобы раздавить тебя, кроме вот этой! Я увидел в темноте, как она подняла свои большие руки. Мы поглядели друг другу в глаза. Она — могучая волшебница, и я не был уверен, смогу ли я победить ее в простой драке, если возникнет такая необходимость. И в волшебстве, и в простой физической силе я узнал равную себе, и наклонил голову. — Да будет так, колдунья, — сказал я, и мы пожали друг другу руки, там, в темноте. И я почти надеялся, что мне не придется предавать ее. Рука об руку пошли мы по коридору к выходу из пещеры. Полукруг лесных жителей все еще ожидал нас. Когда мы вышли из пещеры, все головы повернулись в нашу сторону. Я остановился, уловив движение многих рук, потянувшихся к оружию на поясе или к лукам. Лесных жителей явно охватила паника. Я стоял прямо, наслаждаясь этим моментом ужаса среди них, зная, что я — Ганелон. Я — их судьба, которая рано или поздно отплатит им за все тогда, когда придет время. Когда придет мое время! У моего плеча раздался глубокий голос Фрейдис: — Я говорила с этим человеком, — сказала она. — Это Эдвард Бонд. И недоверие исчезло с их лиц, слова Фрейдис убедили их. 10. ШПАГИ ПРОТИВ СОВЕТА Израгиль-корень пробудился от своей зимней спячки, и нечеловеческие стражники дерева судьбы поднялись, чтобы служить мне. Три Нори — создатели Судеб — я молился им! Урдур, которая правит прошлым! Она рассказала мне о членах Совета, об их силе и их слабостях: о Матолче, оборотне, чьи припадки гнева были самым большим его недостатком, слабым местом, в которое я мог ударить, когда ярость лишала его звериной хитрости; о ведьме в алом, и об Эдейри, и о старом Гасте Райми. Врагах, которых я могу уничтожить с помощью определенных талисманов, о которых я сейчас знал. Вердайли, которая правит настоящим! Эдвард Бонд сделал все самое лучшее, на что он был способен. Повстанцы показали мне оружие, хранящееся в пещерах, грубые ружья и гранаты, газовые бомбы и даже несколько самодельных воспламеняющихся патронов. Они пригодятся против рабов Совета. Насколько бесполезны они будут против самих членов Совета, знал только я один. Возможно, еще Фрейдис. Да, Арле и Ллорин, и их последователи были готовы воспользоваться этим земным оружием, очень странным для них, в отчаянной попытке штурмовать Замок. И я мог дать им этот шанс, как только шпионы принесут весть о приготовлениях к Шабашу. Это будет скоро, потому что Ллур проснулся; сейчас он — жаждущий, голодный — за Золотым Окном, которое было его дверью в миры человеческие. Скульд, которая правит будущим! Скульд я молился больше всех. Я хотел, чтобы Совет отправился в Кэр Сайкир прежде, чем наступит новая заря. К тому времени я хотел, чтобы повстанцы были готовы. Эдвард Бонд хорошо вымуштровал их. У них появилась даже военная дисциплина — в определенной степени. Каждый прекрасно знал свое оружие, и каждый в совершенстве знал лес. Мы составили план, — Арле, Ллорин и я — и хоть я не сказал им всего, что намеревался сделать — группа за группой повстанцы исчезли в лесу, направляясь к Замку. Они не будут нападать. Они не покажутся на глаза, пока не будет дан сигнал. Они будут просто ждать, скрываясь среди кустарника и деревьев вокруг Замка. Но они будут готовы. Когда придет время, они подскачут к Большим воротам в стене. Гранаты помогут им справиться с делом. Не казалось удивительным и то, что мы будем сражаться с магией гранатами и ружьями. Потому что я начал понимать все больше и больше, с возвращением памяти, что Темный Мир управляем не только по законам волшебства. Для земного мозга такие существа, как Матолч и Медея, показались бы сверхъестественными, но у меня было две памяти, потому что, как Ганелон, я мог пользоваться и воспоминаниями Эдварда Бонда, как рабочий пользуется инструментом. Я ничего не забыл из того, что когда-то знал о Земле. И применяя ее логику к Темному Миру, я начал понимать то, что раньше принимал за аксиому. Ключ был в мутациях. В человеческом мозгу есть такие глубины, которые никогда не были открыты, такие силы, которые потеряны; атрофированные чувства — старинный третий глаз — а человеческий организм — самый сложный механизм из плоти, который когда-либо существовал. Каждый зверь лучше человека вооружен клыками и когтями. У человека есть только его мозг. Но, как плотоядные выпускают свои когти, так и человек и его мозг развивались постепенно. Даже на Земле уже появились медиумы, телепаты, эксперты по психометрии и многие другие. В Темном Мире мутаций было много, и они поддерживали равновесие, в котором, возможно, не будет нужды миллионы лет. И такие умы, обладающие новыми силами, нуждались в орудиях, которыми смогли бы пользоваться. Жезлы. Даже я, не будучи ученым, мог понять принцип их действия. Наука пытается использовать простые решения: клистрон и магнит — не более, чем металлические стержни. И все же при определенных условиях, снабженные энергией и устройством, ее направляющим, они могущественные орудия. Жезлы использовали неисчерпаемые запасы электромагнитной энергии планеты, которая, в конечном итоге — не более, чем грандиозный магнит. Что же касается направленности, то тут уж дело было всего лишь в тренировке мозга. По-настоящему превращался Матолч в волка или нет, я не знал, хотя думаю, что нет. Гипноз был частью ответа. Разъяренный кот выгибает спину, шерсть его встает дыбом, и он кажется чуть ли не в два раза больше своей настоящей величины. Кобра самым настоящим образом гипнотизирует свою добычу. Зачем? Чтобы сломить сопротивление своего врага, разоружить его, ослабить его целеустремленность, что так важно в любой стычке. Нет, возможно, Матолч и не превращается в волка, но те, кто находится под влиянием его гипноза, думают, что это так, и, в конце концов, это одно и то же. Медея? Та же самая параллель. Есть заболевания, при которых переливания крови необходимы. То, что Медея пила кровь, было нужно ей лишь для удовлетворения своей жажды страсти. Но питательная нервная энергия такая же реальность, как и лейкоциты, и хоть она была ведьмой, ей не требовалась магия, чтобы удовлетворять свои нужды. С Эдейри я не был так уверен. Какие-то смутные воспоминания клочками тумана клубились в моем мозгу. Когда-то я знал, кем она была, какие ужасные леденящие силы были спрятаны в темноте ее капюшона. И это тоже не было магией. Хрустальная Маска предохранит меня от Эдейри, но большего я пока не знал. Даже Ллур — даже Ллур! Он не был богом — это я хорошо знал. Но чем он был, я пока еще не мог догадаться. Рано или поздно я собирался выяснить это, и Меч под названием Ллур, который был необычным мечом, должен был помочь мне в этом. А тем временем мне предстояло играть свою роль. Даже после утверждения Фрейдис я не имел права давать повстанцам ни малейшего повода для сомнений. Я уже сказал им, что яд Медеи сделал меня слабым и потрясенным. Это могло помочь объяснить им те небольшие ошибки, которые я еще сделаю. Любопытно, что Ллорин без колебаний принял меня после слов Фрейдис, в то время как в поведении Арле я заметил слабое, почти неуловимое сопротивление. Я не думал, что она догадывается, в чем дело. А если и так, то она явно не хотела признаваться в этом, даже самой себе. И я не мог допустить, чтобы это подозрение росло. Сейчас в долине кипела лихорадочная деятельность. Многое произошло с тех пор, как я пришел сюда на заре. Я испытал достаточно и физической, и эмоциональной нагрузки, чтобы обычный человек свалился на неделю, но Ганелон только еще начал свою битву... За то, что наш план нападения был составлен так быстро, надо благодарить Эдварда Бонда, и в какой-то степени я был рад, что не пришлось выяснять личных отношений с Арле и Ллорином. Это и помогло скрыть мое невежество во многих вещах, которые должен был знать Эдвард Бонд. Много раз мне приходилось добывать сведения хитростью, много раз я ссылался на то, что плохо помню какие-то детали из-за яда Медеи. Но к тому времени, как наш план был полностью разработан, мне показалось, что даже Арле стала относиться ко мне менее подозрительно. Я знал, что мне придется сделать так, чтобы эти подозрения полностью исчезли. Мы встали из-за большого стола, на котором была расстелена карта. Все мы устали. Я увидел, как Ллорин ухмыльнулся мне своими губами, пересеченными шрамом. Он думал, что улыбается человеку, с которым они были близкими друзьями — и я заставил лицо Эдварда Бонда тоже улыбнуться в ответ. — На сей раз у нас все получится, — уверенно заявил я. — Мы обязательно выиграем! Улыбка его внезапно превратилась в гримасу, а в глазах зажегся странный свет. — Помни, — прорычал он. — Матолч — мой! Я вновь поглядел на карту на столе, очень искусно вычерченную Эдвардом Бондом. Темно-зеленые холмы с их странным полуживым лесом, каждый ручеек заклеен белым пластиком, каждая дорога — отмечена. Я положил руку на небольшой макет башен, который изображал Замок Совета в миниатюре. Из него выходила дорога, по которой я ехал прошлой ночью, рядом с Медеей, в своем голубом костюме жертвы. А вот здесь лежала долина, и в ней — башня без окон — Кэр Сайкир бывшая местом нашего назначения. На мгновение я вновь очутился на этой дороге, в темноте, при свете звезд, а рядом со мной ехала Медея в алом плаще, с белым лицом, черно-красными губами и сияющими глазами. Я вспомнил чувство этого свирепого, льнущего ко мне тела, когда я держал его в объятиях прошлой ночью, так же, как много раз до этого. В мозгу моем все время вставал один и тот же вопрос. «Медея, Медея, рыжая ведьма Колхиса, зачем ты предала меня!» Я с силой ударил ладонью по пластиковым башням Замка, превращая их в пыль под моей рукой. Я свирепо улыбнулся тем обломкам, которые получились из модели Эдварда Бонда. — Нам больше это не понадобится! — Процедил я сквозь зубы. Ллорин засмеялся. — Восстанавливать не придется. Завтра Замок Совета будет разрушен. Я стряхнул порошок пластика с руки и посмотрел на Арле. Она храбро взглянула на меня. Я улыбнулся. — Мы так и не побыли вместе, — сказал я, стараясь говорить нежным голосом. — Мне надо будет выспаться, если придется уйти сегодня ночью, но у нас есть время пройтись, если ты не возражаешь. Храбрые зеленые глаза неотрывно смотрели на меня. Затем она кивнула и, не улыбнувшись, обошла стол, протягивая мне руку. Я взял ее, и мы спустились по ступенькам к выходу из пещеры и вышли к долине, не разговаривая. Я предоставил ей выбирать путь, и мы в молчании пошли по долине, а ручеек, журча, бежал рядом с нами. Арле шла легким шагом, ее пушистые волосы летели за ней туманным облаком. Я подумал, не намеренно ли она держала свою руку на вложенном в кобуру оружии? Мне трудно было все время думать о ней, тем более, что мне было все равно, признала она во мне Эдварда Бонда, или нет. Лицо Медеи во всей его красоте и зле плыло передо мной по всей долине, лицо, которое не смог бы забыть ни один человек, взглянув на него хоть раз. На мгновение я разозлился, вспоминая, что Эдвард Бонд в моем теле отвечал прошлой ночью на поцелуй, который она предназначала Ганелону. Ну что ж, я еще успею увидеть ее сегодня ночью, прежде чем она умрет от моей руки! Перед моими глазами стояла крохотная дорога на карте, вьющаяся от Замка Совета до башни. Когда наступит ночь, по настоящей дороге вновь поскачет кавалькада, как она скакала прошлой ночью со мной. Я знал это. И вновь лесные жители будут спрятаны на обочине дороги, и вновь я поведу их против Совета. На этот раз исход будет совершенно неожиданным и для Совета, и для повстанцев... Что за страшную паутину соткали Нори! Прошлой ночью, как Эдвард Бонд, этой ночью — как Ганелон, я пойду на тех же самых врагов, но с целью настолько же отличной, как день отличен от ночи. Мы двое — смертельные враги, хотя мы и делили одно и то же тело странным извращенным способом — враги, хотя мы никогда не встречались и никогда не сможем встретиться, несмотря на это самое общее