– Владимир умрет? – недоверчиво спросил хозяин. Сирома растерялся. Он не был уверен, а лгать не осмеливался. Прикрыв глаза, он простонал:

– Не знаю… Должен умереть.

Владыка усмехнулся, кустистые брови насмешливо приподнялись над жгучими глазами:

– А кто знает?

Кто? Ярополк? Или, может, дурак болотник? Не ведая, что ответить, поскуливая, Сирома впился в землю. Ох, помогла бы Мать-Земля! Поделилась бы своей силой и верой! Но она молчала. И лес молчал.

– Ладно. – Хозяин встал, закинув голову, посмотрел на небо. – Разгадал я твой замысел. Давно уже разгадал. Придумал ты хитро: даже если оплошка выйдет – не на тебя злоба человеческая падет, а значит, и меня минует. Вот только парень твой не так прост, как ты думаешь.

– Что ты?! – испугался Сирома. – Я его насквозь вижу. Глуп он. Все по моей указке творит, во всем на меня полагается.

Хозяин рассмеялся. Жестко, как умел только он один. От страшного смеха взвихрился уснувший в траве ветерок и, раздвигая еловые ветви, понесся прочь.

– Добро, коли так. – Суровые глаза впились в Сирому, вывернули наизнань его душу. – Но гляди, коли ошибаешься! Не прощу.

Ошибаешься?! Нет, в своем посланце Сирома не мог ошибиться! Все о нем знал – все мысли, все желания.

– Не ошибаюсь, – подтвердил он, еще раз благоговейно взирая на хмурое лицо Хозяина. – Он все сделает. Оговор посеет сомнения, от них и до раздора недалеко, а где раздор – там и кровь. Владимирова кровь. Не сомневайся!

И, доказывая верность, ткнулся лбом в землю, оголил шею, протянул хозяину широкий нож:

– Если сомневаешься – возьми мою жизнь! Для тебя она!

Тишина… Долгая, страшная…

Руки у Сиромы затекли, мелкие камушки врезались в кожу на лбу, но Хозяин все еще молчал. Нож выпал из пальцев Сиромы, звякнул о камни. Неловко помогая себе онемевшими руками, раб приподнялся. Хозяина нигде не было видно, только вдали куковала тоскующая птица да шумели деревья.

– Скоро, – прошептал в темноту Сирома. – Очень скоро!

У Улиты все внутри сжималось от страха. Она никак не могла понять: почему ворвались к ней в избу посредь ночи вооруженные кмети, вытряхнули ее из теплой постели, оторвали от мужа, с которым так долго не виделась? Всех дружинников князя она давно знала, но почему-то нынче лица у них были чужими, словно видели они ее впервые и признавать не желали.

– Рамин! – путаясь в рубахе, лебезил возле старшего Потам. – Что случилось? Куда жену ведешь?

Тот отворачивался, прятал глаза:

– Надо… Ярополк гневается. Приказал привести ее немедля.

Потам растерянно заморгал, но недаром при третьем князе служил – уразумел, что не для простой беседы зовет Ярополк Улиту, и встал рядом с ней:

– Я тоже пойду!

– Как пожелаешь… – печально отозвался Рамин. Потам сам помог Улите накинуть на плечи телогрею, вывел жену во двор. Рамин побитой собакой плелся следом. Он давно дружил с Потамом и никогда не думал, что придется с мечом врываться в дом старого друга. плохо было у него на душе – холодно. И ночь была под стать тягостной службе – молчаливая, темная. Позванивали оружием воины, всхлипывала едва слышно Улита, а сверху, словно прощаясь с кем-то неведомым, лился на спящий город бледный лунный свет.

У княжьих ворот к Потаму подскочил Варяжко, скривился:

– Беда! Ох, беда, Потам! – Хотел было объяснить, в чем дело, но не успел: на крыльцо вышел Ярополк.

Взметнулись факелы. Огненные блики осветили грозное лицо князя. Варяжко сжался в предчувствии беды, до крови вогнал ногти в ладони. Даже когда умер Ярополков брат, Олег, не так страшно ярился князь, не так сверкал очами, не так кусал губы.

Ярополк сошел с крыльца и, выхватив из ножен тяжелый меч, приставил острие к пышной Улитиной груди:

– Будешь правду говорить?

Ночные тени шарахнулись прочь, унесли с собой все звуки – наступила тишина, да такая, что любой вздох казался криком. Ничего не понимая, Улита попятилась, приоткрыла рот.

– В чем винишь мою жену, князь? – хрипло произнес Потам.

– Покуда ни в чем не виню, только расспросить хочу. – Продолжая сверлить Улиту темными от гнева глазами, Ярополк даже не обернулся на его хрип.

«Быть беде, быть беде, – колотилось в голове у Варяжко. – Потам любит жену – еще натворит чего сгоряча». Невольно он потянулся к другу, положил ладони ему на плечи.

Ярополк качнул мечом перед Улитиными глазами. Лунные блики пустились по лезвию в разгульный пляс. Баба зажмурилась, заскулила.

– Скажешь правду – отпущу с миром, – предложил ей Ярополк. – А нет – в порубе сдохнешь как собака.

– Скажу, скажу, – пискнула толстуха.

Князь убрал меч, приподнял ее подбородок двумя пальцами, вгляделся в серое от страха лицо:

– Привозили ли тебе грамоту из Нового Города? Улита дрогнула. Грамоту? Какую? Мысли запрыгали, сбиваясь, напомнили что-то. Ах да, была береста. Странная, нелепая. Улита ее читала, сгорая со стыда. Писал ей какой-то незнакомый боярин, в гости к себе звал, обещал неслыханные богатства. Ей-то, мужней жене! Сожгла она бересту – боялась, что углядит ее муж и подумает худое. Но зачем Ярополку об этом знать?