тело. Это был парадокс слишком сложный, чтобы сейчас им заниматься. — Эдвард, — произнес голос у моего плеча. Я обернулся. Арле смотрела на меня с тем же настороженным выражением, с которым смотрели на меня сегодня ночью столько людей. — Эдвард, она очень красивая? Я уставился на нее. — Кто? — Ведьма. Ведьма Совета. Медея. Я чуть было громко не рассмеялся. Было ли это разгадкой всей ее настороженности сегодняшнего дня? Не решила ли она, что моя неловкость, все те перемены, которые она почувствовала во мне, свершились благодаря прелестям соперницы? Ну уж, в этом, по крайней мере, я должен буду ее успокоить. Я призвал Ллура, чтобы он простил мне эту ложь, взял ее за плечи и сказал: — Ни в этом мире, ни на Земле, нет женщины и наполовину такой прекрасной, как ты, моя дорогая. И все же она смотрела на меня настороженно. — Когда ты будешь думать то, что говоришь, Эдвард, я буду рада, сказала она. — А сейчас ты так не думаешь. Я вижу. Нет. И она положила свои пальчики мне на губы, когда я попытался, было, протестовать. — Давай не будем говорить о ней сейчас. Она — колдунья. Она обладает силами, с которыми ни ты, ни я не можем бороться. Это не твоя и не моя вина, что ты не можешь забыть ее красоту в одно мгновение. Это не имеет значения. Посмотри! Ты узнаешь это место? Она мягко высвободилась и указала рукой на расстилающуюся под нами панораму. Мы стояли посреди высоких дрожащих деревьев на вершине пологой горы. Листья и ветви окружали нас со всех сторон, но сквозь промежутки в них можно было видеть страну, лежащую далеко внизу, блиставшую в свете красного заходящего солнца. — Все это будет когда-нибудь нашим, — мягко сказала Арле. — После того, как мы победим Совет, после того, как исчезнет Ллур. Тогда мы сможем жить на земле, а не под землей, расчистить леса, построить города, жить так, как живут люди. Подумай об этом, Эдвард! Весь мир, свободный от свирепости! И все потому, что некоторые из нас с самого начала не побоялись Совета и нашли тебя. Если мы выиграем эту битву, Эдвард, то только благодаря тебе и Фрейдис. Без тебя мы бы все погибли. Она быстро повернулась, и вновь волосы нимбом засветились вокруг ее головы, и она улыбнулась мне с внезапной откровенностью и нежностью, которой я раньше никогда в ней не замечал. До сих пор она все время незаметно высвобождалась, когда я до нее дотрагивался. Теперь я внезапно увидел ее глазами Эдварда Бонда и неожиданно с удивлением подумал, что Бонду здорово повезло. Яркая страстная красота Медеи никогда не исчезнет из моей памяти — я знал это но Арле тоже обладала нежной и приятной внешностью. Она стояла очень близко ко мне, и губы ее слегка раскрылись, когда она улыбнулась. На мгновение я позавидовал Эдварду. Потом вспомнил — я был Эдвардом Бондом. Но это Ганелон неожиданно наклонился и схватил лесную девушку в свои железные объятия, что ее удивило, потому что я почувствовал, как она начала от неожиданности сопротивляться, пока наши губы не слились в поцелуе. Тогда она больше не сопротивлялась. Она была странным, диким, застенчивым маленьким созданием. Ее очень приятно было держать в объятиях и целовать. По тому, как она отвечала мне, я понял, что Эдвард Бонд был слабаком и дураком. И прежде, чем наш поцелуй закончился, я знал, куда мне обратиться за утешением, когда Медея заплатит за предательство своей жизнью. Я не забуду Медею, но я не скоро забуду и этот поцелуй Арле. На какую-то минуту она прильнула ко мне, и волосы ее окутали нас обоих, а я поглядел поверх ее головы на долину, которую она своим мысленным взором представляла населенной лесным народом, с построенными городами. Я знал, что эта мечта никогда не сбудется. У меня была своя мечта! Я видел, как лесные люди строят мой замок здесь, возможно, вот на этом склоне горы, замок, который возвышается и над долиной, и над всеми остальными землями. Я видел, как они, подчиняясь избранным мной военачальникам, идут в бой, на завоевание новых земель. И видел, как маршируют мои армии, работают рабы на полях, в шахтах, как мои корабли бороздят темные океаны мира, который весь будет моим. Арле будет делить его со мной — хотя и недолго, очень недолго. — Я всегда буду любить тебя, — сказал я ей на ухо голосом Эдварда Бонда. Но это губы Ганелона нашли ее губы в последнем поцелуе, на который у меня не было времени. Любопытно, но мне показалось, что именно поцелуй Ганелона убедил ее в том, что я — Эдвард Бонд... После этого я спал несколько часов в комнатах пещеры, принадлежавшей Эдварду Бонду, в его мягкой постели, и с его стражниками, охранявшими вход. Я спал с воспоминаниями о поцелуях его лесной девушки, и с мыслью о его будущем королевстве, и его невесте, которую я скоро увижу, когда проснусь. Я думаю, что на Земле Эдварду Бонду снились в ту ночь ревнивые сны. Но мои сны тоже были ужасны. Ллур в своем замке проснулся и был голоден, и большие холодные ищущие щупальца его голода лениво ворочались в моем мозгу, пока я спал. Я знал, что они шевелятся сейчас в каждом мозгу Темного Мира — у которого есть чувства, чтобы принять их. Я знал, что должен буду скоро проснуться — или я не проснусь никогда. Но сначала я должен выспаться — или никогда мне не набраться сил для ночного испытания. Я решительно выкинул Ллура из своих мыслей, и также решительно выкинул Арле. Но в самые глубины моего сна прокралась страстная улыбка красных губ Медеи. 11. В БАШНЕ ГАСТА РАЙМИ Мы с Ллорином осторожно притаились в тени деревьев и глядели на Замок Совета, освещенный огнями на фоне звездной ночи. Это была наша ночь! Оба мы знали это — и оба мы были напряжены и мокры от пота в нервном ожидании того, что должно было произойти. Вокруг нас в лесу собралась невидимая армия лесного народа, которая ждала сигнала. И на этот раз здесь собрались большие силы. Звездный свет иногда отражался на дулах ружей, и я знал, что повстанцы решили дать последний бой солдатам Совета. Но, возможно, не такой уж успешный. Мне это было безразлично. Они думали, что смогут атаковать Замок Совета только силой своего оружия. Я знал, что единственной их задачей было отвлечь внимание, пока я проникну в Замок и найду то тайное оружие, которое даст мне власть над Советом. Пока они будут биться, я успею проникнуть к Гасту Райми и узнать у него то, что мне необходимо было знать. Что произойдет потом — меня не интересовало. Много лесных жителей должно было погибнуть — ну и пусть. На мой век рабов будет достаточно. Теперь ничто не могло остановить меня. Нори бились на моей стороне я не мог проиграть. В Замке кипела деятельная жизнь. В тихом ночном воздухе гремели голоса. В свете огней беспорядочно двигались фигуры. Когда распахнулись главные ворота, вспыхнуло золотое сияние. На этом фоне показалась большая группа всадников. Процессия собиралась в путь. Я услышал музыкальное позвякивание цепей и все понял. На этот раз жертвы были прикованы к лошадям, чтобы никакие голоса сирен не смогли заманить их в лес. Пусть себе идут на смерть. Ллура надо кормить, пока он еще существует. Лучше они, чем Ганелон, принесенный в жертву у Золотого Окна. Мы видели, как они шли по темной дороге, а цепи продолжали греметь. Это был Матолч — там, на могучем коне. Я узнал его хищную фигуру, небрежно накинутый на плечи плащ. И я узнал бы его в любом случае, потому что Ллорин рядом со мной чуть не кинулся на дорогу. Он шумно втягивал воздух, его голос угрожающе прозвучал у меня в ушах: — Помни! Он мой! Проехала Эдейри, вся закутанная в свой плащ, и, казалось, от нее повеяло холодом. Проехала Медея! Вскоре я не смог различить вдали ее фигуру. Когда ее белое платье едва лишь мерцало, а алый плащ растаял в темноте, я повернулся к Ллорину. В моей голове все перепуталось, и я хаотично менял наши планы, потому что ко мне пришло новое желание, и я даже не пытался противиться ему. Я не видел жертвоприношения в Кэр Сайкире. Это было одним из пустых и, к тому же, опасных белых пятен в моей памяти. Пока Ганелон не вспомнит Шабаша, пока он не посмотрит, как Ллур принимает приношения через Золотое Окно, он не сможет полностью доверять себе в борьбе с Советом и Ллуром. Это был пробел в моей памяти, который следовало заполнить. И внезапно мне стало любопытно — а не могло ли это быть зовом Ллура? — Ллорин, подожди меня здесь, — прошептал я в темноту. — Мы должны быть уверены в том, что они вошли в Кэр Сайкир и начали Шабаш. Я не хочу начинать нападение, пока не буду уверен. Подожди меня. Он протестующе зашевелился, но я исчез прежде, чем он успел заговорить. Я выскочил на дорогу, затем мягко и бесшумно побежал за процессией к долине — наблюдать за Черной Мессой в Кэр Сайкире. Пока я бежал, мне казалось, что запах тела Медеи висит в воздухе, которым я дышал. Я задыхался от страсти своей ненависти и любви к ней. «Она умрет первой», — пообещал я себе в темноте... Вскоре я увидел, как огромные железные ворота Кэр Сайкира закрываются за последним из процессии. Внутри Кэра было абсолютно темно. Они спокойно входили один за другим и исчезали в кромешной тьме. Двери со звоном закрылись за ними. Какое-то воспоминание Ганелона, погруженное глубоко в подсознание, заставило меня пойти налево, в обход высокой стены. Я послушно повиновался своему инстинкту, двигаясь, почти как лунатик, к цели, о которой пока ничего не знал. Память повела меня к выступу в стене, заставила положить руку на его поверхность. Она была явно неровной, с какими-то выступами и углублениями. Мои пальцы помнили — они начали скользить по линиям, в то время, как я еще продолжал удивляться — зачем? А затем стена под моими руками сдвинулась. Эти выступы были определенного рода ключом, и двери передо мной открылись в темноту. Я уверенно пошел вперед: из черной ночи через черную дверь в еще более глубокую тень внутри. Но ноги мои знали путь. Передо мной возвышалась лестница. Мои ноги ожидали ее, и я не поскользнулся. Мне было даже любопытно двигаться вслепую по этому странному и опасному месту, не осознавая своих действий. Лестница казалась бесконечной. Ллур был тут. Я чувствовал его изголодавшееся присутствие, которое оказывало давление на мой мозг, во много раз усиленное из-за узкого пространства. Оно было как звук грома, прокатывающегося вновь и вновь в каменном мешке Кэра. Что-то во мне завибрировало в ответ, какое-то сладостное ожидание, которое я быстро подавил усилием воли. Мы с Ллуром больше не были связаны этой давнишней церемонией. Я отказался от него. Я теперь не был его избранником. Внутри меня появилось какое-то неконтролируемое чувство. Оно дрожало в экстазе при мысли о будущих жертвах, которые так послушно прошествовали в темную дверь Кэр Сайкира. И я подумал, помнит ли Совет, помнит ли Медея сейчас обо мне — обо мне, которого они собирались принести в жертву прошлой ночью. Мои ноги внезапно остановились. Я ничего не видел, но знал, что передо мной находится стена с выступающими изгибами. Мои руки нащупали их и надавили на нужные выступы. Часть стены скользнула в сторону. Я стоял, опираясь на ее край и глядя далеко вниз. Кэр Сайкир напоминал могучий сад колонн, которые терялись высоко вверху, в бесконечной темноте. И где-то там появилось сияние, слишком высоко, чтобы можно было увидеть его источник. Сердце мое на мгновение остановилось, когда я увидел его. Я узнал этот свет — это свечение Золотого Окна! Моя память вернулась. Окно Ллура. Окно жертвоприношений. Я не мог его видеть, но вспомнил его свет. В Кэр Ллуре это окно светилось вечно, и сам Ллур жил далеко за ним. В Кэр Сайкире и других храмах, где приносили жертвы в Темном Мире, были лишь дубликаты этого Окна, которые загорались только тогда, когда Ллур приходил сквозь тьму взять то, что было ему положено по праву. Наверху, голодный и злой, Ллур купался в этом золотом свечении, как солнце, пришедшее осветить храм. Где было расположено Окно Сайкира, и какой оно было формы, я все еще не мог вспомнить. Но что-то во мне узнало этот золотистый свет и задрожало в ответ, когда я смотрел, как окно светится все ярче и ярче сквозь колонны. Далеко внизу я увидел Совет — крошечные фигурки, которые можно было различить только по цветным плащам: Матолч в зеленом, Эдейри в желтом, Медея в алом. Позади них полукругом стояли стражи. Впереди последний из избранных рабов двигался среди колонн. Я не видел, куда они направлялись, но интуитивно чувствовал это. Окно раскрывало пасть в ожидании жертв. Когда свет стал ярче, я увидел, что на помосте перед Советом стоит большой черный алтарь в форме чаши. Над ним висел большой желоб. Я проследил за ним и понял, что он идет от самого освещенного окна. Глубоко внутри меня что-то зашевелилось, подсказывая, для чего тут нужны были и чаша, и желоб. Я оперся о стену, дрожа от возбуждения, которое частично было моим, а частично — Его, нависающего над нами солнечным светом. До меня донеслось тихое пение. Я узнал голос Медеи — чистый, серебряно звенящий — тоненькая ниточка звука в темноте и абсолютной тишине. Она поднималась вверх, дрожа среди огромных колонн Сайкира. Ожидание становилось все напряженнее. Фигуры внизу стояли, подняв головы и наблюдая за разгорающимся светом. Голос Медеи продолжал тянуть песню. В саду колонн Сайкира шло время, а Ллур наверху ждал своей добычи. Затем тонкий и страшный крик раздался над нашими головами. Свет возбужденно вспыхнул, как будто сам Ллур ответил на крик. Песня Медеи достигла своего кульминационного момента и затихла. Среди колонн что-то зашевелилось, что-то задвигалось по кривой желоба. Мои глаза смотрели на алтарь и чашу. Члены Совета стояли напряженно, одной скованной группой, ожидая чего-то. Из желоба начала капать кровь. Не знаю, как долго я стоял, опираясь на стену, не отрывая глаз от желоба и алтаря. Не знаю, сколько раз я слышал крики наверху, и сколько раз вспыхивал свет. А кровь все текла по желобу в большую чашу. Я был наполовину с Ллуром, в его Золотом Окне, дрожа в экстазе, когда он принимал очередную жертву, и наполовину — с членами Совета внизу, деля их радость участия в Шабаше. Но я знал, что ждал слишком долго. Что спасло меня — не знаю. Наверно, какой-то внутренний голос, неслышно кричавший во мне. Он предупреждал о том, что опасно проводить здесь столько времени, что я должен находиться в другом месте, пока не закончится Шабаш, что Ллорин и его люди все ждут, пока я, как удав, наслаждаюсь жертвой, которая мне не предназначалась... Очень неохотно мой мозг вернулся к окружающей действительности. С бесконечным трудом оторвал я себя от Золотого Окна и стоял в темноте, качаясь, находясь вновь в своем собственном теле, а не в безумных мыслях Ллура. Члены Совета все еще стояли внизу, охваченные экстазом жертвоприношения. Но надолго ли они останутся здесь? Может быть, на всю ночь, а, может быть, всего лишь на час. Нужно было торопиться, если я уже не опоздал безнадежно. Это было неизвестно. В темноте я пошел вниз по лестнице и сквозь невидимую дверь вышел на дорогу, ведущую к Замку Совета. Все это время что-то внутри меня дрожало от экстаза. Перед моим затуманенным взором все еще стояли и свет Окна, и желоб, по которому текла кровь, и пение Медеи, которое звучало в моих ушах громче, чем звук моих собственных шагов. Красная луна была уже высоко в небе, когда я вернулся к Ллорину, который все еще прятался за стеной Замка, сходя с ума от нетерпения. Когда я бежал к нему по дороге, невидимые воины с облегчением зашевелились — они уже готовились начать атаку без меня. Я помахал рукой Ллорину, когда находился от него футах в двадцати. Охрана Замка была мне сейчас безразлична. Пусть видит меня. Пусть слышит. — Давай сигнал! — прокричал я Ллорину. — К атаке! Я видел, как он поднял руку, и лунный свет засверкал на серебряном рожке, который он поднес к губам. Сигнальные звуки раскололи безмолвие ночи. Они как рукой сняли с меня остатки оцепенения. Я услышал воинственный крик, пронесшийся по всему лесу, когда лесные жители кинулись вперед. Мой собственный голос яростно ревел что-то в ответ, в предвкушении битвы. Чувство было почти таким же, как тот экстаз, который я только что делил с Ллуром. Треск ружейных выстрелов перекрыл шум наших голосов. Первые взрывы гранат потрясли Замок, осветив наружные стены с отчетливой ясностью. Изнутри раздались крики, невнятные сигналы рожков, голоса испуганных стражников, которые, лишившись вожаков, не знали, что им делать. Но я знал, что они быстро оправятся. Они были достаточно хорошо натренированы Матолчем и мной. У них было оружие, которое лесным жителям придется явно не по вкусу. Когда стража опомнится и прекратит панику, битва начнется всерьез, и прольется немало крови. Я не собирался стоять, ждать и любоваться этим. Первые взрывы проделали в стене брешь неподалеку от меня, и я побежал к ней, пробираясь поближе, не обращая внимания на ружейный огонь, из-за которого рикошетившие от камней пули то и дело щелкали вокруг меня. Нори были со мной сегодня ночью. Я одолжил у них заколдованную жизнь, и я знал, что не могу проиграть. Где-то наверху, в осажденной башне, сидел холодный, безразличный ко всему Гаст Райми, смотревший, как бог, на борьбу, разгоравшуюся вокруг Замка Совета. У меня было назначено свидание с ним, хотя он об этом еще не знал. Я нырнул в брешь в стене Замка, не обращая внимания на суетившихся стражников. Они не узнали меня в темноте и сумятице, но по моей походке поняли, что я не был лесным жителем. И, поэтому, не возражая, расступились. Я взбежал по широкой лестнице. 12. АРФА САТАНЫ Замок Совета! Мне он показался настолько необычным, что когда я шел по его большим залам, все казалось знакомым, но все же до странности неузнаваемым — будто я смотрел на все сквозь туман памяти Эдварда Бонда. Пока я шел быстро, не останавливаясь и ни о чем не задумываясь, мне ничего не угрожало, ноги помнили, куда идти. Мое сознание все еще было затуманено искусственными воспоминаниями, и поэтому я иногда непонимающе задерживался в залах и коридорах. Получалось, что как только я начинал себя контролировать, все вокруг сразу становилось нереальным, в то время как все окружающие вещи виделись мне достаточно четко. Я шел по залам со сводчатыми потолками и мозаичными полами, рассказывавшими о легендах, которые мне приходилось когда-то слышать. Я шел по мозаичным кентаврам и сатирам, так хорошо известным Ганелону, в то время как Эдвард Бонд удивлялся, существовали ли действительно в этом мире такие мутации, о которых на Земле складывались легенды. Мое двойственное сознание иногда было для меня источником силы, иногда — наоборот, слабости. Сейчас я хотел только одного — не сбиться с пути, чтобы ноги принесли меня без задержки к Гасту Райми. Любая задержка могла быть гибельной для моего плана. Гаст Райми, как подсказывала моя память, находится в самой высокой башне Замка. Там же находится и сокровищница, в которой спрятаны Маска и Жезл. А глубоко в безмятежных неприкосновенных мыслях Гаста Райми лежал секрет уязвимости Ллура. Эти три вещи я должен буду получить, и это будет нелегко. Я знал, хотя и не помнил этого ясно, что сокровищница охранялась Гастом Райми. Совет не мог оставить без охраны это потайное место. Как и все члены Совета, Ганелон имел свой тайный предмет, спрятанный в сокровищнице. Ни один член Совета — ни один колдун, ни одна волшебница не могли заниматься черной магией, не создав собственного предмета, который мог бы уничтожить их. Таков был Закон. Весь земной фольклор пронизан той же самой легендой. Могущественные колдуны и колдуньи должны сконцентрировать свою власть в предмете, отделенном от них. Миф о спрятанной душе характерен для всех народов Земли, но причина этому лежит глубоко в реальности Темного Мира. Есть тайны, о которых не принято говорить. Но одну тайну я все же могу открыть — всюду должен быть баланс. У каждого отрицательного действия должен быть свой положительный антипод. Мы, члены Совета, не могли добиться такого могущества и власти, не допустив где-то соответствующей слабости. И мы должны прятать эту слабость с такой хитростью, чтобы ее не мог обнаружить ни один враг. Даже члены Совета не знали, в чем заключается мой собственный секрет. Я знал тайну Медеи, и частично — Эдейри, а что касается Матолча справиться с ним у меня хватит своих собственных сил. Гаст Райми не играл роли — он никогда не обеспокоит себя войной. Но Ллур! Где-то лежал спрятанный Меч. Тот, кто сможет найти его и использовать тем неизвестным способом, будет держать Ллура в своих руках. Но тут существовала опасность. Если власть Ллура была в Темном Мире выше всего, то такой же должна быть и балансирующая ее сила Меча. Попытка приблизиться к нему может оказаться фатальной. А держать его в руке... но я должен буду держать его в руке! — мне не было смысла думать и гадать сейчас об опасности. Я не мог слышать звуков битвы, но знал, что у ворот сражаются и умирают воины враждующих сторон. Ллорин был предупрежден о том, что ни один враг не должен пробраться сквозь его ряды, чтобы предупредить тех, кто сейчас находится в Кэр Сайкире. Я знал, что он выполнит этот приказ, несмотря на горячее желание схватиться с Матолчем и убить его. Теперь в Замке оставался всего один человек, который мог известить Медею, даже не шевельнув пальцем. Всего лишь один! Но он не известил. Я понял это, когда откинул белую портьеру и вошел в башню. Это была маленькая комната, с полукруглыми стенами и потолком цвета бледной слоновой кости. В комнате совсем не было окон, так как Гаст Райми никогда в них не нуждался. Он сидел, этот старый человек, расслабившись, на подушках своего кресла, его белоснежные волосы и борода падали крупными локонами на такой же белоснежный плащ. Руки его, лежащие на подлокотниках кресла, были бледны, как воск, и так прозрачны, что я почти мог видеть, как течет жидкая кровь по этим старческим жилам. Фитиль и воск догорали. Пламя жизни еще мигало, но ветер мог задуть его, послав вечную темноту. Так сидел самый древний из всех, и взгляд его голубых невидящих глаз был обращен внутрь. Воспоминания Ганелона вернулись ко мне. Ганелон многое узнал от Гаста Райми. Даже тогда член Совета был стар. А сейчас приливы времени источили его, как морские приливы точат камень, пока от него ничего не остается, кроме тонкой раковины, прозрачной, как мутное стекло. Я видел, как жизненный огонь Гаста Райми затухает, как остается один лишь пепел. Он не видел меня. Не так легко было вывести Гаста Райми из тех глубин, где обитала его мысль. Я заговорил с ним, но он не ответил. Тогда я осторожно прошел мимо него к стене, которая разделяла верх башни на две половины. Стена была гладкой, и на ней не было никаких признаков двери, но я знал, что делать. Я провел ладонями в определенной последовательности по гладкой поверхности, и передо мной появилось отверстие. Я вошел внутрь. Здесь хранились священные предметы Совета. Я посмотрел на сокровищницу новыми глазами, более ясными, чему способствовала память Эдварда Бонда. Темный, похожий на бинокль предмет, линзы которого горели тусклым янтарным светом, находился у потолка, в нише, вырубленной прямо в стене. Я никогда раньше не задумывался над тем, что это такое. Он убивал. Воспоминания о земной науке объяснили мне, почему. Это было не волшебство, а мгновенное высвобождение электрической энергии мозга. И этот конический черный аппарат — он тоже убивал. Он мог оставить от человека мокрое место, играя его жизнью с такой скоростью между искусственным катодом и анодом — что ничто живое не могло противостоять такому напряжению. Вариант переменного тока! Но все это оружие меня сейчас не интересовало. Я искал другие сокровища. Здесь не надо было бояться никаких ловушек, потому что никто, кроме членов Совета, не знал пути в сокровищницу, ее расположения, или даже вообще о ее существовании, разве что об этом ходили легенды. И ни один раб или стражник никогда не осмелились бы войти в башню Гаста Райми. Мой взгляд остановился на мече, но это был не тот, который мне нужен; потом я перевел взгляд на арфу... Я узнал эту арфу. На Земле много легенд было сложено о ней — арфа Орфея, которая могла возвращать мертвых из Ада. Человеческие руки не могли играть на ней — и я тоже пока еще не совсем был готов. То, что было нужно мне, лежало на полке, запечатанное в цилиндрический футляр. Я сломал печать и вынул черный тонкий стержень с рукояткой. Жезл Власти. Жезл, который мог использовать электромагнитные силы планеты. Это могли делать и другие жезлы такого типа, но этот был единственным в своем роде — его мощность ничем не была ограничена. Пользоваться им было опасно. В другом футляре я нашел Хрустальную Маску. Это была изогнутая прозрачная пластина, которая закрывала мои глаза, как маска домино, только прозрачная. Это маска защитит меня от Эдейри. Я стал искать дальше, но не смог обнаружить и следа Меча Ллура. Время было ограничено. Я не слышал шума сражения, но знал, что оно продолжалось, и я знал также, что члены Совета скоро должны вернуться в Замок. Ну что ж, теперь я могу бороться с ними — но я не мог еще бороться с Ллуром. Я не мог рисковать, пока не буду полностью во всем уверен. Я стоял в дверях сокровищницы, глядя на покрытую сединой голову Гаста Райми. Каким бы он ни был стражником, он знал, что я имел право входа в сокровищницу. Он не сделал ни одного движения. Мысли его витали в необозримых пространствах, и вернуть его обратно было невозможно. У него был идеальный ответ на любое давление со стороны. Он мог умереть. Ну что ж, у меня на это тоже был идеальный ответ. Я вернулся в сокровищницу, взял арфу, вынес ее и поставил перед стариком. В его голубых глазах не отразилось ни малейшего признака жизни. Такие арфы, как эта, существовали когда-то и на Земле. В легендах говорилось об их поющих струнах, так же, как в них говорилось и о загадочных колдовских мечах. Лира была у Орфея, она обладала сказочной силой, и Юпитер поместил ее между звезд. Была арфа Гвидона в Англии, которая очаровывала души людей. И арфа Альфреда, который помог разгромить датчан. Существовала также арфа Давида, на которой он играл перед Саулом. В музыке есть очень мощная, скрытая сила. Ни один человек сегодня не скажет с уверенностью о том, что звук разрушил стены Иерихона, но когда-то люди знали о природе звуков очень многое. Здесь, в Темном Мире, об этой арфе ходило много легенд среди простого народа. Люди рассказывали, что на ней играл сам дьявол, что духи воздуха трогали ее струны. Ну что ж, в какой-то мере они были правы. Эту арфу создала невероятная научная точность. Она была очень сложной машиной. Соник, субсоник и просто вибрации совпадали с мыслеволнами мозга, частично гипнотизируя, частично действуя на электромагнитную структуру. Мозг — это коллоидная машина, а любую машину можно контролировать. И эта арфа могла найти ключ к мозгу и сковать его. Сквозь стены слабо доносились звуки сражения, но Гаст Райми не слышал их. Своими древними и глубокими мыслями он странствовал в измерениях чистой вибрации. Пальцы мои дотронулись до струн арфы, сначала неуклюже, но потом со все большей уверенностью. Память постепенно возвращалась ко мне. Вздох струн шепотом пронесся по белой комнате — бормотанье минорных тонов в томном, низком, далеком ключе. И пока арфа раскрывала модель мозга Гаста Райми, струны под моими руками оживали. Душа Гаста Райми была переведена на чистую музыку. Настойчиво и пронзительно зазвучала одна нота, затем звук стал выше, исчезая в неслышном спектре. Глубоко внизу возник сильный шум — так шумит, завывая, ветер, так кричит одинокая чайка. Музыка высоко растекалась широкой рекой — холодная, чистая и белая, как вершина снежной горы. Громче зашумели великие ветра; рвущее душу адажио звучало в поднимающемся потоке музыки. Гром падающих скал, резкие стоны землетрясений, наводнение, затапливающее поля и леса. Затем возникла тяжелая, как удар, нота — гулкая и неземная. Я увидел пространство между мирами — огромную пустую ночь космоса. Внезапно пролилась веселая, легкая мелодия, которая напомнила мне залитые солнцем поля. Гаст Райми пошевелился. На мгновение в его голубых глазах появилась мысль — он увидел меня. Но потом огонь жизни в этом древнем теле снова начал угасать. Я знал, что он умирает, что я растревожил его долгий покой, что он потерял всякий контакт с жизнью. Гаст Райми сидел передо мной, и последняя искра жизни угасала в его мозгу. Но я заставил волшебные заклинания арфы дуть могучим ветром на угасающие искры его жизни. Орфею удалось вырвать Эвридику из королевства Плутона. Вот и я опутал паутиной музыки душу Гаста Райми, не давая ей улететь из тела. Сначала он сопротивлялся, и я чувствовал, как его сознание пытается ускользнуть, но арфа уже нашла ключ к нему, и не позволяла ему уйти. Она неумолимо тянула его к жизни. Искорка заколебалась, пропала, вновь стала ярче. Громче запели струны; громче стал рев волнующихся вод. Еще выше зазвучала резкая нота, чистая, как ледяной свет звезд. Музыка соткала паутину, заполнившую собой всю комнату. Паутина зашевелилась и обернулась вокруг Гаста Райми! И вновь в его голубых глазах появилась искра жизни. Он перестал бороться и сдался. Ему легче было вернуться обратно к жизни и позволить мне расспросить его, чем бороться с поющими струнами, которые могли захватить в плен саму душу человека. Губы старика задвигались над белоснежной бородой. — Ганелон, — произнес он. — Я знал, кто играет на арфе. Ну что ж, задавай вопросы. А затем позволь мне умереть. Я не буду жить в эти дни, которые должны наступить. Но ты будешь жить, Ганелон, и, тем не менее, ты тоже умрешь. Это мне удалось прочитать в будущем. Большая голова низко наклонилась. На мгновение Гаст Райми прислушался, и я прислушался вслед за ним. Сквозь толстые стены доносился звон мечей и крики умирающих. 13. ВОЙНА — КРОВАВАЯ ВОЙНА! Жалость захлестнула меня. Тень величия, которая окутывала Гаста Райми, исчезла. Передо мной сидел древний сморщенный старик, и я на какое-то мгновение почувствовал неодолимое желание уйти и дать ему возможность вновь уплыть в спокойные просторы мысли. Я помнил, что когда-то Гаст Райми казался высоким большим человеком, хотя он никогда не был таким при моей жизни. Но в детстве я сидел у ног члена Совета и с обожанием глядел на его величественное бородатое лицо. Возможно, в нем тогда было больше жизни, больше тепла и человечности. Сейчас оно было неподвижным. Оно больше напоминало лицо бога. — Учитель, — сказал я. — Прости меня! В его глазах не было ответа, и все же я почувствовал, как что-то в нем дрогнуло. — Ты называешь меня учителем? — переспросил он. — Ты — Ганелон? Много времени утекло с тех пор, как ты склонялся перед кем бы то ни было. Одержанная мною победа показалась мне бессмысленной. Я наклонил голову. Да, я победил Гаста Райми, но мне не по душе была такая победа. — В конце круг всегда замыкается, — спокойно сказал старик. — Мы с тобой сродни больше, чем все остальные. И ты, и я — люди, Ганелон, а не мутанты. Я позволил Медее и всем остальным пользоваться моей мудростью потому, что я — предводитель Совета. Но... Он заколебался. — Уже два столетия мои мысли витают вдали, — спокойно продолжал он. За понятиями добра и зла, за самой жизнью и крохотными марионетками, которые двигаются по ней. Иногда я пробуждался и давал ответы на вопросы, не имеющие для меня никакого значения. Я думал, что потерял всякую связь с реальной действительностью. Смерть могла унести молодого мужчину или женщину, живущих в Темном Мире, но это не играло существенной роли. Мне нечего было ему ответить. Я знал, что причинил великое зло Гасту Райми, пробудив его и заставив выйти из глубокого покоя. Голубой взгляд неотрывно следил за мной. — В наших жилах, Ганелон, течет разная кровь, и все-таки мы чем-то сродни друг другу. Я уже когда-то говорил тебе, что ты должен будешь со временем меня заменить. Сейчас я начинаю во многом сомневаться. И больше всего — в том ответе, который я дал Совету после того, как Медея доставила тебя с Земли. — Ты приказал им убить меня, — ответил я. Он кивнул головой. — Матолч был испуган. Эдейри стояла на его стороне. Они заставили Медею согласиться. Матолч сказал: «Ганелон изменился. Это опасно. Пусть старик заглянет в будущее и скажет нам, что из всего этого получится». Поэтому они пришли ко мне, и я дал волю своей мысли, которая путешествовала по ветру времени далеко вперед. — И что... — Конец Совету, — сказал Гаст Райми. — Если ты оставался жить. Я увидел, как руки Ллура тянутся в Темный Мир, и Матолч лежит мертвым, и гибель идет по пятам Эдейри и Медеи. Вероятности изменчивы. Когда ты отправился в мир Земли, ты был Ганелоном, но обратно вернулся с двойным сознанием. У тебя есть память Эдварда Бонда, которую ты можешь использовать, как оружие. Медее следовало оставить тебя на Земле. Но она так любила тебя. — И согласилась, чтобы меня убили? — А знаешь ли ты, что было у нее на уме? — спросил Гаст Райми. — В Кэр Сайкир во время обряда пришел бы Ллур, а ты был ему посвящен. Неужели Медея могла предполагать, что он тебя сможет убить? Сомнения захлестнули меня. — Но Медея вела меня в Кэр Сайкир, словно овцу на бойню. Если она могла оправдаться... — пусть, но ни Матолч, ни Эдейри — не могли. Может быть, я пощажу Медею, — продолжал я. — Но оборотня и Эдейри — нет! Я уже обещал жизнь Матолча. А что касается Эдейри — она должна погибнуть, — я показал Гасту Райми Хрустальную Маску. Он кивнул. — Но Ллур? — Я был посвящен ему, как Ганелон, — сказал я. — Теперь ты говоришь, что у меня двойное сознание. Или, по крайней мере, наслоившиеся воспоминания. Даже если они искусственные, я не желаю быть подданным Ллура! Я много нового узнал на Земле. ЛЛУР — НЕ БОГ! Древняя голова склонилась в глубоком раздумье. Прозрачная рука поднялась и дотронулась до завитков бороды. Затем Гаст Райми поглядел на меня и улыбнулся. — Значит, ты знаешь это, вот как? — спросил он. — Я кое-что скажу тебе, Ганелон, чего не знает еще ни один человек. Ты не первый, пришедший с Земли в Темный Мир. Первым был я. Я уставился на него с нескрываемым удивлением. — Но ты родился в Темном Мире, а я — нет, — продолжал он. — Мое тело впервые возникло из пепла Земли. Прошло очень много времени с тех пор, как я пересек границу миров, и мне уже никогда не удастся туда вернуться, потому что я давно пережил положенный мне срок. Только здесь я могу поддерживать ту искру жизни, которая горит в моем теле, хотя мне это тоже давно безразлично. Да, я родился на Земле, я знал Вортингейм и королей Уэльса. У меня был свой собственный замок в Кэр Мердик. Голубое небо, голубое море Англии, серый камень алтарей друидов в дубовых лесах — все это было моим домом, Ганелон, до тех пор, пока мое знание науки не привело меня сюда. Это произошло с помощью женщины Темного Мира. Ее звали Вивиан. — Так ты родился на Земле? — все еще ничего не понимая, переспросил я. — Да. Но это было очень давно. Я здесь состарился и начинал сожалеть об этой ссылке. С годами я приобретал все больше знаний — но отдал бы все это за один глоток прохладного сладкого ветерка, который дул с Ирландского моря. Но я уже не мог вернуться обратно. На Земле мое тело превратилось бы в пыль, поэтому я и погрузился в мечты — мечты о Земле, Ганелон... Голубые глаза засветились воспоминаниями. Голос его стал громче. — В мечтах этих я возвращался в старые времена. Я вновь стоял на берегах рек Уэльса, глядя как лосось выпрыгивает из вод серого Уска. Я снова видел Арториуса, его отца Утера, и вдыхал запахи Англии времен ее молодости... Но все же это были только мечты! А мечтаний этих было недостаточно. Во имя той любви, которую я хранил в своем сердце, во имя ветра, который обдувал берега древней Ирландии, я помогу тебе сейчас, Ганелон. Я никогда не думал, что теперь жизнь будет иметь значение. Но я не позволю, чтобы эти карикатуры вели человека Земли на казнь! А сейчас — ты человек Земли, несмотря на то, что родился в этом мире волшебства! Он наклонился вперед и кинул на меня пристальный взгляд. — Ты прав, Ллур — не бог. Он — чудовище, и не более того. Его можно убить. — Мечом под названием Ллур? — Слушай, выбрось все легенды из головы. В них вся сила Ллура, вся сила Темного Мира, окутанного мистическими символами ужаса. Но за этими символами открывается простая истина. Вампир, оборотень, живые деревья все это — биологические недоноски, мутанты, которым нет места на Земле. И самой первой мутацией был Ллур. Его рождение разделило мир на две части, и каждая из них стала развиваться по своей линии. Он был ключевым фактором временной модели энтропии. Когда Ллур родился, он был человеком. Но его мозг был необычен. Он обладал определенными естественными силами, которые не развивались расой и за миллионы лет. Из-за того, что он получил их слишком рано, они были неуправляемы, искажены и направлены на служение злу. В будущем мире науки и логики его ментальные силы пришлись бы как раз к месту. Но в темные времена суеверий он направил их на другое — он развился, обладая колоссальными знаниями и ментальными силами — развился в чудовище. Когда-то он был человеком. Постепенно он становился все менее похожим на людей. Сила его мудрости была безграничной. В Кэр Ллуре находятся механизмы, которые излучают определенную радиацию, необходимую для существования Ллура. Эта радиация пронизывает весь Темный Мир и вызывает мутации. В результате появляются такие существа, как Матолч, Эдейри и Медея. Если убить Ллура, эти механизмы остановятся, мутаций станет значительно меньше, и зловещая тень над планетой исчезнет. — Как я могу убить его? — спросил я. — Мечом. Жизнь Ллура связана с ним. Я не знаю, по какой причине это произошло, но сейчас Ллур перестал быть человеком. Часть его — механизмы, часть — энергия, а часть — нечто вообще невообразимое. Ллур родился во плоти, и он должен либо поддерживать свой контакт с Темным Миром, либо умереть. Меч является предметом этого контакта. — Где мне найти этот Меч? — В Кэр Ллуре, — ответил Гаст Райми. — Иди туда. У алтаря находится хрустальное стекло. Ты помнишь? — Помню. — Разбей его. Там ты найдешь Меч под названием Ллур. Он откинулся назад. Глаза его на мгновение закрылись, но потом открылись вновь. Я встал перед Гастом Райми на колени, и он сотворил надо мной древний Знак. — Странно, — прошептал он. — Странно, что я снова посылаю на битву человека, как делал это много раз раньше, так давно... Его голова склонилась вперед, и длинные седые волосы мягко легли на белоснежный плащ. — Ради того ветерка, который дул в Ирландии, — прошептал старик. По комнате пронесся небольшой ураган, потом все стихло. Тишина стала непривычной. Теперь я действительно остался один... Из комнаты Гаста Райми я сошел по ступенькам вниз и вышел во двор. Битва уже почти закончилась; мало кто из защитников Замка остался в живых. Они были окружены возбужденно кричащими воинами Ллорина. Плечом к плечу, в угрюмом молчании, стражники отбивались от нападающих. В глазах побежденных не было даже проблеска надежды. Я мельком увидел пересеченное шрамами лицо Ллорина и поспешил к нему. Он оскалил зубы в победной усмешке. — Мы победили, Бонд? — Да, но потеряли на это слишком много времени. Надо быстро добить этих собак! Я выхватил меч у ближайшего воина. Необычайная сила начала вливаться в этот меч, а сквозь его рукоятку — в меня. Я врезался в толпу сражающихся. Повстанцы расступились. Рядом тихо смеялся Ллорин. Я столкнулся лицом к лицу со стражником. Его меч поднялся в воздух, нанося удар, но я быстро уклонился в сторону, и лезвие со свистом рассекло воздух. Острие моего клинка метнулось к его горлу, как жало змеи. От удара мою кисть свело, как от электрического разряда. Я вырвал меч из горла умирающего, и увидел ухмыляющегося Ллорина, разделывающегося с очередной жертвой. — Убивайте их! — свирепо прокричал я. — Убивайте! Не дождавшись ответа, я врезался в самую гущу битвы — рубя, коля и нападая на солдат Медеи, как будто они были членами Совета. Я ненавидел каждое лицо с отсутствующим выражением глаз. Красные волны ненависти захлестнули меня. Сознание затуманилось, лишая возможности что-либо видеть и ощущать. Несколько мгновений я был пьян жаждой убийства... ...Рука Ллорина схватила меня за плечо. Голос его доносился откуда-то издалека. — Бонд! Бонд! Туман рассеялся. Я огляделся вокруг. Ни одного стражника не осталось в живых. Кровавые изрубленные трупы лежали на серых камнях двора. Лесные жители, тяжело дыша, вытирали клинки своих мечей. — Удалось ли кому-нибудь ускользнуть и предупредить Совет? Несмотря на свою вечную усмешку из-за шрама, Ллорин выглядел абсолютно серьезным. — Не уверен. Я этого не думаю, но в этом Замке тысячи входов и выходов... — Это плохо, — сказал я. — У нас недостаточно людей для того, чтобы поставить охрану вокруг всего Замка. Он скривился. — Предупреждены они или нет, нас ведь все равно намного больше, чем их! Мы можем убить членов Совета, как мы убили стражников. — Мы едем в Кэр Ллур, — сказал я, наблюдая за ним. Я увидел тень страха в холодных серых глазах. Ллорин запустил руку в свою бороду. — Не понимаю. Зачем? — Чтобы убить Ллура. Изумление, смешанное с древним суеверным ужасом, появилось на его лице. Он окинул меня вопрошающим взглядом и, видимо, увидел то, что хотел. — Убить — Его?! Я кивнул. — Мне удалось поговорить с Гастом Райми. Он сказал мне, как это сделать. Люди, собравшиеся вокруг нас, слушали и наблюдали. Ллорин заколебался. — Об этом мы не договаривались, — сказал он. — Клянусь богами! Убить Ллура?! Внезапно он встрепенулся и закричал, отдавая приказания. Мечи были засунуты в ножны. Люди побежали к своим лошадям. Через несколько минут мы уже сидели в седлах, выезжая со двора. Тень Замка тяжело падала на нас, когда луна поднималась над самой высокой его башней. Я привстал на стременах и оглянулся назад. Там, наверху, сидел мертвый Гаст Райми, первый из членов Совета, умерший от моей руки. Я был его убийцей, я поступил так, как если бы пронзил мечом его сердце. Я вновь опустился в седло, давая шпоры лошади. Ллорин тоже пришпорил своего коня, чтобы не отставать. Позади нас лесные жители растянулись неровной линией. Мы скакали по направлению к горам. Мы сможем достичь Кэр Ллура не раньше зари. И нам надо было спешить. Медея, Эдейри, Матолч! Имена этих троих, как барабан, звучали в моей голове. Предатели, и Медея не меньше, чем все другие. Разве согласилась бы она с ними, если бы сама не желала принести меня в жертву? Эдейри и оборотень должны будут умереть. Медее я могу оставить жизнь, но как своей рабе, не более того. Со смертью Гаста Райми я стал предводителем Совета! В башне старика сентиментальная слабость чуть было не предала меня. Слабость Эдварда Бонда, — подумал я. Его воспоминания ослабили мою волю и лишили меня твердости. Сейчас мне уже больше не нужны были его воспоминания. С моего пояса свисали Жезл Власти и Хрустальная Маска. Я знал, как добыть Меч под названием Ллур. Ганелон станет Повелителем Темного Мира! Я задумался о том, где мог сейчас находиться Бонд. Когда Медея сквозь Огонь Нужды пронесла меня в Темный Мир, он в тот же самый момент должен был вернуться на Землю. Я иронически усмехнулся, на секунду представив, как он должен был быть удивлен. Возможно, он все еще пытается вернуться в Темный Мир. Но без помощи Фрейдис все его попытки будут бесполезными. А она помогает сейчас мне. В результате Бонд останется на Земле, и замены больше не произойдет. Это зависело только от меня. Может быть, Фрейдис и была сильной колдуньей, но сможет ли она выстоять против человека, который убьет Ллура? Сквозь пелену темноты я бросил взгляд на Ллорина. Дурак! Да и Арле была из той же породы. Только у Фрейдис хватило здравого смысла не доверять мне. Но сначала должен погибнуть самый сильный из всех моих врагов — Ллур. Затем члены Совета. После этого лесные жители испытают на своей шкуре мою власть. Тогда они узнают, что я — Ганелон, а не земной сопляк Эдвард Бонд! Я загнал воспоминания Бонда в глубь своего сознания и полностью стер их — с Ллуром будет драться Ганелон. Ганелон будет править Темным Миром. 14. ОГОНЬ ЖИЗНИ Еще за много часов до того, как достигнуть Кэр Ллура, мы увидели черную тучу, которая постепенно превращалась в огромную скалу на фоне разгорающейся зари. Наши тени убегали вперед и исчезали под копытами лошадей. Холодный свежий ветерок шептал о жертвоприношениях в Кэр Сайкире, об ищущих нас мыслях Совета, которые распространялись по всему Темному Миру. Кэр Ллур высился на фоне темной ночи, охраняя ее. Он был огромным, чужим и напоминал бесформенную массу, как будто титан строил себе дом из скал, небрежно собирая самые высокие из них. И, тем не менее, я знал, что в этой необычной архитектуре был определенный расчет. Две колонны, по пятьдесят футов каждая, стояли, как ноги Колосса, а между ними находился никем не охраняемый вход. Только здесь во всем Кэре можно было увидеть странное свечение. Завеса из сияющей радуги переливалась над входом, как вуаль. Невесомая полупрозрачная тень колебалась и дрожала, словно ветер играл складками нежного шелка. Завеса была футов пятьдесят в высоту и шириной около двадцати. Она уходила к мощным верхушкам колонн, которые с трудом удерживали невообразимый вес Замка. Несмотря ни на что, это здание-гора было творением человеческих рук. От его вида захватывало дыхание. Кэр Ллур своим жутким величием навевал холод и страх. Лесные жители дрожали, как листья под порывами осеннего ветра. Их ряды нарушились, затем вновь сомкнулись, когда я поднял руку, а Ллорин отдал приказ. Я стал оглядывать низкие холмы, окружающие нас. — Никогда на моей памяти, или на памяти моих отцов, не подходили люди так близко к Кэр Ллуру, — сказал Ллорин. — За исключением членов Совета, конечно. Лесные жители не пойдут дальше за мной, Бонд. Они пойдут за тобой. Далеко ли они пойдут? Я едва успел задуматься, как один из лесных жителей удивленно вскрикнул. Он приподнялся в стременах и указал на юг. За холмами, скача сломя голову в облаках пыли, появился отряд всадников, и их доспехи сияли под красным солнцем! — Значит все-таки кто-то успел ускользнуть из Замка, — процедил я сквозь зубы. — И члены Совета были предупреждены! Ллорин ухмыльнулся и пожал плечами. — Не так уж их и много. — Достаточно, чтобы нас задержать. Нужно их остановить, Ллорин. Если с ними члены Совета — убей их. Не дай им проникнуть в Ллур до тех пор, пока... — Пока? — Не знаю. Мне нужно время. Сколько — не могу сказать. Битва с Ллуром и победа над ним — не минутное дело. — Это дело не для одного человека, — с сомнением произнес Ллорин. Если бы мы были рядом с тобой, победа была бы тебе обеспечена. — Я знаю оружие против Ллура, — сказал я. — Его может держать только один человек. А ты останови стражников и членов Совета. Дай мне время! — Ну, это-то как раз нетрудно, — глаза его возбужденно блеснули. Смотри! Из-за холма, цепочкой, один за другим, за вооруженными стражниками скакали фигуры в зеленом. Это были хорошо вооруженные женщины леса, которых мы оставили в долине. Я видел блеск их мечей. Мечи были не единственным их оружием. Раздался треск, поднялось облачко дыма, и один из стражников, вскинув вверх руки, свалился с лошади. Эдвард Бонд знал, как изготавливаются ружья! А лесные жители научились ими пользоваться! Во главе женщин я заметил две фигуры. Одна из них — Арле. Рядом с ней на большом белом коне скакала женщина, чьи гигантские формы я не мог спутать даже на таком большом расстоянии. Фрейдис пришпоривала коня, как валькирия, рвущаяся в битву! Фрейдис, Арле и женщины леса! Смех Ллорина не скрыл его возбуждения. — Наконец-то они попались нам, Бонд! — вскричал он, и кулак его крепче сжал поводья. — Наши женщины скачут по пятам, а мы атакуем с флангов. Мы сотрем их в порошок! Пусть бог поможет мне, и оборотень будет с ними! — Тогда скачи, — резко сказал я. — Хватит болтовни! Скачи и сокруши их! Не пускай их в Кэр! С этими словами я пришпорил лошадь, и низко пригнувшись к ее гриве, с быстротой ветра понесся к черной горе впереди меня. Понимал ли Ллорин, насколько убийственным было то поручение, которое я дал ему? Матолча ему, может быть, и удастся убить, также, как и Медею. Но если со стражниками Совета скакала и Эдейри, и если она хоть на секунду сняла бы капюшон со своего лица — ни меч, ни пуля не спасли бы уже лесных жителей! И, тем не менее, все это займет у них время. А если ряды лесных жителей здорово поредеют, то тем лучше для меня. Я посчитаюсь с Эдейри так, как найду нужным, когда наступит срок. Впереди возвышались черные колонны. Позади меня раздались крики и послышалась ружейная пальба, но холм скрыл от меня развернувшиеся события. Спрыгнув с лошади, я остановился между колоннами. Сверху чудовищно возвышался Кэр — олицетворение того зла, которое раскинулось по всему Темному Миру. В нем жил мой враг — Ллур! В руке у меня все еще был меч, который я взял у одного из лесных жителей, но было сомнительно, что он может пригодиться внутри Кэра. Прежде, чем сделать первый шаг, я убедился, что оружие надежно укреплено на поясе. Завеса сверкала и переливалась передо мной, как радуга. Я сделал шаг сквозь нее. Примерно двадцать шагов было совсем темно. Затем появился свет. Это был свет, который можно видеть высоко в горах — ослепительно яркий и сверкающий. Я стоял, не двигаясь, и ждал. Постепенно свет стал мигать с определенной периодичностью, вырисовывая в воздухе морозные арабески. Но это был не холод. Меня окружала тропическая жара. Сверкающие снежинки подплыли ко мне. Они опустились на лицо и руки, прошли сквозь одежду и впитались в кожу. Они не причиняли вреда. Наоборот, мое тело жадно впитывало этот пронизывающий снежный шторм энергии. Прилив жизненных сил прокатился по моим жилам. На белом фоне показались три серые тени. Две высокие и одна маленькая, легкая, как тень ребенка. Я узнал их. Затем раздался голос Матолча: — Убей его. Сейчас. И ответ Медеи: — Нет, ему не надо умирать. Он не должен... — Нет, должен! — проревел Матолч. Тонкий голосок Эдейри присоединился к этому реву: — Он опасен, Медея, и поэтому должен умереть. А убить его можно только на алтаре Ллура, потому что он ему посвящен. — Ему не надо умирать, — упрямо ответила Медея. — Если сделать его безвредным и безоружным, то пусть живет. — Как? — спросила Эдейри. Вместо ответа ведьма в алом сделала шаг вперед из слепящего молочного сияния. Больше уже не тень и не серая масса, Медея, ведьма Колхиса, стояла передо мной. Ее темные волосы ниспадали до колен. Томный взгляд непонимающе уперся в меня. Моя рука потянулась к ножнам... но не смогла ничего сделать. Я не мог пошевельнуться. Еще быстрее закружились снежинки, предательски пропитывая все тело. Позади Медеи склонились две тонкие тени. — Власть Ллура держит его, — прошептала Эдейри. — Но Ганелон силен, Медея. Если он сокрушит эти силы, мы погибли. — Но к тому времени у него не будет никакого оружия, — сказала Медея и улыбнулась мне. Теперь я действительно понял ту опасность, которая мне грозила. Мой стальной меч легко мог пронзить горло Медеи, и я от всей души жалел, что не сделал этого раньше. Я вдруг вспомнил, в чем заключалась сила Медеи. Это была особая мутация, которая отличала ее от остальных. Та самая, из-за которой ее вынуждены были называть вампиром. Я вспомнил ее жертвы — стражники с мертвыми глазами, рабы Замка — костюмы, а не люди. Живые мертвецы, с вытянутой из них душой и жизненной силой. Руки ее обвились вокруг моей шеи. Ее губы потянулись к моим. В руке она держала свой черный жезл. Она дотронулась им до моей головы, и мягкий шок, отнюдь неприятный, пробежал по моему черепу. Я знал, что это обычный проводник, и безумный смех потряс меня при виде этого оружия. Волшебство здесь было ни при чем. Это была наука, высокоразвитая наука, годная только для тех, кто был ей выучен, для мутантов. Медея питалась энергией, но не путем волшебства. Я слишком часто видел, как используется этот жезл, чтобы не знать этого. Жезл открывал замкнутые схемы мозга и, высвобождая его энергию, передавал жизненную силу Медее! Снежинки закружились быстрее, они укрывали нас своей сверкающей пеленой. Эдейри и Матолч тоже не были больше серыми тенями. В разноцветных плащах карлица и стройный ухмыляющихся оборотень стояли неподалеку и наблюдали. Летаргическое оцепенение стало охватывать меня. На моих губах губы Медеи стали горячее, требовательнее, а мои губы заледенели. В отчаянии я попытался двинуться, схватиться за рукоять меча. И не смог. Теперь яркая завеса стала не такой туманной. Позади Матолча и Эдейри я видел большое пространство, такое огромное, что взгляд мой не мог проникнуть в его фиолетовые глубины. Лестница поднималась вверх. Высоко наверху горел золотистый огонь. А позади Матолча и Эдейри, немного в стороне, стоял пьедестал причудливой формы, спереди сделанный целиком из пластины прозрачного стекла. Он тоже сиял ровным холодным голубым светом. Что было там внутри, я не знал, но я знал эту хрустальную пластину. Гаст Райми говорил о ней. За ней должен был находиться Меч под названием Ллур. — Слабо — теперь уже слабо, — услышал я удовлетворенное хмыкание Матолча. — Ганелон, любовь моя, не борись со мной, — прошептала Медея. Только я могу тебя спасти. Когда пройдет твое сумасшествие, мы вернемся в Замок. Да, потому что тогда я уже не буду являться для них угрозой. Матолч даже не захочет затруднять себя, чтобы навредить мне. Как вещь без души и ума, как раб Медеи, вернусь я в Замок Совета. Я, Ганелон, наследный Лорд Совета и посвященный Ллуру! Золотистое сияние наверху стало ярче. Легкие молнии ударили сверху и затерялись в фиолетовой мгле. Мои глаза нашли этот золотой свет, который был окном Ллура. Мысли мои потянулись к нему. Может быть, Медея и была ведьмой и вампиром, и даже колдуньей — но она никогда не была посвящена Ллуру. Темные злые силы не бились в каждом импульсе ее крови, как они бились в моей. Да, теперь я хорошо понимал, что как бы я ни отказывался от подданства Ллуру и не говорил, что я больше не его избранник, связь между нами была. Ллур имел надо мной власть, но и я мог пользоваться его силой. И я воспользовался ею сейчас! Золотое окно стало ярче. Вновь молнии скользнули из него — и пропали. Тяжелый приглушенный барабанный бой донесся откуда-то, как пульс Ллура. Как сердце Ллура, пробуждающегося ото сна. Сквозь все мои члены пробежал могучий поток, пробуждая мое тело и мозг от летаргии. Я пользовался силами Ллура, не задумываясь, чего мне это будет стоить. Я тянул и тянул в себя его энергию. Я увидел лицо Матолча, перекосившееся от страха, а Эдейри сделала быстрый жест рукой. — Медея! — крикнула она. Но Медея уже почувствовала мое пробуждение. Я ощутил, как ее тело конвульсивно задрожало. С жадностью она прильнула к моим губам, все быстрее впитывая энергию, которая делала меня сильным. Энергия Ллура продолжала вливаться в меня! Гром гремел под огромными сводами наверху. Золотое Окно сияло ослепительным светом, а снежинки вокруг нас побледнели, сморщились и растаяли. — Убей его! — взвыл Матолч. — Он призвал Ллура! Он прыгнул вперед. Непонятно откуда, возникла окровавленная фигура в погнутых доспехах. Я увидел, как лицо Ллорина перекосилось в изумлении, когда он взглянул на меня. Его шпага, в крови по самую рукоятку, блестела в его руке. Он увидел меня и Медею, обвившую меня руками. Он увидел Эдейри. И он увидел Матолча! Беззвучный сдавленный крик вырвался из горла Ллорина. Он высоко поднял свою шпагу. Вырвавшись из объятий Медеи и с силой оттолкнув ее, так, что она отлетела в сторону, я увидел, как Матолч поднимает жезл. Я схватился за свой, но в нем уже не было нужды. Клинок Ллорина запел в воздухе. Рука Матолча, все еще сжимавшая жезл, была отсечена у самой кисти. Кровь хлынула из перерезанных артерий. Взвыв, оборотень упал на пол и стал менять свою форму. Гипноз это был, мутация или волшебство — я не мог сказать — но создание, прыгнувшее к горлу Ллорина, не было человеком. Ллорин весело засмеялся. Он откинул свою шпагу в сторону и встретил нападение оборотня, сильно упершись ногами в пол. Он схватил зверя за горло и лапу. Волчьи клыки свирепо лязгнули. Ллорин поднял чудовище высоко над головой; мускулы его напряглись от нечеловеческого усилия. Мгновение Ллорин стоял, как вкопанный, высоко подняв своего врага в воздух, в то время как волчьи челюсти лязгали, пытаясь достать его. Затем он с огромной силой швырнул волка о каменный пол! Я услышал, как кости захрустели и сломались, как тонкие веточки. Я услышал ужасный смертельный вой, раздавшийся из окровавленной пасти. А затем Матолч, в своем собственном облике, с переломанным позвоночником, умирающий, лежал у наших ног! 15. СМЕРТЬ СОВЕТА И ЛЛУРА Овладевшая мною слабость чудесным образом прошла. Сила Ллура бурлила во мне. Я выхватил из ножен свой меч и побежал мимо тела Матолча, не обращая внимания на Ллорина, который стоял без движения, глядя вниз. Я подбежал к пьедесталу с хрустальным стеклом, которое светилось голубым светом. Я схватил меч за клинок и изо всей силы ударил по стеклу рукояткой. Раздалось музыкальное пиццикато, тонкий поющий смех духов. Осколки упали к моим ногам. Вместе с ними упал Меч. Хрустальный Меч — примерно пяти футов в длину, клинок и рукоятка которого были сделаны из чистого хрусталя. Он был частью стекла — потому что внутри пустого пьедестала вообще ничего не было. Меч был частью самого стекла, и то, что я разбил его, высвободило оружие, так хитро скрытое в потайном месте. По изящному лезвию стекал голубой свет. В хрустале горели голубые огни. Я наклонился и поднял Меч. Рукоятка была теплая и живая. Меч под названием Ллур в моей левой руке, стальной меч — в правой. Я выпрямился. Парализующим холодом повеяло на меня. Я узнал этот холод, и поэтому не стал оборачиваться. Я сунул стальной меч себе подмышку, выхватил из-за пояса Хрустальную Маску и надел ее. Затем вынул Жезл Власти. И только тогда я повернулся. Странное сверкание и сияние дошло до меня сквозь маску, искажавшую то, что я видел. Маска странно изменяла свойства света, но у нее было свое назначение — она была фильтром. Матолч теперь уже лежал без движения. Рядом с ним Медея пыталась подняться на ноги, ее темные волосы беспорядочно развевались. Лицом ко мне стоял Ллорин, человек-камень, и только глаза его были живыми на неподвижном лице. Он, не отрываясь, смотрел на Эдейри, чью изящную маленькую головку я теперь смог увидеть. Она стояла спиной ко мне. Капюшон ее был откинут на плечи. Ллорин сморщился, жизнь уходила из него. Тело его текло, как вода. Он упал. Он был мертв. Затем Эдейри медленно обернулась. Она была крошечная, как дитя, лицо ее тоже было детским, маленьким, округлым. Но я не видел ее черт, потому что даже сквозь Хрустальную Маску меня жег взгляд Горгоны. Кровь заледенела в моих жилах. Огромная ледяная волна начала медленно накатывалась на меня, заставляя цепенеть мозг и сковывая тело. Только в глазах Горгоны горел огонь. Смертоносная радиация была в этом взгляде, то, что ученые Земли называют смертельной дозой облучения. Только сумасшедшие мутации, которые создали Эдейри, могли вызвать к жизни эту кошмарную шутку биологии. Но я не упал. И не умер. Радиация проходила через фильтр и становилась безвредной, уничтожаемая вибрационными биотоками маски, которая сейчас была на мне. Я поднял Жезл Власти. Красное пламя вырвалось из него. Алые ликующие языки потянулись к Эдейри. Пламя упало на нее, алым кнутом хлеща по телу, выжигая пятна на этом холодном детском лице. Она отшатнулась назад, все еще пытаясь сжечь меня своим взглядом. Вместе с ней, шаг за шагом, отступала и Медея — к самому подножью большой лестницы, которая вела к Окну Ллура. Огненные языки хлестнули Эдейри по глазам. Она повернулась и, спотыкаясь, побежала по лестнице. Медея на секунду задержалась, отчаянным жестом подняв вверх руки, но на лице моем она не прочитала пощады. Тогда она тоже повернулась и кинулась вслед за Эдейри. Я бросил на пол бесполезный стальной меч. С жезлом в левой руке, с Мечом под названием Ллур в правой, я последовал за ними. Когда нога моя стала на первую ступеньку, фиолетовый воздух вокруг меня неожиданно задрожал. Сейчас я почти жалел, что призвал Ллура на помощь, чтобы уничтожить заклинания Медеи. Ллур пробудился и наблюдал, а значит, он был предупрежден. Его пульс бился в огромном Кэре. Золотые молнии освещали Окно наверху. На короткое время два черных маленьких силуэта показались на фоне этого сияния. Эдейри и Медея спешно взбирались по ступеням. Я шел вслед за ними, каждый шаг давался с большим трудом. Казалось, я шел сквозь сгущавшийся невидимый поток, напоминавший ветер или воду, текущую из этого Окна, и этот поток пытался скинуть меня с лестницы, вырвать хрустальный Меч из руки. Я поднимался выше. Теперь Окно сверкало ослепительным желтым пламенем. Молнии мелькали беспрерывно, а гром гремел не умолкая, отдаваясь эхом от необозримых сводов Кэра. Я медленно продвигался вперед, наклонившись, как против сильнейшего ветра. Я боролся с ним, что было сил взбираясь по ступенькам. Позади меня кто-то был. Я не обернулся. Я не осмелился сделать это, опасаясь, что поток снесет меня. Еле поднимая ноги, я прошел последние несколько ступенек и поднялся на ровную каменную платформу дискообразной формы, на которой стоял десятифутовый куб. Три его стороны были сделаны из черной скалы. Сторона, к которой я стоял лицом, ослепительно сверкала. Далеко внизу, неизмеримо далеко, виднелся пол Кэра. Позади меня в эти невообразимые глубины спускалась лестница, а прямо из Окна на меня все еще дул ураганный ветер, пытаясь скинуть вниз. Слева от Окна стояла Эдейри, справа — Медея. А в самом центре... Сияющие золотые облака извивались, клубились, становились плотнее, неслись, как при шторме, а молнии все сверкали и сверкали. Гром теперь не умолкал ни на секунду; он пульсировал. Звук его то затихал, отдаляясь, то гремел совсем близко — в такт с пульсом самого Ллура. Чудовище, мутация — когда-то человек — Ллур с тех пор стал куда сильнее, чем раньше — Гаст Райми предупреждал меня об этом. Частично машина, частично — чистая энергия, и частично — нечто ужасающее: вся мощь Ллура изливалась на меня из золотых облаков. Жезл Власти выпал из моей руки. Я поднял хрустальный Меч и с трудом сделал шаг вперед. Дьявольский прилив обрушился на меня, не давая шевельнуться. Я мог только бороться, используя всю свою силу против горного обвала, который пытался скинуть меня с края платформы. Все громче гремел гром. Все ярче сверкали молнии. Холодный взгляд Эдейри леденил мне кровь; лицо ее потеряло человеческий облик. Обдавая Эдейри и Медею своим светом, в Окне кипели желтые облака. Затем они вырвались из Окна и полетели ко мне. Теперь уже я лишь смутно видел сияющие очертания Окна Ллура и два смутных силуэта — Эдейри и Медею. Я попытался сделать шаг вперед — но вместо этого меня потащило назад, все ближе к пропасти. В последний момент сильные руки поймали меня за талию. Локон седых волос скользнул по лбу. Гигантская сила Фрейдис удержала меня между Окном и пропастью. Уголком глаза я заметил, как она оторвала кусок от своего плаща и завязала себе глаза, чтобы защититься от взгляда Эдейри. Слепая, влекомая каким-то странным инстинктом, Валькирия толкала меня вперед. Вокруг нас клубились желтые облака, полуживые, ощутимые, пронизанные белыми молниями, дрожащие от раскатов грома. Фрейдис молча толкала меня вперед. Я изогнулся, как лук, борясь с потоком. Шаг за шагом, мы двигались вперед. Фрейдис направляла меня. Как крепость, стояла она за моей спиной. Я слышал ее тяжелое дыхание, хриплые вздохи, вырывающиеся из ее горла. Мне казалось, что в грудь вонзилась раскаленная шпага — и все же я продолжал идти. Ничего теперь не существовало, кроме золотистого сияния облаков самого Создателя, живых, рвущихся во Вселенную, где планета за планетой рушатся и сталкиваются под властью Ллура. Я стоял перед самым Окном. Рука моя поднялась. Изо всех сил я опустил Меч под названием Ллур на Окно. Меч сломался в моей руке. Звякающими осколками упал он к моим ногам. Голубой свет зазмеился по сломанному Мечу — и скользнул в Окно. Массы облаков потянуло назад. Невероятная, колоссальная, почти нестерпимая дрожь сотрясла весь Кэр, расшатывая его, как соломинку. Золотые облака исчезли в Окне. И вместе с ними — Эдейри и Медея! Я увидел их в последний раз — красное пятно на глазах Эдейри — как маска — и отчаянное лицо Медеи, на котором отражался неописуемый ужас. Глаза ее неотрывно глядели на меня в безмолвной, бесконечно ужасной мольбе. А затем они исчезли! На мгновение я увидел то, что было в Окне. Я увидел нечто вне пространства, вне времени и измерений, тот колышущийся хаос, который пожрал Медею и Эдейри. И я увидел золотое пятно света, которое — я знал было Ллуром. Некогда почти человек, Ллур теперь и отдаленно не напоминал его. Хаос пожрал всех троих. Гром затих. Передо мной был алтарь Ллура, но в нем не было больше Окна. Все четыре его стороны были мертвым черным камнем! 16. САМ ПРОТИВ СЕБЯ Темнота и черный камень были последним, что я видел, прежде чем непроглядная ночь сомкнулась вокруг меня, как бы обернув своими крыльями. Кажется, единственное, что еще удерживало меня на ногах — было то самое ужасное сопротивление Ллура, на последнем кошмарном этапе нашей борьбы. Когда он пал, пал и Ганелон, у подножья его алтаря без Окна. Долго ли лежал я там — не знаю. Но медленно-медленно Кэр Ллур вновь начал проявляться передо мной, и я понял, что лежу, распростертый на его алтаре. Я с трудом сел. Все мое тело болело, и я чувствовал себя усталым, хотя понял, что спал. Но усталость от утомительной борьбы, закончившейся моим падением, еще оставалась. Позади меня, у самой лестницы, лежала Фрейдис, свесившись на первые ступеньки, как будто она хотела вернуться к своему народу, прежде чем рухнуть в изнеможении. Глаза ее еще были завязаны, а мощные руки раскинуты в стороны, как будто она полностью лишилась сил в нашей борьбе с Ллуром. Странно, но то, как она лежала здесь, напоминало мне — моей двойной памяти — о фигуре с Земли — другой могущественной женщине в белых одеждах, с завязанными глазами и поднятыми руками — слепой богине Правосудия, держащей свои вечные весы. Я слабо улыбнулся этой мысли. В Темном Мире моем мире — Правосудием отныне был Ганелон, и отнюдь не слепой. Фрейдис зашевелилась. Одна ее рука неуверенно поднялась к повязке на глазах. Я не мешал ее пробуждению. Пока еще мы должны были сражаться плечом к плечу — правосудие и я. Но я не сомневался, кто выиграет в результате. Я поднялся с алтаря и услышал серебряный звон, что-то свалилось с моего плеча. Это была Маска, которая сломалась при падении. Ее хрустальные осколки лежали среди тех, которые недавно помогли мне изгнать Ллура из Темного Мира — осколки сломанного Меча. Я подумал о странных голубых молниях, которые сделали то, что никому не удавалось в Темном Мире уничтожили Ллура. И я подумал, что понял, в чем дело. Он слишком далеко ушел из этого мира, чтобы иметь возможность вернуться в него, кроме как на церемониях жертвоприношения — человек, демон, бог, мутация — кем бы он ни был — у него осталось только одно связующее звено с Темным Миром, который породил его. И эта связь была заключена в Мече под названием Ллур. Благодаря этому талисману он мог вернуться за жертвами, которые ему скармливали, вернуться на пышные церемонии посвящения, которые сделали меня его половиной — но только с помощью этого талисмана. Поэтому он должен был быть надежно спрятан, этот мостик, по которому он мог вернуться. И он был надежно спрятан. Кто мог бы найти его без знаний Гаста Райми? Без силы Великого Лорда Ганелона... да, конечно, и силы Фрейдис тоже — кто смог бы подойти достаточно близко к Окну, чтобы разбить Меч о единственный предмет в Темном Мире, о который его можно было разбить? Да, Ллур охранял свой талисман лучше любого стража. Но и он был уязвим для того человека, который смог поднять этот Меч. Поэтому Меч сломался, и мост между мирами исчез — Ллур рухнул в хаос, откуда уже не было возврата. А вместе с ним и Медея — бывшая, потерянная любовь. Она ушла туда, откуда ее нельзя было позвать... На мгновение я закрыл глаза. — Ну, что, Ганелон? Я поднял голову. Фрейдис хмуро улыбалась мне из-под сдвинутой повязки. Я поднялся на ноги и молча посмотрел на нее. Победное чувство переполняло меня большими теплыми волнами. Мир, который я только что пробудил, был сейчас целиком моим, и ни эта женщина, ни какой другой человек не смогли бы сбить меня с пути к намеченной цели. Разве не победил я Ллура и не убил последних членов Совета? И разве не был я сильнее в колдовстве, чем любая женщина и любой мужчина, которые сейчас обитали в Темном Мире? Я засмеялся, и смех мой эхом прокатился по громадному просторному помещению. Но Ллура в нем теперь не было. — Пусть теперь это будет Кэр Ганелон! — крикнул я, слушая эхо моего собственного имени, прокатившегося под огромными сводами, как будто замок отвечал мне. — Ганелон! — закричал я. — Кэр Ганелон! Я засмеялся, слыша, как все это необъятное пространство повторяет мое имя. Эхо еще не отзвучало, когда я обратился к Фрейдис. — Теперь у вас, лесных жителей, есть неплохой новый господин! Я награжу тебя, старуха, за то, что ты помогла мне, но теперь господин Темного Мира — я, Ганелон! И стены проревели мне в ответ: — Ганелон! Ганелон! — Не так быстро, член Совета, — сказала она спокойно. — Неужели ты думаешь, что я тебе доверяла? Я презрительно улыбнулся ей в ответ. — А что ты можешь сделать мне сейчас? До сегодняшнего дня только одно существо могло убить меня — сам Ллур. Но Ллура больше нет, и Ганелон бессмертен! Ты не в силах тронуть меня, старуха! Она выпрямилась на ступеньках лестницы. Лицо ее находилось чуть ниже моего. В глазах ее была уверенность, от которой мне стало не по себе. И все же то, что я сказал, было правдой, потому что теперь ни один человек в Темном Мире не мог причинить мне вреда. Но, тем не менее, улыбка не сходила с губ Фрейдис. — Когда-то я послала тебя через потусторонний мир на Землю, — сказала она. — Сможешь ли ты остановить меня, если я сделаю это еще раз? Облегчение пришло вместо слабого чувства тревоги, которое я испытывал. — Завтра или послезавтра я смогу остановить тебя. Но и сейчас я Ганелон, и я знаю путь назад. Я — Ганелон! Я предупрежден, и, думаю, теперь тебе не удастся так легко послать меня на Землю, лишив памяти и снабдив воспоминаниями другого человека. Я помню все и смогу вернуться. Ты потеряешь и свое, и мое время, Фрейдис. Но все же попробуй, если хочешь. Но я предупреждаю тебя, что успею вернуться обратно прежде, чем ты кончишь бормотать свои заклинания. Ее спокойная улыбка не исчезла. Она скрестила руки, спрятав их в широкие рукава своего платья. Она была очень уверена в себе. — Ты думаешь, что ты богоподобен, Ганелон, — сказала она. — Ты думаешь, что ни одна смертная сила не может победить тебя сейчас. И все-таки, ты позабыл только об одном. Также как у Ллура была своя слабость, и у Эдейри, и у Медеи, и у Матолча, также есть она и у тебя, член Совета. В этом мире нет ни одного человека, который мог бы сразиться с тобой. Но на Земле такой человек есть, лорд Ганелон! В этом мире живет равный тебе, и я вызову его для этой последней битвы за свободу Темного Мира. Эдвард Бонд может убить тебя, Ганелон! Я почувствовал, как повеяло холодным ветерком, похожим на леденящее дыхание Эдейри, как кровь отхлынула от моего лица. Я забыл! Даже Ллур мог умереть от своей собственной невообразимой руки. Или от руки того второго я, которое для меня было Эдвардом Бондом. — Дура! — сказал я. — Тупица! Разве ты забыла, что Бонд и я не можем находиться в одном и том же мире?! Когда появился я, он исчез с Земли, так же, как и я должен исчезнуть, если ты перенесешь его сюда. Как могут человек и его отражение стоять рядом рука об руку? Как может он тронуть хоть волос на моей голове, старуха?! — Очень просто, — улыбнулась она. — Очень легко. Он не может драться с тобой ни здесь, ни на Земле — это верно. Но потусторонний мир, Ганелон? Неужели ты забыл о нем? Руки ее показались из рукавов. В каждой из них сверкала серебряная трубка. Прежде, чем я успел пошевелиться, она скрестила обе трубки перед своим улыбающимся лицом. На их пересечении мгновенно появились силы невиданной мощности, которые лились с полюсов мира, и которые можно было использовать лишь долю секунды, иначе вся планета разлетелась бы на куски. Я почувствовал, как вокруг меня все плывет. Я ощутил, как Врата открылись. Вокруг ничего не было видно, кроме темного, серого пространства. Я попятился от неожиданности, шока и ужасной волны гнева, которая захлестнула все мое существо при мысли об обмане Фрейдис. Этого нельзя было потерпеть — чтобы подданные Темного Мира играли в какие-то волшебные игрушки. Я обязательно попробую выбраться отсюда, и урок, который я преподнесу Фрейдис, будет наглядным для всех. На сером фоне я смотрел в зеркало. В зеркало? Я видел свое лицо, удивленное, непонимающее, глядящее прямо мне в глаза. Но на мне не было изодранных голубых одежд жертвы, которые я одел так давно в Замке Совета. Казалось, на мне был земной костюм, и я был — не совсем я. Казалось, я был... — Эдвард Бонд, — сказал позади меня голос Фрейдис. Мое отражение посмотрело мне через плечо, и на его лице отразилось невыразимое облегчение. — Фрейдис! — вскричало оно моим собственным голосом. — Фрейдис, благодарение богу! Я так старался... — Подожди, — перебила его Фрейдис. — Послушай. Перед тобой осталось последнее испытание. Этот человек — Ганелон. Он завершил начатое тобой дело — он уничтожил всех членов Совета и победил Ллура. Ничто теперь не сможет остановить его в Темном Мире, если он вновь туда вернется. Только ты сможешь остановить его, Эдвард Бонд. Только ты. Я не стал ждать, пока она скажет что-нибудь еще. Я знал, что мне надо делать. Я ринулся вперед, прежде, чем он успел что-нибудь ответить или пошевелиться, и нанес тяжелый удар в лицо, которое могло быть моим собственным. Мне было очень страшно делать это. И очень тяжело. В последнее мгновение я чуть было не сдержал удар — мускулы мои почти отказались повиноваться мне. Я увидел, как он отпрянул назад, и моя собственная голова тоже откинулась, так что мой первый удар потряс нас обоих. Он остановился примерно в дюжине шагов, удержав равновесие, и несколько мгновений неуверенно стоял на ногах, глядя на меня со смущением, которое могло быть и на моем лице, потому что я тоже смутился. Затем злость исказила эти черты, и я увидел, как кровь капает из угла его рта и течет по подбородку. Я свирепо рассмеялся. Эта кровь странным образом сделала его моим врагом. Я слишком часто видел кровь моих врагов, шарахающихся под моими ударами, чтобы спутать его сейчас с кем бы то ни было. Я сам — и мой смертельный враг. Он пригнулся и пошел на меня боком, защищая тело от моих ударов. Я никогда не любил драться без оружия, потому что для меня битва не была спортом. Ганелон дрался, чтобы победить. Но эта наша битва была невероятно равной. Он нырнул под мой удар, и я почувствовал, что моя скула сотряслась от того, что казалось моим собственным кулаком. Он отпрыгнул в сторону, танцуя на легких ногах вне пределов моей досягаемости. Крик ярости вырвался из моего горла. Мне не нужно было это боксирование, эта игра по правилам. Ганелон дрался, чтобы выиграть! Я заревел в полную силу своих легких и кинулся вперед, сильно сжал его в своем обхвате и упал на серую пружинистую поверхность, которая была полом потустороннего мира. А мои пальцы сладострастно впились в его горло. Другой рукой я пытался выцарапать ему глаза. Он вскрикнул от боли и напряжения, и я почувствовал, как его кулаки молотят по моим бокам, ломая ребра. Белая пелена боли застлала мой мозг. Он настолько был мною, а я — им, что в первый момент я даже не понял, чье ребро сломано, и чьим ударом. Затем я глубоко вздохнул и чуть не потерял сознание от боли, пронзившей все мое тело — и только тогда понял, что это было мое ребро. Это чуть не свело меня с ума. Не обращая больше внимания на боль, забыв об осторожности, я слепо и яростно молотил кулаками по его телу, чувствуя, как ломаются кости, как кровь течет по моим рукам. В неразрывных объятиях мы катались по земле этого потустороннего мира, в кошмаре, который не был реальностью, и лишь боль поднималась во мне с каждым вздохом. Но через пару мгновений я внезапно с уверенностью понял, что хозяин положения — я. И вот почему: он отскочил в сторону, чтобы нанести мне жестокий удар в лицо, но прежде, чем он его нанес, я уже парировал. Он вывернулся и попытался вновь ударить меня по ребрам. Прежде, чем он успел замахнуться для удара, я уже откатился в сторону. Я знал его тактику. Знал потому, что когда-то сам был Эдвардом Бондом, до последней клетки. Я жил с его памятью в его мире. И я знал Эдварда Бонда так, как знал самого себя. Видимо, инстинкт говорил мне, что он сделает дальше. Он не мог обмануть меня, а, следовательно, не мог надеяться выиграть этот бой, потому что я знал каждое его движение в ту же секунду, как он его задумывал. И тогда я рассмеялся, забыв даже о сломанном ребре. Наконец-то Фрейдис обманула сама себя! Отправив Ганелона с воспоминаниями Эдварда Бонда на Землю, она дала мне оружие, чтобы уничтожить его сейчас! Он был мой, я мог прикончить его в любую минуту, и Темный Мир был моим, и Королевство свободных людей Эдварда Бонда, и все, даже золотоволосая Арле, было моим. Я с наслаждением рассмеялся, точными ударами блокировал все его выпады и поверг ниц его самого; всего три движения — и вот он уже лежит на моем колене, его спина жестко упирается в мое бедро. Я усмехнулся. Моя кровь капала на его лицо. Я видел его — и внезапно, на какое-то мгновение, мне страстно захотелось проиграть эту битву. И в это мгновение я искренне молился неизвестному богу, чтобы Эдвард Бонд спасся, а Ганелон погиб... Я призвал всю силу, которая еще оставалась во мне, и потусторонний мир поплыл перед моими налитыми кровью глазами, а боль в сломанном ребре сильнее пронзила тело, когда я последний раз глубоко вздохнул, и наш вздох был последним для Эдварда Бонда. О свое колено я сломал ему позвоночник. 17. НАКОНЕЦ — СВОБОДА Две прохладные гладкие руки легли на мой лоб. Я посмотрел вверх. Руки скользнули ниже, закрывая мои глаза. И слабость окутала меня, как одеялом. Я стоял на коленях, не сопротивляясь, чувствуя, как тело человека, который был мной, соскользнуло вниз. Фрейдис опрокинула меня, и так мы лежали бок о бок, живой и мертвый. Серебряные трубки волшебницы дотронулись до моей головы и восстановили связь между Эдвардом Бондом и Ганелоном. Я вспомнил жезл Медеи, который мог вытягивать жизненную силу мозга. Тупое, сковывающее онемение охватило мое тело. Нервы мои как будто задрожали, и я не мог пошевелиться. Внезапно страшная боль пронзила меня... Моя спина! Я попытался закричать от ярости, но в горле пересохло. Я почувствовал на себе раны Эдварда Бонда! В этот кошмарный момент, когда моя мысль летела по бесконечному коридору, еще не познанному человеческой наукой, я понял, что сделала Фрейдис — что она сейчас сделала. Я чувствовал, как воспоминания Эдварда Бонда маленькими волнами возвращаются из царства мертвых. Бок о бок мы лежали во плоти, и бок о бок — в духе. Наступила полная тьма, и только две искорки разгорались холодным, ярким пламенем... Одна была — мозг... жизнь Эдварда Бонда. Другая была — моя жизнь. Два пламени нагнулись одно к другому и смешались! Жизнь, душа и мозг Эдварда Бонда смешались с жизнью Ганелона! Там, где горели два пламени, горело теперь лишь одно. Лишь одно. Личность Ганелона заколебалась, потонула... исчезла серой тенью, в то время, как огонь жизни Эдварда Бонда воспрянул еще ярче. Мы были одним. Мы были... Эдвардом Бондом! Ганелона больше не существовало! Не было больше Повелителя Темного Мира, господина Кэра! Волшебство Фрейдис изгнало душу Ганелона и дало его телу возможность жить жизнью Эдварда Бонда! Я увидел, как Ганелон умер!.. Когда я вновь открыл глаза, я стоял перед алтарем, некогда посвященным Ллуру. Вокруг нас расстилалось невообразимое пространство Кэра. Потустороннего мира не было. Не было больше тела на моем колене. Фрейдис улыбалась мне своей древней улыбкой, на которой не видно было следов времени. — Приветствую тебя в Темном Мире, Эдвард Бонд! ...И это было правдой. Я твердо знал это. Я знал, кто я такой, хотя и находился в теле другого человека. Как в тумане, я заморгал глазами, затряс головой и поднялся с колен. Боль с такой силой пронзила мой бок, что я вскрикнул и позволил Фрейдис подбежать и поддержать меня своей могучей рукой. Все огромное здание закружилось перед моими глазами. Но Ганелона больше не было. Он исчез вместе с потусторонним миром. Исчез, как легкий дымок, как будто молитва, которую он вознес неизвестному богу, была услышана. Я вновь был Эдвардом Бондом. — Знаешь ли ты, почему Ганелон смог победить тебя, Эдвард? — мягко спросила Фрейдис. — Знаешь ли ты, почему тебе никак не удавалось победить его? Дело не в том, что он думал. Я знаю, он считал, что может читать твои мысли, потому что он был долгое время тобой. Но причина не в этом. Когда человек бьется сам с собою, сын мой, этот человек никогда не бьется для того, чтобы выиграть. Только тот, кто хочет покончить жизнь самоубийством, ненавидит себя. Глубоко внутри Ганелона таилось сознание собственного зла и ненависть к себе. Поэтому он и мог бить свое собственное отражение и предвидеть твои удары — в глубинах сознания он ненавидел самого себя. Но ты заслужил собственное уважение. Ты не мог ударить так сильно, как он, потому что в основе твоей не лежит зло. Ганелон выиграл — и проиграл. В самом конце он даже не сопротивлялся тебе. Он убивал сам себя. Голос ее упал до шепота. Затем она рассмеялась. — А сейчас иди, Эдвард Бонд. В Темном Мире есть еще очень много дел! И, опираясь на ее руку, я стал спускаться по той высокой лестнице, по которой взбирался Ганелон. Снаружи я увидел зеленое сверкание дня, шелест листьев и ждущих меня людей. Я помнил все, что помнил Ганелон, но на его воспоминания теперь уже навеки были наложены воспоминания Эдварда Бонда. Я знал, что только так и можно управлять Темным Миром. Всегда вместе, два близнеца в одном теле, и контроль — всегда мой, Эдварда Бонда. Мы вышли в пустынную колоннаду; на мгновение дневной свет ослепил меня после кромешной тьмы. Затем я увидел лесных жителей, взволнованно строящихся в ряды вокруг Кэра, и увидел бледную девушку в зеленой одежде с нимбом развевающихся вокруг головы волос. Она повернула ко мне свое счастливое лицо. Я позабыл о боли в боку. Волосы Арле, как туман, скрыли нас обоих, когда мои руки обняли ее. Возбужденные крики лесных жителей пронеслись далеко в воздухе и заставили гигантские стены Кэра заговорить эхом. Темный Мир был свободен и принадлежал нам. Но Медея, Медея, сладостная ведьма, как бы мы правили вместе!